небо было солнцем, небо было звездой

я потерял свой одинокий палец в хлеву.
он там брыкался и урчал, кружился
и визжал, как раненая пуговица.

я потерял свое лицо в роддоме.
оно там долго причитало,
каялось и молилось тщетно,
вспоминая свои грехи.

где-то на кладбище я потерял
свой желудок. он был
огромен, как свинья, как
скала посреди моря.

в катаклизмах сверхъестественного
я потерял свой зуб.
он был груб, низок и ненасытен,
и он долго морочил мою голову.

где-то на краю ночи я потерял
свой колокол. он был, как рука,
протянутая к небу, он был собой,
он был всем и ничем в этой безвестной
зыби.

в глубине озера я потерял свой глаз.
он охотился на меня с детства,
он вскрывал мои вены и гладил нежно
мою кровь.

в глубине человека я потерял свою
любовь. я думал, что найду ее вновь,
но она затерялась беспросветно
в складках его кожи.

так я рассеялся, так я стал
множеством потерянных вещей.

так я оторвался от всех горячих
гимнов, которые взяли в плен
мою кровь.

костер мой стоял несметно,
и люди понемножку забирали его
огонь. огонь трепетал в их руках,
ведь он был душой, он был сердцем.

в костер кидали глиняные горшки,
которые назойливо пророчествовали
и не давали спать по ночам мертвым
кудесникам.

около костра горела память, вся
в письменах и рисунках. память
горела на устах и выносила из себя
все свои монеты. монеты падали под ноги
детям, но они их не подымали.

монеты были прокляты, как и время,
что они отмеривали. костер горел
сплошной темнотой, и забирал все то,
что ему были должны ненасытные праведники.

костер был чист, как слеза, и только
память тихо горела в его тиши, в его
страдании, что переполняло собой небо.

небо было солнцем, небо было звездой,
рогатой звездой, звезда была коровой,
она была святой, навзрыд святой.
только дети могли гладить ее и
играть с ней.й