Большой день

С улицы


Снег почернел —
Как после взрыва
Ядрёной бомбы вековой.
Как рана тысячи нарывов.
Как пласт земли над головой.

Истыкан пятками прохожих.
Изъезжен шинами машин.
Нет, однозначно не похож он
На холст грунтованный души.

Я отступаю вглубь пространства,
С рожденья преданного мне.
В глубокий пыльный сумрак stanza,
За отблески лучей в окне.

За бой часов на низкой ноте.
За платяной и книжный шкаф —
Где мама с папой на работе,
И мой блуждает батискаф,

Как рыба в океанской толще,
Среди нагромождений книг…
Храни меня, моя жилплощадь.
А что там в небе — намекни.



Песня


Займи промежуток в походном строю,
Покуда я лёгкую песню спою
Про синий Казбек, воронёный наган —
И вдаль за курган пусть уходит курган.

Слепящее солнце, высокий ковыль.
Слагается честно народная быль.
Сто тысяч лошадок гарцуют, косясь
На лужу, где князь опрокинулся в грязь.

Смелее, товарищ, не бойся коня.
Он вынесет к небу тебя и меня.
А мёртвый король возвратится к своим
Привычкам повсюду устраивать Рим.

И песня прольётся на горный массив,
На город, который смертельно красив —
Как бледный огонь, что бежит по стене,
Мешая замерзнуть и окостенеть.

А в справке напишут, что так мол и так —
Где пал, неизвестно; имеется знак,
Что дело решалось в законном бою.
Что скачем мы в кавалерийском раю.



Пустяки


Пустякам тут раздолье. А впрочем,
я не знаю почти пустяков.
Из чего, о взыскательный Отче,
мы не сделаем прочных оков?

Здесь и жизнь по очкам побеждала.
А потом умирала на бис.
Жалят нас медицинские жала,
не жалеют солдаты любви.

Там, где лето всё ходит по кругу
и вода полирует кристалл,
где в тумане разбойничьи струги
затаили дыханье до ста —

там никто не умрёт на рассвете,
не дождавшись осенних ночей.
Молча бродит встревоженный ветер,
как предчувствие звука — ничей.



Книжный


За духом времени не ходят в магазин.
А впрочем, временами всё же ходят.
Тут — Стенька Разин. А вон там — Расин.
Во льду шампанское. Огурчик с огорода.

Каких ещё нам надо эмпирей
И метафизик, марево-туманных?
На бунтарей на флоте хватит рей.
Жуанов переженят Донны Анны.

Хоть целый век в закрытый кабинет
Ломись и требуй жалобную книгу.
Ведь книг там нет. Но делают минет
Его Величеству. И поедают фиги.

Почём фасон? Как дышит утром двор?
Что обещают городу и миру?
Кем будет уличён Багдадский Вор?
И чем в доктрине залатают дыры?

Не в этом суть. А в том, что дождь сильней
Идёт. Упрямей. Неизбывней.
Пророчит снег. И маленьких коней
Китаец режет из слоновьих бивней.



Музыка


И на что мы истратим свой век
по сравнению… Смех, да и только.
Оттого и бренчит в голове
то мазурка, то финская полька.

И не спится ни ночью, ни днём,
кроме пары часов до рассвета.
Потому что горело огнём,
но не грело ушедшее лето.

Так до первого такта любви
(а едва с ней покончено — тоже)
остаётся лишь звуки ловить,
набивая рисунок на коже,

кожуре, на шершавой коре,
помня то, что уже не увидишь…
Это кто ж там бузит во дворе?
Сплошь арийцы, а слышится идиш.



Слова


Слова казались мне просветом
к чему-то, что на свете том —
как заграничные монеты
в советском детстве золотом.

Иные слепы, полустёрты.
Но с королевской головой.
Другие лишь второго сорта —
потребный королям конвой.

Блестят фальшивки, сердце грея
похмельной праздничной толпе.
Портреты Дориана Грея —
на каждом уличном столпе.

Но злато подлинной чеканки
(да пусть хотя бы серебро)
берут в оплату и вакханки,
и зло, и, кажется, добро…



Сон


В судьбе земной (карьере то есть)
всегда имеется пробел,
где неоконченная повесть
к небесной тянется судьбе.

Подступят слёзы, что татары.
Обложат заново Москву.
И не успеют санитары.
Один пойдёшь на рандеву.

Друзья и девы были правы.
Жизнь протекает в забытьи
до этой самой переправы —
хотим того иль не хотим.

А как же солнце? Где же небо?
И город на семи холмах?
Неужто в нём ты вовсе не был?
Блуждал вслепую и впотьмах?

Конечно, всё это картина,
театр, сцена — что ещё?
Но смелый носом Буратино,
клинок под стареньким плащом…

И всё же нужно твёрдо верить,
что нам подарен был намёк,
куда выводят эти двери.

Тут сухо щёлкает курок.



Гадалка


Старуха тощая, гадалка,
цыганка, дерзкая душа.
Клиенту слов твоих не жалко.
Они не стоят ни шиша.

А мы за них — и в хвост и в гриву.
А мы их выбьем на груди.
Прошепчем на ухо игриво,
рассудок ими повредим.

И с тем пойдём куда придётся.
Не отвлекайся. Запиши —
украли ведра из колодцев,
но так и надо для души.

А что написано, то будет.
Присядем. Молча подождём.
Скорби, немытая посуда,
белья верёвка под дождём…

Шипят в эфире сводки с фронта.
Вороньи кланы ждут вестей.
Артритом древнего архонта
Нас пробирает до костей.



Последнее


Эй, старик…
Перед тобой пустыня.
Ты один.
Ушёл твой караван.
Солнце село.
Соль барханов стынет.
Высохла в оазисах трава.

Где-то в небе
молча реет птица.
А над птицей, выше,
дремлет Бог.
Что-то же
должно ещё присниться,
с чем пока проститься ты не смог.

Лето. Дождь.
Туманом дышит речка.
Платье, соскользнувшее
к ногам.
Воздух. Свет
арбузно-огуречный.
Нежный труд натурщицы Дега.



Большой день


А у цыгана день большой
и солнце катится по небу,
и что цыгану хорошо,
возможно, подошло и мне бы.

Не стоит, впрочем, заводить
столь неразумные идеи.
Свобода зла, как леди Ди,
и своенравна, как Вандея.

Не по карману дружба с ней
живущим сытно горожанам
и даже тем, на самом дне,
клошарам славным парижанам.

Мне горло жжёт сухой глоток —
то раскалённый, то холодный,
а сдача медью о лоток
бренчит мелодией народной.



Увольнение


Куда стремиться? К морю. На заре.
На дюны. К соснам. В ледяную воду.
Теперь там чисто. Ветер перемен
Развеял в прах колхозы и заводы.

Светает. Льётся в окна молоко.
Наверно, в небе лопнула цистерна.
Туманен день. Но видно далеко.
Светило растекается латерной.

Пора признать: никак не лезет Бог
В гробы понятий, кубрики теорий.
И не вестись, как прежде, на слабо.
Не слыть солистом. Поработать в хоре.

Оставить кров. Какой без сына дом?
Нет никого. И дни покрыты пылью.
Идти. Скитаться. Сколько? От. И до.
O Dio, Santo Spirito e Figlio…



Холодок


Словно ртуть, прошмыгнул холодок
Мне за шиворот змейкою юркой.
Обнесли, увели вещмешок
На вокзале весёлые урки.

А была там всего-то беда
Да несвежего хлеба краюха.
Будет пайкою им лебеда.
И заточка от уха до уха.

Ну и что вам с того, что не пил
Ваш покорный, не бился в падучей?
Или не защищал Фермопил?
Не подвешивал за ногу дуче?

Подобрав на дороге дуду,
Ею брал города и деревни.
Но мою указал мне звезду
Кто-то очень внушительный.
Древний.

И поэтому братство моё
Не от этого мира.
А всё же
Ветер стал мне надёжным жильём.
И бронёю — гусиная кожа.


______________________
ноябрь, 2021