Сказка о девочке Кате

               Внучке Ярославе и
               внуку Ярославу

1

За снежными Высь-горами,
за теплыми Синь-морями
у края великого леса,
где ели прямее отвеса,
где редко бывает прохожий,
стояла, на терем похожий,
большая изба со светлицей
и красным углом, и божницей.
И в ней – ты добра пожелай –
хозяюшкой Катя жила.
Отец пропадал на охоте,
одной же какая охота
сидеть взаперти и скучать,
хотелось в луга убежать,
туда, где в пологом овражке
ее поджидали ромашки
и где под листочками кашки
скрывалась – головку нагни-ка! –
с белесым бочком земляника.
Хотелось на поле ржаное –
опять с головой в золотое
уйти и в любви колоскам
признаться – и всем василькам.
Хотелось, махая корзинкой,
бежать ей лесною тропинкой
за ягодами, за грибами,
присев, поболтать с муравьями. 
Да мало ли чудных забот         
толпилось еще у ворот,
а Катя сидит и скучает
и что же ей делать – не знает.

Летя над болотной осокой,         
однажды в полете высоком
ее журавли услыхали
и Катину грусть разорвали,
оставив родному облесью
такую щемящую песню:
«Ступай-ка ты, Катя, за нами,
за серыми журавлями,
ступай-ка, Катюша, за нами,
а мы – за твоими мечтами».
И стала она собираться
и с Мурзиком скоро прощаться,
забыв в суете про наказы,
забыв, что за это накажут.
И вот уже первые ели
пред нашей Катюшей темнели,
за ними другие владыки,
склоняя суровые лики,
могучей стеною стояли.
Казалось, они что-то знали –
одни на лесную окраину
какую-то важную тайну.

В лесу было тихо и дивно,
и Кате уже было стыдно
за первые ложные страхи,
за громкие охи и ахи.
Тут белочки с ветки на ветку
скакали проворно и метко,
зайчат веселилась семейка,
и грелась на солнышке змейка.
В высоких кустах иван-чая
возились лисята, играя.
А где-то в глуши полутемной
то филины ухали сонно,
то вторил им сыч вдалеке.
И перебегал налегке
тропинку то ежик, то лось.
Здесь весело, вольно жилось.
И Катя, понятно, забылась.
Уж солнце почти закатилось,
лаская лучами косыми
поля и равнины России.
Уж ночи незрячая птица
на каждую ветку садится.
По лесу потемки шатались,
и Катю они испугали.
Девчонка пошла все быстрее,
а лес-то все гуще, страшнее.
И шла она близко, далеко ли,
шла долго по лесу, коротко ли,
но только от боли очнулась
и тут поняла – заблудилась.
А там, на чернеющей шали,
колючие звезды шуршали,
Полярная грустно глядела,
и прямо в зените висела,
увитая тайнами вся,
не наших ли мыслей стезя?

2 

В чащобе великого леса,
где ели прямее отвеса,
где молния линии чертит,
а в озере водятся черти,
где много кочует поверий
и сказок, что здешние звери
намного страшнее, чем где-то,
и любят пугать они деток,
избушка на курьих ножках
без двери и даже окошка
на темной поляне стояла,
могучую ель подпирала.
На стенах избы, на заборе
висели кому-то на горе
три черепа, кости, рога.
Ютилась тут Баба-Яга
и младшие сестры бабули,
похожие все на ходули.
За крышу они, за харчи ли
у бабы одежку чинили,
отравное зелье варили,
дурман и борец собирали
да баки еще заправляли
ракеты, стоящей в ангаре.
Конечно, Яга не Гагарин,
но скорости тоже любила.   
То плохо – наук не учила.

О, век мой, туманный и ясный.
Суровый – и все же прекрасный!
Страну и народные гущи
к беде или к счастью несущий?
Век, с помощью точных наук
открывший графен, гиперзвук
и главный в природе бозон,
Эриду и полный геном,
айфон, цифровое TV, –
он может ли нас удивить,
что бабе на старости лет
втемяшилось, удержу нет,
ракету купить у Китая.
И сделка прошла золотая.
И, может, не многие знают:
с тех пор и старуха летает,
а ступа – увы – с помелом
собачатся в печке с огнем.

Итак, повторить не мешает,
Яга на ракете летает,
но старым манером – верхом,
и чаще не ночью, а днем.
Лишь только становится ветхим
свет дня – и листочки, и ветки
подернутся сумраком ночи,
и воздух протяжно заточит,
какая неведомо, птица,
а в небе звезда загорится –
старуху торопят до хаты,
нет, не чугуны и ухваты,
а кофе, компьютер и телик.
Вы удивлены? Неужели!
Технический нынче прогресс
проник и в пещеры, и в лес.

В одну из погожих ночей
волчонок, который ловчей,
признался, что видел-де сам,
бежал по корягам и мхам,
болотистой, топкой низине –
возможно, он там и поныне –
чудак-человек. Полагаю…
Как зыкнет Яга тут на стаю:
«Ах, ироды, ах, супостаты!
Они лишь на то тороваты,
чтоб стырить чего или скрыть,
а нет, чтобы честно служить.
У них человек там в низине.
А вы для чего тут, разини?
Послаще поесть да поспать?
Ну нет уж! Устала я ждать,
довольно жила, потакая.
Зачтется вам служба такая!
Сейчас же немедля бегите
и жулика мне отыщите».
И так осерчала старуха,
что серые, что было духа,
не чуя земли под собой,
неслись уж знакомой тропой.
 
3

А жители леса молчали,
всю ночь пребывая в печали.
Они несомненно хотели –
и сосны, и пихты, и ели –
Катюшу от воли чужой
укрыть в своей сени густой.
Но высились, пепельно-синие,
помочь, к сожалению, бессильные,
хотя вроде бы и с иголками,
но как-то по-доброму колкими.
И вот уже серые волки –
где только они не пролезут! –
с девчонкой несутся по лесу,
разлапистому и густому,
по-старому уж бурелому,
по топи, богатой черникой,
неверной такой и безликой,
по гарям, что из-за малины
почти что уже и не видны,
по тропам лесным, по завалам...
И вот уже – лес заливая
и шумом, и криками – стая,
отважная куча мала,
к избушке Яги прибыла.
И вот уж нестройной толпой
предстала пред Бабой-Ягой.
А баба – была ли не в духе
или же согнули недуги,
или кто из челяди донял,
или задержалась погоня –
не стихнет никак, не уймется,
ругается будто смеется:
«Вы драные лисы – не волки,
ни проку от вас и ни толку.
У них человек там в низине.
Кого привели вы, разини?
Подростка, подлетка, девчонку!
На голову вам бы заслонку!»
И волки, пугливо внимая,
дрожали от бабьего лая.
А девочка как-то держалась,
хотя и она напугалась,
услышав, как бабушка сухо
на волчье набросилась ухо.
«Катюша, бабулю не бойся,
а подь-ка сюды, успокойся.
Мне только того не хватало,
чтоб деточек я обижала.
Вот, накось, сухарик возьми
и тута, в тепле, отдохни».

Тем временем злые сестрицы,
накинув покорность на лица,
наказу Яги поперек, –
и в этом им случай помог –
надумали, страшно сказать,
Катюшу мою наказать.
И девочку, еле живую,
в чугун посадили и дуют
на угли чумазые звери.
А Катя, а Катя не верит,
что жаром ее обложили,
что печку заслонкой закрыли,
и Катя заплакала горько.
Но пара слезинок и только
упасть незаметно успело –
тут девочка тихо запела:

«Все те же восходы там
за речкой моей бледнеют,
раздолье моим цветам,
боярышнику и хмелю.

Там шумно идут дожди,
ребят зазывая в лужи.
Меня уже ты не жди,
мой дождь озорной, мой лучший.

А ты смешно не мурчи,
уж я тебя не поглажу,
за печкой меня не ищи,
котенок зеленоглазый...»

4

«Я в толк не возьму, что случилось?
Хозяйка совсем расходилась.
Я честно и верно служила,
и вот вам – в огонь угодила,
как будто соломы осьмушка.
Конечно, старуха не душка,
бывает и злой, и колючей,
но все ж обойтись так с Катюшей,
отдать приказанье такое!
Какое-то средневековье!
Или же сестер это тупость?» –
бурчала опальная ступа.
Надеюсь, вы помните ступу,
которую бабушка сглупу
забросила в печь с помелом,
забыла – и дело с концом.
Хотела как лучше. Но эта
последней модели ракета,
летая с Ягой вокруг света,
из строя не раз выходила,
чем бабу до слез доводила.
Была с ней одна маета
и ступе, скажу, не чета.

А ступе уже надоело
в огне пропадать не за дело
и бойко с худым помелом
о времени спорить былом,
и, слушая Катино пенье,
она принимает решенье:
получится, нет ли? – и все же
невинной девчонке поможет,
отыщет спасенья тропу.
И вот уже через трубу
подруги бегут из пожара.
И вот уж их ночь окружала.
Все беды у них и печали –
я верить хочу – миновали.
А если беда позади,
то радость рядком посади,
веселыми глазками брызни!
Вы знаете, Катенька в жизни
ни разу досель не летала
и сердце ее трепетало,
как выпавший птенчик, дрожало,
душа же восторженно пела,
пока над планетой летела.
Вокруг были тишь и покой,
и призрачный свет неземной.
Далёко-далёко внизу
туманы ходили в лесу.
А там, на синеющей шали,
колючие звезды шуршали,
Полярная грустно глядела,
и прямо в зените висела,
увитая тайнами вся,
не наших ли мыслей стезя?

Уснувшая милая Русь!
Твоя тишина, твоя грусть
и высь твоя, ширь без границ,
осины трепещущий лист –
все, все обещает полет!
Под стать стороне и народ.
Ты в очи его загляни –
и встретишь полета огни,
увидишь отваги лучи.
Уж тысячу лет на Руси
тот пламень горит – не потух!
Не им ли живет русский дух!

5

Тем временем Баба-Яга,
как есть Костяная Нога,
уставши за день от забот,
его суеты и хлопот,
сидела на жаркой печи,
девятом ее кирпиче,
и, гладя кота меж ушей,
смотрела любимый хоккей.
Там шайбу забили. Все встали.
Гудели, шумели, кричали.
Яга лишь понуро сидела,
она за «Динамо» болела,
а в счете повел ЦСКА.
«Нет, это не матч, а тоска!
Гоните с ворот подлеца!» –
шипела старуха в сердцах.
А тут еще, будто назло,
чумазого к ней принесло.
Чертенок сказал без утайки:
«Недавно гуляли мы стайкой
и видим, что ступа взмывает.
Быть может, хозяйка и знает,
однако, какая забава…».
Смекнула хитрющая баба,
что так обманулася просто,
и криком высокого роста:
«Быстрее, быстрее же, сони!» –
велела пуститься в погоню.
Сама же, немедля, в ракете
и все проклиная на свете,
за левое плюнув плечо,
пустилась уж в путь горячо.

Погоня Ягу распалила
и думать: «Как так! Изменила
бывалая верная ступа,
что это не блажь, а поступок!» –
ох, невмоготу было ей.
Поэтому в злости своей –
на пакости-то не стара! –
решилась Яга на таран.
В пылу потирала ладони.
И, вся порыжев от погони,
старуха уже различала,
что девочка что-то кричала,
вцепившись рукой в помело.
И тут рассмеялась бело.
Не глядя, на кнопочки жала
и ступу уже нагоняла.
И вот уже тело снаряда
разносит ее – и порядок.
И вот уже мелкие щепки
летят на еловые ветки,
которые зябко и слепо
тянулись в рассветное небо.
А там, на синеющей шали,
зеленые звезды мерцали,
Полярная грустно глядела,
и прямо в зените висела,
увитая тайнами вся,
высоких раздумий стезя.

6

Из недр былинного леса,
где ели прямее отвеса,
где сосны вершины тянули
и в небе почти что тонули,
огромное солнце вставало,
косые лучи поднимало.
И, светом своим заливая
равнины родимого края,
великое это светило
для радости новой будило
труд токаря, шум перелесков,
улыбку на личике детском,
урчанье машин на бетонке.
«Не время ли уж о девчонке!» –
елозя, промолвит читатель.
Ну что же, замечено кстати,
и если уж взял карандаш,
конец напиши – и шабаш.
Но знаешь… далекое лето
приснилось мне в мареве света,
я вспомнил девчонку-минутку,
увидел ее – незабудку,
покос, колокольчик и мятлик.
Как я, подойдя, что-то мямлил.
Как сердце в груди колотилось!
«Но что же с Катюшей случилось?»
«Что с Бабой-Ягой все же сталось?»
«Ну слушай. Немного осталось.»

По краю былинного леса,
где ели прямее отвеса,
где сосны вершины тянули
и в небе почти что тонули,
и где, как мои мама гребнем
кудряшки когда-то, с терпеньем
чесали еловые гривы
лучи, величаво-игривы,
теперь уж знакомой тропой
спешила Катюша домой.
Той ночью, ужасной и долгой,
наверное, чудом и только
от гибели Катю спасло
летевшее с ней помело.
Представьте, за миг до тарана,
не поздно еще и не рано,
а в самое время, скажу,
оно расцвело в парашют.
И тихо, как только могли,
спустились до самой земли
с Катюшей они, до травы,
поверьте уж на слово вы.
А в это же самое время,
ругая нечистое племя,
старуха рычаг поломала.
И вот, натерпевшись немало,
совсем потеряв управленье,
она попадает в крушенье.
За многое Баба-Яга
уже поплатилась тогда.
Все было: больничные койки,
лекарства, бинты и настойки,
раскаянья, клятвы, уступки
и мысли… о новенькой ступке.

И все! До свиданья! Ракета
стоит без огней и без света.
И все! Я люблю вас! Пока! –
и ступа, и Баба-Яга,
и волки – зубастые тати,
и ты, терпеливый читатель,
листающий эти страницы,
и звери лесные, и птицы,
и ели, и в поле цветы,
и сказка, а также и ты,
и ты, моя милая Катя!
Другие события катят.


*

Прав будет читатель, коль скажет:
«Когда это было и где,
чтоб в русской народной да сказке
герой оставался в беде».

И я вот, гляди, не оставил,
Яге и Катюше помог.
Наверно, под небом Австралии
и сам бы немного продрог.

Наверно, я верую в радость.
Но это уже о другом.
Как будто сегодня не надо
окончить мне сказку на том.

Оставить любимые строки,
махнуть на прощанье рукой.
Всему на земле свои сроки,
всему на земле есть покой.

__________