счастлив бысть корабль...

Письмовник" Михаила Шишкина

  Читал и дочитал «Письмовник» Шишкина. Со слезами дочитывал. Две параллельные прямые, наполненные светом и теплом, пронзают вас в начале романа. Он и она. Всё поэтично необыкновенно. Всё пронизано светом – каждая деталька эпистолии влюблённых, любящих. Переворачиваешь страницу… и возвращаешься назад, чтобы оглянуться на Слово:
  «Всё время вспоминаю наше лето.
  Наши утренние этюды маслом на поджаренных хлебцах.
  Помнишь наш стол под сиренью, покрытый клеёнкой с бурым треугольником – следом горячего утюга?
  А вот это ты не можешь не помнить, это только моё: ты прошёл утром по траве и на солнце будто оставил сверкающую лыжню.
  И запахи из сада! Такие густые, плотные, прямо взвесью стоят в воздухе. Хоть наливай в чашку вместо заварки.
  И у всего только одно на уме – просто идёшь по полю или лесу, а всяк норовит опылить, осеменить. Все носки в семенах травы.
  Кареглазые коровы.
  На тропинке – козьи орешки.
  Наша запруда – муть на дне, цветущая жижа, полная лягушечьей икры. Толстолобики бодаются с небом. Вылезаешь из воды и ощипываешь с себя водоросли».
  Постепенно «густая, плотная взвесь» войны с его стороны и почти зловещая, «цветущая жижа» обыденки – с её - мутят свет их пути, их прямых. Письма в никуда превращаются в спасительные проговаривания, бормотания… Ужас войны и ужас бытования переполняет их до краёв, так что хочется порой отвернуться…
  Старение героев, смерти родных и близких, однако, не разрушают Сашеньку, а помогают ей сблизиться в последние дни, часы, минуты с теми, кого она недолюбила в своё время, с кем рассталась по тем или иным причинам, кого недопоняла, недоразглядела. Любовь освещает самые страшные страницы романа, с миазмами войны и терпким адом «мирной» жизни. Как тяжело раненные, Саша и Володя идут и даже ползут друг к другу через время и пространство, потрясения, протягивают руки. Болеют, сходят, кажется, с ума, но, как из глубины вод, пробивается к ним, в самую толщу страданий, любовь.
  Плачешь, читая предпоследнюю запись Володи, потрясённого войной, но ни на йоту не потерявшего человечность и любовь к Сашеньке:

«Сашенька!
Любимая моя!
Здесь же ничего нет.
Где дремлик? Где кислица?
Нет курослепа, нет горечавки, нет осота. Ни любистика, ни канупера.
Где крушина? А ятрышник? Где короставник? Почему нет иван-чая?
Где толокнянка? Дрок?
А птицы? Где птицы?
Где овсянка? Где желна? Где олуша?
А пеночка? Пеночка где?»
 
  Герои пишут письма себе. Они никогда не дойдут до любимого. Иногда кажется, что и хорошо, что ужас судеб не доходит до них самих (было бы совсем плохо…).
  Наполняются «светом и теплом» их последние исповеди. Уходя в вечность, Володя берёт с собой «обрывок газеты, приставший к порезу от бритья», «колючки репейника», что бросал ей в волосы, «запахи «ванили, корицы, шоколада…», лист из гербария – всё ненужное и – «самое необходимое».
  «И нет никакого зазора между душами. А люди становятся тем, чем они всегда были – теплом и светом»
  И – последнее: «счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую…».
Выдохнешь, оглянешься в пучины романа и дивишься выжившим «теплу и свету».