Претензии Михаила Светлова к Толстому и Достоевско

Заметка эта была опубликована с сокращениями в "Независимой газете" от 24.08.22 в приложении  НГ EX LIBRIS под заголовком "Товарищи классики! Бросьте чудить!".

«Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров укутана!», – сказал Маяковский, и невольно повторяешь про себя эту фразу, когда глянет на тебя с портрета суровый Лев Толстой или суховато-вежливый Чехов. Как строго смотрят они на нас, наши любимые писатели. Никакая кофта не скроет от них грешную  душу. Их нездешняя проницательность вытащит на божий свет и представит на обозрение миру все твои несовершенства. А они, по правде говоря, не такие уж маленькие. Ты-то об этом знаешь да помалкиваешь. Дожил (что само по себе возмутительно) до своих более, чем серьезных лет и по-прежнему любуешься рассветами, как невинный младенец. И вот настал этот миг: раскроются сейчас эти гневные писательские уста и спросят: а где оно, твое святое недовольство собой? Или забыл ты великое слово Некрасова? Где оно –  «то недовольство, при котором нет ни самообольщенья, ни застоя»?

То недовольство, что душе живой
Не даст восстать противу новой силы
За то, что заслоняет нас собой
И старцам говорит: «Пора в могилы!»

Правду скажу: увидав однажды какой-то старый портет Некрасова и поймав на себе его взгляд, я припомнил эти слова, а особенно этот его сердечный поклон  старикам и вздрогнул. Как не вздрогнуть, будучи не таким уж молодым человеком?
Да, вот этим возгласом «Пора в могилу!», скорее всего, и поприветствовал бы он тебя при личной встрече, – подумал я про себя. Недаром в начале этого стихотворения он благодарит Белинского: «Ты нас гуманно мыслить научил».

...А в могилу-то как-то не хочется даже если ты уже совершенно  бесполезный для жизни старец.

Я думаю, что даже Ивану Ильичу из известного рассказа Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича», который был человеком образованным и, несомненно, уважал классику и ее рекомендации, все-таки хотелось еще пожить. Так просто, под любым предлогом. Но беспощадный Толстой сурово допытывался у бедного своего героя, умирающего от рака:  ну чего ты тут забыл?

«– Чего тебе нужно? – было первое ясное, могущее быть выражено словами понятие, которое, он (Иван Ильич) услышал. – Что тебе нужно? Чего тебе нужно? – повторил он себе. – Чего? – Не страдать. Жить, – ответил он.
И опять он весь предался вниманию такому напряженному, что даже боль не развлекала его.
– Жить? Как жить? – спросил голос души.
– Да, жить, как я жил прежде: хорошо, приятно.
– Как ты жил прежде, хорошо и приятно? – спросил голос. И он стал перебирать в воображении лучшие минуты своей приятной жизни. Но – странное дело – все эти лучшие минуты приятной жизни казались теперь совсем не тем, чем казались они тогда. Все – кроме первых воспоминаний детства. Там, в детстве, было что-то такое действительно приятное, с чем можно бы было жить, если бы оно вернулось. Но того человека, который испытывал это приятное, уже не было: это было как бы воспоминание о каком-то другом.»
 
Перебирал он перебирал, этот несчастный Иван Ильич,  свои воспоминания, но ничего такого, ради чего стоило бы все это продолжать, так и не нашел.

Перечитываю эту вещь и думаю: он, конечно, великий гуманист, Лев Николаевич, и вегетарианцем был, но я бы лично предпочел держаться подальше, если б жил с ним в одно время. Такая рентгенология мне почему-то не слишком улыбается. Не надо меня так тщательно просвечивать  на предмет моих сокровенных мыслей.

Нет, они хоть и великие человековеды, эти самые классики русской литературы, но мне иногда в минуту жизни трудную бывает милее, может быть, не такой великий, но все же более милосердный автор, хоть он и отошел, конечно,  от рекомендаций Белинского, Некрасова и даже (о ужас!) самого Льва Толстого. Вот припомнил, кстати, его стихотворение:


Чубатый Тарас
Никого не щадил...
Я слышу
Полуночным часом,
Сквозь двери:
– Андрий! Я тебя породил!..–
Доносится голос Тараса.
 
Прекрасная панна
Тиха и бледна,
Распущены косы густые,
И падает наземь,
Как в бурю сосна,
Пробитое тело Андрия...
 
Полтавская полночь
Над миром встает...
Он бродит по саду свирепо,
Он против России
Неверный поход
Задумал – изменник Мазепа.
 
В тесной темнице
Сидит Кочубей
И мыслит всю ночь о побеге,
И в час его казни
С постели своей
Поднялся Евгений Онегин:
 
– Печорин! Мне страшно!
Всюду темно!
Мне кажется, старый мой друг,
Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух!..
 
Звезды уходят,
За темным окном
Поднялся рассвет из тумана...
Толчком паровоза,
Крутым колесом
Убита Каренина Анна...
 
Товарищи классики!
Бросьте чудить!
Что это вы, в самом деле,
Героев своих
Порешили убить
На рельсах,
В петле,
На дуэли?..
 
Я сам собираюсь
Роман написать –
Большущий!
И с первой страницы
Героев начну
Ремеслу обучать
И сам помаленьку учиться.
 
И если, не в силах
Отбросить невроз,
Герой заскучает порою, –
Я сам лучше кинусь
Под паровоз,
Чем брошу на рельсы героя.
 
И если в гробу
Мне придется лежать, –
Я знаю:
Печальной толпою
На кладбище гроб мой
Пойдут провожать
Спасенные мною герои.
 
Прохожий застынет
И спросит тепло:
– Кто это умер, приятель? –
Герои ответят:
– Умер Светлов!
Он был настоящий писатель!
(Михаил Светлов)