Плач солдатки

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В воспоминаниях мы дома, а в настоящем — мы рабы
неза́пной бури, перелома  желаний, случаев, судьбы.
Одна в убежище безбурном нам память мир свой бережёт,
пока детей своих с Сатурном сама в безумье не пожрёт.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда ж придётся нам, прохожим, доспехи жизни сбросить с плеч,
и посох странника отложим, и ратоборца тяжкий меч, —
пусть наша память, светлой тенью мерцая на́ небе живых,
не будет чуждой поколенью грядущих путников земных.
(Пётр Вяземский "Родительский дом")


Уехал наш батька сражаться
на битву с нещадным врагом
карателем дискриминаций —
порушить растленный содо́м.
Сказал: "Обернусь я с победой,
ты жди храбреца — не забудь!"
Потом, поскорей отобедав, 
потискал мне ласково грудь…
И, взяв вещмешок с провиантом,
ушёл наш солдат за порог —
не мог пребывать толерантным, 
супруг мой иначе не мог!
Я стала штудировать прессу
по сводкам с военных полей
про кризис "больших" интересов
и тренды в среде отраслей, –
кто мирную гладь баламу́тит
устроив из родины сцену;
как пунктом прописаны люди
в подробном инвойсе расценок.
Смотрю репортажи до жути,
бросаясь ругательством: бл@ть!
В прострации бедные люди,
но кто-то их должен спасать.
В наплывах цунами житейской,
рождённой на лжи и изве́те
по милости чьей-то третейской, 
страдают несчастные дети…
Я честь ратоборца восславлю,
он жизнью там платит за всех!
"Люблю" SMS-ку отправлю, 
что взял на себя чей-то грех, –
попла́чу немножко в подушку
и двинусь в детсад — я же мать.
Там дочке приглажу макушку, –
нам силы нужны, чтобы ждать.



Post scriptum:
Полина Барскова "Новая Илиада"

Сюзи Зонтаг пишет о войне.
Хорошо бы, собственно, и мне
Севастопольский зачать рассказ
и, как Зощенко, ипритный выпить газ.

Не могу. Хотела б — не могу.
Вот Вермеер — всё одну серьгу
сотни лет пытался рисовать.
Так и я, себя адресовать
обществу не в состояньи. Мне
хорошо, где дырочка в стене,
где носок потерянный в углу
как магнит притягивает мглу.

Дерптский жемчуг — жёлтая серьга.
Жёлтые российские снега.
Дедушка Чудинов Алексей
похоронен, видимо во всей
нереальности, так Гегель говорил.
Смерти нет — так Гегель говорил.
Лишь ленивый так не говорил.

Я не знаю... Дар ли мой убог
или же морально я — грибок
под ногтём народа моего,
только я не знаю ничего.
Я не знаю, почему Конь Блед
словно Конь Мюнхаузена пьёт
эту жидкость красную. Она
вытекает из него, чёрна́,
льётся-льётся в угол, где носок,
где седой твой бьётся волосок.
На твоей красивой голове
мой Патрокл, скажи, что делать мне
в этом разукрашенном шатре
на безукоризненном холме?

Мой Патрокл, известный мой солдат,
пыльный мой, проглоданный копьём!
Я не знаю. Звёздочки глядят,
как с тобой мы без тебя живём.

Мальчишу́, конечно же, привет.
Только нам-то с этого чего?
Смерти нет. Возможно, что и нет.
Ничего нет больше, Н-И-Ч-Е-Г-О.

(2003 год)