Летопись любви

САМА О СЕБЕ, ЛЮБИМОЙ
 Кто же, кроме меня самой, лучше знает, как оно всё складывалось? Да и кто вообще обо мне писать-то собирался?

Помните, у Высоцкого: «Час зачатья я помню неточно»… Это Владимир Семёнович точно сказал о своём рождении. Я тоже не помню. Вот на этом моё сходство с гениальным поэтом и заканчивается. Но я умудрилась заразиться от него вирусом поэтического восприятия мира. Всю жизнь промучилась, то выздоравливая, то снова погружаясь в стихоплётский бред.
Я даже помню, как начиналась болезнь, хотя это было очень давно. Тогда, когда Высоцкий ещё не был великим. Но его песни рождали во мне какое-то неясное предчувствие, что говорить нужно как-то вот так, то есть, не просто произнося что-то, а восходя по словам, выше и выше.
Да, я тоже не помню час собственного зачатия. Но я помню, как ВО МНЕ зашевелилось это семя поэтического мышления.
Был канун моего 13-ого дня рождения. Приехала моя крёстная, которую я любила и ждала всегда. Поцелуи, оживление. Обычно я бурно реагировала в ответ, но в этот раз уже что-то происходило во мне. Так женщины предчувствуют приближение родов. В руках у меня неизвестным образом оказались листки из недописанных прошлогодних школьных тетрадок и карандаш. Видимо, уловив моё настроение, она потрепала мою тяжёлую косу и процитировала своего любимого Пушкина:
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела,
И часто целый день одна
Сидела молча у окна…
Помню, меня не хватило даже на вежливую улыбку. Она ещё говорила со мной, а я уже шла по дорожке в сад, где под огромной яблоней стояла кровать, вернее, железный топчан с деревянным настилом. Села и ощутила, что вот сейчас что-то произойдёт. Где-то внутри неотвязно звучала мелодия модной в 60-ые годы прошлого века песни:
«У моря, у синего моря
Со мною ты, рядом со мною…»
Мелодия была этой песни. Но слова уже были другие. Какие – я теперь не помню. Но это были мои слова! А дальше было, как в сказке: я вступила в Зазеркалье! Погрузилась в другой мир. По этой песне, как по лесенке, я шагнула в мир рифмы. Мне было так хорошо там, так интересно, что я перестала замечать и слышать весь этот громогласный окружающий мир.
Вот теперь-то только и началось то, что процитировала Марфа Алексеевна. Я действительно постоянно, совершенно бессознательно, стремилась к уединению. На данный мне на развлечения рубль я покупала 20 блокнотиков по 5 копеек. Утром брала один, остаток карандаша, который легче было спрятать в карман, и уходила на Хопёр. Там, на ещё пустом и прохладном пляже, я что-то писала. Вообще, обо всём, что чувствовала и видела. Как акын в степи: «Одын верблуд идёт, другой верблуд стаит»… Помню, одно стихотворение называлось «Ива». Его я даже читала на городском конкурсе произведений о природе родного края и заняла первое место. Потом, когда сестра разводилась с первым мужем, и я очень переживала за неё, написала басню «Дуб и берёза». Сюжет незамысловатый. О том, что берёзка выросла рядом с дубом, и он постоянно укорял её, что она заслоняет собой солнце, что питается его соками. А когда берёзка, истекая слезами - соком, зачахла, дуб стал корявым, грубым и тоже погиб.
Ну, мораль, наверное, была такой: нужно беречь друг друга, и не считать обузой. Что лучше делиться, чем впадать в одиночество.
К сожалению, ни одно из сотен ранних «творений» не сохранилось. Никто от этого ничего не потерял, и мир не стал хуже. Но почитать самой теперь было бы любопытно.
Я, как Незнайка, рифмовала всё, что попадало под руку, а точнее, забредало в голову. В этой самой голове не мелькало даже, что стихи можно печатать. Стихи из книжек вызывали интерес, уважение, воспринимались, как произведения искусства, легко запоминались и часто «навещали» меня. Мои стихи – это просто способ самовыражения, своеобразный дневник, не узаконенный никем метод самоанализа. Они писались исключительно в тех случаях, когда по-другому я уже выражаться не могла. Как люди, эмоционально перегруженные, начинают сыпать нецензурными словами, так я переходила на рифму, когда для выражения чувств не хватало прозы. И так – до сегодняшнего дня.
В появлении стихов в моём лексиконе можно отметить некоторую «запойность»: держусь, иногда на долгое время забываю о том, что можно писать. Потом вдруг срываюсь… Конечно, как и у алкоголиков, всё случается «по поводу». Так, полюбив уже в зрелом возрасте, я писала, писала…Ранним утром в изумительной, принадлежащей только мне тишине, когда я готовила на целую семью, на целый день еду; по дороге домой, где-нибудь на сосновом пенёчке, проходя через волшебный бор, используя кассовые чеки, пачки из-под сигарет… За год с небольшим (1994-1995) было написано стихов больше, наверное, чем за всю предыдущую жизнь. Почти все они посвящены В.Н. или освещены чувством к нему.
После его гибели за 6 лет появился едва ли десяток зарифмованных сюжетиков, включая последнюю главу к циклу «Здравствуй, Дом!». Время от времени писала статьи в газеты. Случайно, не по моей инициативе, два стихотворения были опубликованы в саратовском сборнике «Души учительской прекрасные порывы».
В разное время появились сказки, которые я бы объединила под общим заголовком «Пять сказок для Анютиных глазок». Потому как они навеяны этим замечательным человечком. К ним бы я добавила рассказ «Комод», опубликованный в газете и запомнившийся почему-то многим. Там тоже звучит её «тема». Почти все эти сказки были опубликованы.
С тех пор, как не стало моего главного читателя и критика (хотя критиковать он не мог – страдал субъективизмом, ему всё нравилось) мне всё чаще хочется, чтобы меня услышали, прочитали. Уж не зарождение ли это культа личности? Приятно, чёрт возьми, когда тебя поздравляют, одобряют и хвалят… Останавливает, например, очень пожилая женщина, уточняет на всякий случай: «Ты подписываешься в газете В. Ильина?» Получив утвердительный ответ, продолжает: «Я всё твоё вырезаю и храню. Уж больно хорошо. А стихи твои о маме каждый раз читаю и плачу. Все твои стихи сами запоминаются. Так просто и понятно, что вроде и я могла бы так написать. Молодец! Пиши больше. Я знаю, тебя многие читают».
О Высоцком я упомянула не зря. Нет, я никогда не ставила себя рядом ни с одним из таких талантов, как Ахматова, Цветаева, Есенин, Маяковский, Высоцкий. Они для меня – небожители. Читаю, почитаю, знаю. И я бы не стала смешить людей и состязаться с великими. Но стихи для меня – это возможность высказаться тогда, когда не хватает не слов даже – воздуха, когда хочется… Впрочем, лучше всё-таки стихами:
Стихи не сочиняю, не пишу.
Я их рожаю и кричу от боли.
Их как признанье выплеснуть хочу,
Как птицу из силков пустить на волю.
Да, я их рожаю. Но, чтобы они родились, я сначала должна испытать то, что чувствуют при зачатии: боль, восторг, вдохновение… А потом предчувствие и ощущение того, что что-то должно родиться. И когда я выталкиваю из себя «дитя», мне на какое-то время становится легче.
Мои «дети», родившись, появившись на свет, обречены были не выйти в большой мир и увидеть настоящий свет, пожалуй, никогда. Они слишком слабы. Если они и будут опубликованы, то исключительно как приложение к «Нескончаемой повести» и повести «Я», которые я мечтала распечатать небольшим тиражом для самых близких – тех, о ком писала и для кого это предназначено.
Это Марина Ивановна Цветаева могла с уверенностью сказать: «Моим стихам настанет свой черёд». «Черёд» моих стихов, в самых скромных пределах, если и был, то закончился вместе с гибелью В. К годовщине его гибели мой институтский куратор, кандидат филологических наук Лимонова Е.А., убедила меня отнести некоторые стихи, посвящённые ему, в редакцию. Я отнесла. Стихи опубликовали, целую страницу, снабдив следующей припиской: «В.Ф. Ильина – учитель одной из балашовских школ. Никогда не стремилась публиковать свои стихи. Но случилось так, что в течение одного года их было написано более 250. Все они посвящены одному близкому человеку, с которым В.Ф. прожила 14 непростых, но безмерно счастливых лет». («Город», № 29/765, июль 2007 г.)
Стихотворение, которым начинается «Летопись моей любви», можно считать эпиграфом. Во-первых, потому, что оно объясняет побудительные мотивы к писанию стихов. Во-вторых, потому, что одна из строк стала обозначать целый цикл стихов и одновременно – большой период моей жизни по законам любви.
«Я тебе стихи не посвящаю…».
Мои стихи играли важную роль в моей жизни. Они сопровождали мою жизнь, были её отголоском, тенью или светом, питали меня и помогали жить и выживать. Именно поэтому и сочла необходимым сделать их приложением к автобиографической публицистической повести «Я» и «Нескончаемой повести для семейного чтения»,
Скромные свои труды посвящаю маме. И завещаю моим первым читательницам и критикам – дочери Светлане и внучке Анечке.
26.02.2013.

P.S. Жизнь, к счастью, продолжается. За время, прошедшее после указанной выше даты, были опубликованы десятки статей, стихов, очерков и т.д.
Далее - цикл стихов "Летопись любви".
ЛЕТОПИСЬ ЛЮБВИ

Благодарю Создателя, что ты
Родился, хоть и поздно, но настолько,
Чтоб я вкусить успела красоты,
И радости любви, и чувства долга.
 

Я тебе стихи не посвящаю,
Ими я, как лёгкими, дышу,
В них люблю, ревную и прощаю,
И любви, как милости, прошу.
Ими думаю, сгорая от желанья,
Ими в одиночестве грущу.
Каждый стих – упрёк или признанье,
Как детей под сердцем их ношу.
Им я первым доверяю муки,
Чтобы ты узнал о них вторым,
Ими же я меряю разлуки,
Их вплетаю в сигаретный дым.
Строчки в рифму – жизнь моя по крохам,
Летопись моей любви к тебе,
Стоны страсти, огорчений вздохи,
Нерушимой верности обет.
21.11.94 г.
Продолжение следует...