Пигмалион Л. Менар Pygmalion

Закончив вырезать скульптуру Галатеи,
Решив, что не отдаст ни людям, ни богам,
Смутясь, Пигмалион в тоске припал к ногам
Незыблемой мечты, где камень слов точнее.

Ведь боги помогли для взора снять преграду,
И нимфу не скрывал из мрамора чехол;
Таков же дровосек, когда срубая ствол,
Увидит средь листвы саму Гамадриаду.

Но тело божества, чудес очарованье,
Итог всего труда, любой живой милей,
Являя торжество заманчивых идей,
Принудило к нему испытывать желанье.

Тогда красой пленён, влечением охвачен,
Что жжёт его внутри мучительней огня,
Богиню он зовёт, злой рок во всём виня,
Однако смысл мольбы не сразу был прозрачен:

«Всемирной красотой ты правишь, Афродита!
Влюблённость душ и тел везде тобой разлита,
От пропастей морских до звёздной высоты;
Изящность разных форм ввела в тела людские,

Невинные сердца в любовные стихии,
О, мать! О, сладкий блуд и пошлые мечты!
Молю, услышь меня, дочь пены серебристой!
Я почести воздам, развею ладан чистый,

Колена преклоню; алтарь узришь в цветах,
Повозку для тебя слеплю и разукрашу.
Пусть кровь от гекатомб для Зевса льётся в чашу,
Пусть в небе главный - Зевс, но ты царишь в сердцах.

Стремясь безмерность черт познать священной нормы,
И душу посвятив изгибам разной формы,
Я в мраморе резном старался удержать
Волшебный образец, что мне ночами снился;

Проклятье мне! Устрой, чтоб ожил и раскрылся,
Цветок, что создал я, дай солнцу целовать.
Богиня, помоги! Она же так прекрасна!
В её груди уже бурлит струя соблазна;

Зажги в ней огонёк, а также подари
Сокровища любви, что в поясе сокрыты;
Блеск золота волос пошли ей для защиты,
Да голос камню дай и мысли сотвори!»

Здесь он, надев венок, обычай уважая,
Вливает молоко, богиню ублажая;
Когда оно в сосуд впиталось как в песок,
Вдруг эхо донесло небесный голосок:

«О, ты, кого вела тропой, что ищет гений
Упорством и трудом, дитя уединений!
Верни слова молитв и данный мне обет.
Бессмертна красота и пошлости не знает;

Избраннику она святыни разъясняет,
Доверить знатоку могла бы свой завет.
Божественный секрет постиг ты не случайно,
Но ради ли тебя открыта Богом тайна?

Зачем идее прочь убраться навсегда
От храма красоты в угоду чьей-то страсти,
Чтоб мерзость и разврат смогли добиться власти,
Чтоб, следуя судьбе, исчезнуть без следа?

Покой оберегай и, сдерживая чувства,
Иди святым путём, каким ведёт искусство
Сообщество таких возвышенных сердец;
Не стоит мгла страстей от Бога отреченья,

Зато она ведёт к потере вдохновенья,
Которым осенил божественность Творец.
Поверь, что страстный хмель недолго сердцу сладок,
И будет он забыт, но горький даст осадок.

Пусть избранный народ тебе воздвигнет трон,
Поэзией камней всему покажешь миру,
Какому доверять в мечтах ориентиру;
Пусть имя зазвучит среди святых имён».

Давно затихла речь, пропала нереальность,
А скульптор ожидал, белея словно мел;
Словами поражён, почти окаменел,
И, мысленно, в себе он проклял гениальность.

Предчувствие невзгод томило гордеца,
Вздохнула тяжко грудь, рыданьем одержима;
Но милостив Олимп, за ним следя незримо,
Простил и мысль, и вздох как шалости юнца.

Поскольку в тот момент, пока он сомневался,
Обдумывая суть пророчества богов,
Невидимой рукой всех каменных оков
Скульптура лишена, и мрамор оживлялся.

Как будто выходя из тягостного сна,
Коснулась дева лба, потягиваться стала;
Кровь телу придала сияние опала,
Румяня белый цвет, смешала их тона.

Точёное лицо наивною улыбкой
Встречает солнца свет; вот искра в ней зажглась;
Любимого узнав, она не сводит глаз,
И взгляды их приязнь скрепляет нитью зыбкой.

Теряя речи дар и трепетно дыша,
Он тянется к губам; стыдясь, она краснеет,
И первый поцелуй его заверить смеет,
Что в ней растут любовь и женская душа.

С тех пор иссякла мощь идейного прилива;
Напрасно Зевсу он молитвы возносил:
Дыхание Творца не стало тратить сил,
Содействуя душе, что низменно спесива.

Но можно ли считать, что яростная страсть
Платила по счетам обещанной потерей?
А славы яркий блеск? Признал какой критерий,
Что он превыше дня, в котором счастья всласть?