Речь

РЕЧЬ

Он в речи получасовой
В Георгиевском зале
То ухал сказочной совой,
То тряс могучей головой,
Как боцман на причале.

Качался лес, угрюм и сир,
Но замер строй матросов:
На остров отходил буксир,
Где закатить прощальный пир
Нам завещал философ.

«Великий наш Иван Ильин
Предвидел бой последний,
Тошнило от согбенных спин –
И вот я клином вышиб клин
Англосаксонских бредней!

В нас Запада нацелен лук,
Но нам не быть мишенью,
Воспрянет гордый Чингачгук,
Все стерхи улетят на юг,
В горах цвести женьшеню!

Мы прорубью и жаром бань
Закалены в столетьях,
Трубу страны спасет юань,
Горыныч ускользнет как лань
От скотоложцев этих...»

Запнувшись, он слюну сглотнул,
Но был ему поддержкой
Прельстительный и томный гул:
Так ночью вздрагивает стул
Под млеющей консьержкой.

На лицах трепетных застыл
Не блик хрустальной люстры:
То возрождался древний пыл,
И ощущал любой дебил
Дыханье Заратустры.

Геройства счетовод алкал,
Палач добром светился,
Но страсти остывал накал:
Священный бороздя Байкал,
Буксир на мель садился.

«До острова не дотянуть», –
Тайком соображая,
Матросы лыбились, уснуть
Не смея: дескать, это муть,
Но это ж муть чужая?

«Сегодня мне пришло на ум, –
Он продолжал с восторгом, –
Что вас пора засунуть в трюм,
Штурвалом правя наобум
И став плавучим моргом.

Освобождение земель,
Чтоб сделать мир тощее,
И есть задача всех Емель,
Кто получает на e-mail
Рассылку от Кощея.

Мы поле присоединим
К избе своей и ставням,
Захлопнем окна, пустим дым
Согласно нашим нутряным
Запросам стародавним!

В золу и пепел превратив
Амбар, и хлев, и пажить,
Просторы кровью оросив,
Мы наш исконный нарратив
Обязаны уважить.

Нам дороги отец и мать
Как людям высшей пробы,
Мы не отступим ни на пядь,
Родителей нумеровать –
Свидетельство хворобы!..»

И там, где шелестит трава,
Вся серая от пыли,
Потомка слушая слова,
Его родитель номер два
Ворочался в могиле.

А где под номером один
Покоился родитель,
Там листья желтые осин
Шептали: «Будь ты проклят, сын,
Планеты погубитель!»