Герман в Стране книг

ГЛАВА 1. КОММУНАЛКА

Мальчишка Герман сидел в одной из комнат коммунальной квартиры. На кухне бренчала венчиком второклассница Мариша, свистел чайник, который поставила соседка тётя Лида, за столом пил «Столичную» из горла сожитель дядя Боря вместе со своим новообретённым другом - якобы генералом в отставке, - а в прихожей у телевизора застыл пенсионер, которого все звали Васильевичем.

- Гера, душа моя, - заглянула в комнату тётя Лида, - чего делаешь?
- Пишу стишок, тёть Лид, хочешь почитать?
- Да было б время, Герочка, я б всё читала, что ты сочиняешь. Но на мне - то мойка полов, то готовка, то ЖКХ, продыху нет! Только ты с Маришкой мне и помогаете, а иначе я б уже скурвилась подавно. Помню, Евграф Олегыч тоже ой как умел подсобить, особо когда об тебе забота шла. Это ж он тебя привёл в 8 лет с улицы, грамотам всяческим учил, на ноги по жизни ставил. Жаль, что потом в эту Сорбонну злосчастную уехал да не воротился. Но я на него обид не держу, он как-никак доцент, небось надо так было для науки. А я уж ничего, об тебе опёку держу и сама, ведь ты мне как родна дитятя стал уже, вот правда. Я там тебе макароны в микроволновку поставила, разогрей, поешь! А ещё школьную форму на постель любезно положила - я если не успею, а я не успею, то ты себе погладь! Пойду пока пылесосить!

Тётя Лида вышла. Герман принялся дальше сочинять. Вскоре заглянул дядя Боря.
- Герберт, парень! - сказал он, икая водочным перегаром. - Чем занят?
- Да вот стих пишу, хочешь почитать, дядь Борь?
- Мал да удал ты, Генрих, молодец, но я в таком дыму, что скорее матушку с того света увижу, чем буквы. Ик... А ты сочиняй, да, дело путное. Так, глядишь, и умным каким-нибудь сделаешься, станешь уважаем в узких кругах, денег заграбастаешь за троих. А значит, не горькую жрать будешь, как мы с генералом, а хорошего австрийского рому дерябнешь или там...  Граппы итальянской, ёк макарёк. Ты сочиняй, Гумберт, давай, дружище.
- Дядь Борь, от тебя сильно пахнет...
- Ёлы палы, ты извини пня трухлявого, Гетман, я свой век отживаю, горе непролазное топлю, а другое мне уж ничё не поможет, ты только не серчай. У герр Генерала тоже беда та ещё, жена ушла на пятом десятке, куды ж ему деваться, вот я его и привёл сюдэма из Рассказовки, лечить народными средствами. Парнишка, а ведь ты один мне будто сын, а я будто папка твой, раз другого нету... Ик... Ладно, уползаю я, а ты занимайся...

Дядя Боря буквально уполз, так как на полпути свалился. Герман дальше писал стих. Вскоре постучался и зашёл старик Васильевич.
- Герман, а чёй-та ты строчишь?
- Стишок, дядь Васильч. Почитаешь?
- Я б рад, но очки мои чёрт-те знаить где запропастились, а без них глазёнки не видють уж ничаво. Ты, чай, не про госдеповцев пишешь? А то бог весть что творится с молодёжью. То хулиганют, то окна выбивають, то ворують. Это Америка не дремлет! Из любой кастрюли жди бомбардировки. А уж если они Байкал отожмуть дипломатией, то каюк нам всем! Так что ты про Госдеп не пиши, хвалу им не воздавай, а то мало ли, вдруг они тебя вербувать пытались!
- Нет, дядь Васильч, я даже о таком не слышал.
- Ну пущай, услыхаешь, их рты и уши ещё полезуть изо всех щелей! Я хоть и помню всякие карибские кризисы, разрядки, оттепели и прочую гласность, но ей-богу, Герочка, ей-богу, такой антироссийской пропаганды не слыхивал! Мы жили-то спокойно, просто в школу ходили, учили стихи про Ленина. Отличные были стихи, прекрасные. А других-то не было, вот мы только про Ленина упомнили, да их же с собой в могилу и унесём-то! Ты, чай, не про Ленина это самое?
- Нет, и не про Ленина, дядь Васильч.
- Жалко, ну ладно! Всё равно строя былого уж нетути, и пишуть сейчас чёрти что: то еротику, то убивства, то тряхомудию прозападную. Ты такое не пиши, пиши простое и светлое! А я уж дальше пойду ток-шоу посмотрю, больно интересно, кто ж там от кого залетел-то... Ответют враги за свои происки, ей-богу ответют!

Васильевич медленно, как сил в ногах хватало, ушёл. Герман загрустил.
- И отчего они все не могут почитать мой стих? То хлопоты, то дым, то очки. Но я ж знаю, что им просто не до того, не охота им. И совсем они, кажется, не читают, а только быт ведут, пьют жидкости и телики смотрят. Эх, обидно-то! А дядя Евграф был культурный, читал, и один, и со мной, и сам сочинял! Вот с ним хорошо было, а так - одиноко мне... Вот бы все кругом стали много читать! Тогда бы и мой стишок всем понравился, и было б совсем не одиноко! Но как же так сделать...

Герман уткнулся в стол и заплакал. Но через минуту он услышал мяуканье, совсем рядом. Посмотрел - это возле него бродит кошка Авдотья и мурчит. Только глаза у неё не такие, как обычно: почему-то без зрачков, целиком синие, такие необыкновенные! Герману захотелось с ней поиграть. Он встал и пошёл за ней. Кошка вальяжно подошла к переноске и ловко запрыгнула в неё. Герман полез в переноску руками, хотел погладить кошечку, но не нащупал её! «Дуся! Дуся!» - звал он её, но та и на звук не появлялась. Тогда мальчишка заглянул в отверстие и увидел на фоне темноты лишь одну ярко светящуюся точку, прямо посредине и словно вдали. Точка начала переливаться разными цветами; а присмотревшись, Герман даже увидел там улицы, людей и едущие автомобили. В порыве любопытства юноша, не задумываясь, забрался в отверстие не только руками, но и головой, а затем всем телом. Не понятно, как мальчик смог уместиться в кошачьей переноске, но это было так! И в комнате стало совсем тихо, лишь слышались всё те же бренчания венчика и тяжёлые бульканья водки за стеной.


ГЛАВА 2. ПО ТУ СТОРОНУ ПЕРЕНОСКИ

Герман полз в полной темноте, но переноска всё не заканчивалась. А впереди лишь маячил огонёк с пейзажами, и такой манящий он был, что ради него одного был смысл ползти и дальше. Долго ли, коротко ли длился этот странный путь, но вскоре цветастая точка начала заметно увеличиваться, пока не разрослась на несколько метров в диаметре, так что Герман легко сквозь неё выбрался на некую дорогу. То есть самую настоящую городскую дорогу, с асфальтом, потоком машин, автобусными остановками и высокими зданиями. Несмотря на неожиданное попадание в такое место, улица оказалась знакомой: вот - торговый центр с вывеской «Ашан», вот храм, вот большой стеклянный вестибюль Московского центрального кольца. Да это же станция «Нижегородская»! Но где кошечка? Обидно, если она не найдётся. Об этом думал Герман, а остальное было для детского мозга столь фантастично, что даже естественно. Тем более не было ему страшно, ведь он хорошо знал эту станцию и её окрестности. Мальчик помыслил: итак, будь он кошкой, он бы побрёл вдоль большой интересной улицы. Наверняка этим сейчас Дуся и занимается. А чтобы её догнать, нужно двигаться быстро - на общественном транспорте. Точно! Герман дождался автобуса М7, сел у окошка и принялся высматривать улицы по ходу движения.

Путь пролегал мимо Третьего транспортного и заодно станции «Калитники», мимо площади Абельмановская Застава, вдоль Таганской улицы, мимо станции метро «Марксистская» и дальше к центру. Этот маршрут Герман тоже знал наизусть, ведь дядя Евграф часто возил его здесь. Вот только странным показалось то, что названия были немного непривычными: вместо Абельмановской значилась Мандельштамовская Застава, а станция метро звалась не Марксистской, а Акмеистской. Но мальчик не придал этому значения - он слишком хотел высмотреть Дусю в окне.

Асфальт дороги улепётывал под чёрные колёса автобуса, словно его слизывает шершавый язычок. Утреннее солнце отскакивало бликами от окон, как горят кошачьи глаза из кладовки или из-под ванны. А фонари, подъезды и транспортные развязки проносились шустро, как ночной тыгыдык. Всё это ощущалось так знакомо, но одна черта городского пейзажа была необычной: рекламные стенды, баннеры, листовки и вывески показывали не товары, а лица. Герман не все эти лица видел раньше, но кое-какие узнал: вот Маяковский (это который сочинил «Крошка сын к отцу пришёл...»), вот Чуковский (вспомнилось его «Таракан, таракан, тараканище!»), а вот Льюис Кэрролл (какая чудесная сказка у него, «Алиса в Стране чудес»). И стендов с ними и другими похожими лицами было очень много, а сбоку от каждого портрета располагались абзацы и строчки. Герман всё не мог прочитать их на ходу, автобус ехал практически безостановочно, да и важнее было высматривать Авдотью. Так он проехал и мимо Калитников, и мимо - некогда - Абельмановской, но своей кошки нигде не увидел. На ту сторону Садового кольца она бы явно не успела ещё попасть, так что мальчик решил сойти на станции метро, теперь «Акмеистской», чтоб искать животинку другими методами.
- Дуся, Дуся, где же ты? Будь я кошкой, куда бы я пошёл?.. Парк! Ну конечно!

Герман направился во дворы и вскоре вошёл на открытую территорию близлежащего парка - имени Пряникова. (Он не заметил, что вывеска гласила другое: «имени Пруста».) Рядом с немногими мелкими зданиями вроде уборной были только десятки деревьев вдоль тропинок, лавочки, кусты и концертный стенд. Но, к удивлению мальчишки, посетители не бегали, не играли на детских площадках и не слушали музыку, как обычно. Вместо этого люди присели или прилегли, кто на лавке, кто прямо на траве, и читали. Стояла идеальная тишина, лишь страницы книг перелистывались деликатным шелестом. Были и те, кто читал электронные книжки - совсем уж беззвучно. Герман прошёл весь парк насквозь, а Авдотьи нигде не было видно - она бы обязательно игралась с ветками или насалась по газончику. Несколько раз мальчик громко звал её по имени «Дусяя! Дусяя!» в надежде, что она прибежит или хотя бы замяукает, но ничего этого не происходило. Более того, читающие тут и там шукали на Германа, чтобы тот перестал громко её окликать и не мешал им. Нет, похоже, искать в парке бесполезно, - так думалось ему. Тогда она на одной из ближайших улиц!

Выйдя на Большой Факельный переулок, Герман направился выше и очутился возле памятника Александру Солженицыну. Как ни странно, там не было пусто, как раньше: вокруг монумента собралось человек тридцать, они фотографировались, уважительно смотрели на мраморного узника совести, подробно обсуждали его нелёгкую судьбу и участь ему подобных авторов. Причём подходили всё новые горожане, среди них узнавались даже иностранцы. Герман подумал, что Авдотья может бродить в ногах этих людей, а она любит так делать дома, и оглядел весь маленький скверик, заглянул в каблуки каждому. Нет, и тут нет котёнка! Остаётся пойти ещё куда-то.

Пока он двигался ниже вдоль улицы, его внимание привлёк телеэкран, где транслировалось интервью:
- Я вас категорически приветствую! Сегодня, значит, у меня в гостях профессор физики, лауреат премии Гнобеля и эксперт в области квантовой механики, Амоксиклав Штруделевич Златояйченко! Здравствуйте, профессор!
- Здравствуйте.
- Спрошу сразу по самому интригующему вопросу. Параллельные миры - популярная сейчас тема, обыгранная и в фильмах, и в песнях, и в книгах, конечно, - это вообще реально с точки зрения серьёзной науки?
- Да, безусловно. Ни для одного квантового физика не секрет, что геометрических осей координат вовсе не три и даже не четыре, а одиннадцать. А теперь вообразите, сколь многое может измениться, если всего одну из одиннадцати координат поменять хоть даже ненамного. Получатся сотни разветвлений Вселенной лишь в одной секунде. А ведь миллионы лет существует Земля, и это уже неисчислимое количество вариантов, - то есть, параллельных миров.
- А насколько могут отличаться эти миры?
- От самого малого до самого колоссального. Ну вот давайте возьмём такой пример. Более чем возможна вселенная, где ровно такие же, как мы, люди живут ровно в этой же Москве, но не любят читать. Я имею в виду, что в их медийной сфере литература не является доминирующей формой искусства и творческого выражения, писателям платят не баснословные деньги, как у нас сейчас, и в целом население относится к книгам скорее как к чему-то сложному и мало полезному, поэтому берётся за них редко, с неохотой. Не удивлюсь, если в такой параллельной реальности безграмотность была бы ликвидирована лишь веке в двадцатом, а не в пятнадцатом, как это произошло с нами.
- И, значит, любительское сочинительство тоже бы не могло быть популярным хобби среди таких людей?
- Абсолютно точно. Кто-то, вероятно, сочинял бы, даже увлекался бы поэзией и изящной словесностью, - но большинство вряд ли было бы способно на это, а труды других оценивало бы сообразно своему неразвитому вкусу и ограниченному кругозору. Вот так, изменение лишь одного компонента нашего мира привело бы к качественно иной жизни всего человечества.
- Спасибо, профессор! Я с вами категорически прощаюсь! А сейчас у нас рубрика «Свиньи декламируют Байрона»!

Германа загипнотизировала умная, хоть и витиеватая манера речи профессора. А тем не менее, мальчик мало что понял и быстро вспомнил о поисках своей кисы. Он пришёл к пересечению всё с тем же Садовым и озирался по сторонам. Торговый центр «Звёздочка», какая-то аптека, некая хлебная лавка. Вряд ли Авдотья проявила бы интерес к этим местам. Тут мальчик увидел прямо перед глазами дверь бургерной. Запах мяса! Вот это Дуся любит! Так ещё и дверь деревянная, примечательная. Герман с трудом её отворил и вошёл в заведение.


ГЛАВА 3. БАР

Мальчишка оказался в небольшом, но уютном помещении, где в первую очередь бросалась в глаза настоящая барная стойка. (Оказывается, бургерная здесь совмещена с баром.) Мужчины и женщины стояли возле неё либо сидели за столами неподалёку - и выпивали всякие цветастые жидкости. Герман привык, что иногда взрослые, вроде дяди Бори, пьют что-то такое, морщатся, а потом становятся буйными и засыпают под раковиной. Впрочем, эти люди вовсе не буянили, а просто общались, развлекались. Один из них подошёл к бармену и сказал:
- Мне, пожалуйста, «Ямб Сауэр». Хочу попробовать. Как вы его готовите?
- Всё просто, - отвечал бармен. - Берём 45 слов из Пушкина, это наша крепкая основная часть. Затем кислая часть - 30 слов из Лермонтова, а также 15 из Тютчева, это сладкий компонент. Ну а для плотной текстуры - одна строфа Гумилёва. Всё встряхивается в шейкере и цедится в бокал. В качестве украшения - кусочек «Лукоморья» на шпажке.

Бармен отрезал нужных размеров фрагменты из книг этих авторов, всё поместил в стеклянную ёмкость, влил какой-то вязкой жидкости (на бутылке Герман успел разглядеть слова «Умный абсорбент»), герметично закрыл второй ёмкостью и принялся всё это встряхивать. Через десять секунд в бокале уже стоял мутно-бежевый «Ямб Сауэр», и гость сделал глоток. Вдруг у него просияли зрачки, колыхнулись волосы, грудная клетка подёрнулась вперёд, а изо рта стали доноситься стихи:
- Мой дядя самых честных правил
Пал, оклеветанный молвой,
Как бы резвяся и играя,
И лучше выдумать не мог.
   Но и она печальна тоже,
   Мне приказавшая любовь -
   С свинцом в груди и жаждой мести
   Грохочет в небе голубом.

Гость, только что это произнёсший, не был удивлён эффектом, но явно остался доволен «вкусом». Он сразу заказал ещё по одному такому коктейлю своим друзьям. Следом за ним другой мужчина обратился к бармену:
- Что посоветуете попробовать?
- Вот над моей головой меню, давайте посмотрим. «Некрасов Мартини» - колоритно, но слегка простовато. «Уитмэн-бомба» - скорее для молодёжи, там нюанс не в содержании, а в форме подачи. «Достоевский он зе рокс» - для любителей чистого крепкого реализма. «Пина Борхессада» - очень экзотично, но пьётся долго, это скорее в жару подойдёт. А как насчёт «Готик Физз»? Терпкий горький вкус, очень любопытный напиток!
- Давайте! - откликнулся посетитель.
Бармен достал с полок книжки Фолкнера, Бодлера и Лавкрафта, отрезал по кусочку и аналогично замешал в бокале, а затем залил доверху фрагментами из Бориса Акунина. Коктейль был готов, и заказавший его посетитель, сделав лишь два глотка, без усилий начал глаголить:
- О, муза чахлая! В твоих гнилых руках раскинулись бутоны сладострастья... И одни яркие погасли, а другие - нет, и коровы падают вверх... Гладь равнины навевала мне томительный ужас, и я вглядывался в бескрайнюю бездну, полную вечного ужаса и хаоса... Мама померла, и ей папа лоб дрелью просверлил. А во рву лежали кости и пахли как деревья... Через бесформенные области тьмы какое-то склизкое тело, чьё уродство не поддаётся описанию, заползло в отворённую дверь и нависло надо мной... Оно из-за угла, покрытое коростой - и чешуёй, - глодало чей-то гордый торс, - и в небо высились куски его скелета... Секунда - вдруг - из небытья пришёл Фандорин!

Вновь посетитель, довольный напитком, взял бокал и понёс к своему столику - давать друзьям попробовать. Так же дальше подходили другие гости, заказывали то «Лонг Бальмонт», то «Текилу Сартрайз», то «Белого Буковски» и иные коктейли. Находились и любители употребления крепкого в чистом виде: Кортасара, Джойса, Шопенгауэра. Особо богатые гости могли себе позволить древнеанглийского Чосера, хайку в оригинале и скандинавские Эдды.

Параллельно, у другой кассы, заказывали бургеры и жареные снэки: наиболее ходовыми были «Биг Маршак», «Чесночные Короленки», «Картошка Ги» (с соусом «де Мопассан») и «Шиллер Кинг». Готовили всё это прямо здесь, так что можно было увидеть: кулинары берут отрывки из бумажных книг, замешивают в умном абсорбенте, а в него затем макают котлеты, булочки и закуски.

И вскоре клиенты рассаживаются по своим столикам, смачно едят и выпивают, зачитывают стихи и прозу, - кто из Юкио Мисимы, кто из Эрнста Гофмана, кто из Абая Кунанбаева, - и медленно захмелевают. Герман же мало внимания обращал на них, пока искал Авдотью по всем углам. Он даже незаметно забрался под стойку, в ноги бармену, где стояли припасы джек-лондонского сухого джина и теннессийского виски «Уильямс», но даже там её не нашлось, - а ведь тёмные потайные места кошечку всегда притягивали. Расстроенный Герман вышел обратно на улицу и решил идти искать где-то ещё. Он не заметил, как стоявшего рядом молодого человека - явно перепившего с лишком - стошнило жидкой Дарьей Донцовой прямо на бордюр дороги.

- Если не бургерная с кучей мяса, то какое ещё место понравилось бы кошке? Думай, думай! - заклинал сам себя Герман. - Уже столько времени прошло, что она и там, за Садовым, может шастать.
Не придумав ничего лучше, он пересёк Садовое кольцо и просто шёл вдоль Верхней Радищевской улицы. Навстречу брели люди, которые прямо на ходу читали книжки или обсуждали их: одни - пятисотлетнюю эпопею Мигеля де Сервантеса, другие - свежайшие строфы Евгения Сои. Десятки кафе и ресторанов были утыканы тут и там, и во всех из них подавали литературные коктейли и пропитанные поэзией блюда. А почти на каждом фонаре висел плакат с незнакомым, но очень колоритным мужчиной. Он был далеко не симпатичен, зато с жутко уверенным, дерзким взглядом голубых глаз и в роскошном бархатном костюме. А рядом надпись: «Глорькин. Презентация нового бестселлера».


ГЛАВА 4. ЦЕРКОВЬ

Путь в гору был труден, но воздух позднего утра освежал и придавал сил. Потихоньку, заглядывая в каждое окошко, до которого мог дотянуться, Герман дошёл до Солянки и вышел в итоге к южным входам станции метро «Китай-город». Потянуло терпкими сладковатыми благовониями из церкви, находившейся прямо здесь, - а именно из Храма Всех Святых на Кулишках. Подумав, что Дуся всегда проявляла интерес к разным насыщенным запахам, мальчик решил заглянуть туда на всякий случай. В меру своего роста он не мог заметить вывеску над деревянными вратами - «Церковь Гавальды».

Как оказалось, именно в этот момент внутри проходила месса. Епископ тягуче зачитывал из старинного, изношенного фолианта десяткам смирно сидящих прихожан:
- Чехов наш, сущий на небесах, да святится «Чайка» Твоя, да прийдет Раневская Твоя, да будут «Сестры» Твои как на небе, так и на земле!
Святый Данте, святый Гёте, святый Набоков, помилуй нас!
Радуйся, Шарлотта, благодати полная, Вордсворт с Тобою, благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, «Перевал»!
Во всём, как хотите, чтобы другие читали ваши тексты, так читайте и вы тексты других!
Святой Олдос Хаксли, пребудь всегда со мной, направляй меня на путь заповедей и удали от меня все сочинения По!
Во имя Рембо, и Бёрнса, и Гарсия Лорки, аминь!

Жестом длани епископ попросил прихожан подойти к нему, после чего загутарил иное:
- Братья и сестры! Собрались мы на церемонии сией с одной целью извечной: воздать славу Гавальде, божеству нашему всеединому, а также апостолам и святым Церкви нашей. Беллетристам, не щадившим ума, да сердца, да даже живота своего, дабы горние словеса пролить на человечество. Да прорастут словеса сии в недрах у нас, и расцветут, и окрепнут духом праведным. Восстанут, словно из могил, задаром убиенные, напрасно затравленные сочинители, ибо были они глашатаями истины, а речи их были опасней иного ятагана, как подобает мессиям. А теперь мои верные прислуж... каюсь, оговорился: послушники вознесут на алтарь яства сакральные. Прошу подойти по одному ко мне, и вложу я в уста ваши этот хлеб чесночный да помещу на языцы ваши этот портвейн сладкий. И примите их подобно плоти и крови мучеников - спасителей ваших; и перенесите мучения их на себя самих, и преисполнитесь вы покорности пред величием божеств своих. Зачинаю я обряд пресыще... помилуйте, снова оговорка: посвящения!

Дьячки-помощники уже принесли к алтарю еду и питьё, и епископ по очереди выдавал их людям. Когда последний прихожанин получил свою порцию съедобных великомучеников, к пастору подошла женщина с грудным ребёнком и передала ему. Тогда он объявил:
- А сейчас иное таинство, по случаю недавнего рождения нового гавальдианина, будущего единомышленника нашего по вере нашей, восславителя ея и отступ... вновь не то молвлю: заступника! Итак, скоро поместим мы сие дитя в купель, иже полна литературным абсорбентом - не иначе как жидкостью божественной, чудотворной.

Послушники, кряхтя, еле дотащили до центра зала тяжеленную купель. Трижды епископ окунул ребёнка в абсорбент, держа за ножку. После чего чадо, - казалось бы, ещё слишком маленькое, чтобы говорить, - вдруг разразилось спешным речитативом Эминема:
                Uh, summa-lumma, dooma-lumma,
                You assumin' I'm a human,
                What I gotta do to get it through to you:
                I'm superhuman?
                Innovative and I'm made of rubber
                So that anything you say
                Is ricochetin' off of me
                And it'll glue to you and
                I'm devastating
                More than ever demonstrating
                How to give a motherfuckin' audience
                A feeling like it's levitating
                Never fading, and I know
                The haters are forever waiting
                For the day that they can say I fell off,
                They'll be celebrating...

Видно было, что действие абсорбента, - а он попал в тело ребёнка в столь малых, зато концентрированных количествах, - кончается. Тем не менее, ещё до конца зачитки люди встали на колени, поражённые увиденным дивом. Каждый трактовал случившееся как божественное покровительство, как очередную весточку с небес, а епископ «перекрестил» дитятку, даром что его пальцы проделали не крест, а прямоугольник книжного томика. Затем поп взял с алтаря икону Андрея Вознесенского и жестом указал, чтоб прихожане уселись вокруг него, начиная обряд под названием «двухминутка любви». Люди наперебой кричали и истерили от великой, неописуемой любви к сакральным литераторам, махали руками, плакали от буйного счастья и вселенского единения с беллетристикой. Тем, кто кричал больше и громче всех, епископ даровал индульгенцию от одного проступка в месяц, а тех, кто недостаточно проявил любовь и верность Гавальде, дьячки поднимали за руки и выносили из храма - это означало отлучение за латентный атеизм.

Далее поп жестом велел прихожанам уснуть, что они и сделали незамедлительно. Лишь сейчас, в воцарившейся тишине, Герман счёл удобным подойти и спросить насчёт Дуси. Впрочем, из природной осмотрительности он завёл речь издалека:
- Дядя поп, а, дядя поп, почему они все уснули?
- Как же, сын мой: это наш традиционный обряд - совместные литургия и летаргия. Вера сама подобна сну блаженному, иже расслабляет дух и одновременно силой наделяет его. К тому же, это лингвистически удобней: раньше все ошибались в этих двух словах, а тут как ни скажи - не перепутаешь.
- Это очень интересно... А животные у вас тут бывают?
- Отрок, полагается тебе ведать, что всякое душевное существо - не менее, чем духовное - приветствуется в храме сием. Более того, оно обязано ходить сюда раз в неделю, чтобы сохранить чистоту души звериной и не приманить к лапам своим и хвосту своему чары диабольские. А уж очень любо, если к ошейнику животинки будет привязана подать на нужды храма: тогда просвирка ей полагается вне очереди.
- А сегодня тут случаем не пробегала кошечка, такая серенькая?
- Намедни, увы, не лицезрел. А ты сам, сын мой, присоединялся бы к нам - сейчас будет следующий обряд. Ежели не желаешь ты, то уж не мешай дальше проводить мессу. Братья и сестры! Пробуждайтесь от оков сна! И по очереди ведайте всем, о каком грехе вашем жалеете всего пуще.

Прихожане мгновенно открыли глаза, и епископ ходил от одного к другому, ожидая от каждого маленькой исповеди.
- Святой отец, я прочла «Голубое сало», и мне, к моему стыду, понравилось.
- Отпущен тебе грех сей, жено, ибо воистину смешны гоблины с огромными удами и грязная тошнотка Ахматова, рожающая яйцо.
- А я прочёл хвалёную «Пропасть во ржи» и не увидел там ничего бунтарского.
- И этот грех отпускаю я тебе, муж, ибо роман в самом деле есть бессюжетные причитания прыщавого неудачника.
- Святой отец, у меня патологическая страсть неуместно цитировать «Мастера и Маргариту». Возможно, дело в том, что Аннушка уже разлила масло, а может, в белом плаще с кровавым подбоем...
- Это не ко мне, а к травматологу, - тебя, дщерь моя, явно роняли в детстве.
- А я смеюсь с фамилии Григория Саввича Сковороды.
- Аххахах, сын мой, ну ты гасишь! Ладно, хватит на сегодня откровений, лучше повторим десять заповедей. Итак, я спрашиваю, а вы отвечаете. Первая?
- «Я Толстой, бог твой, да не будет у тебя других томов, кроме моих».
- Правильно. Вторая?
- «Не сотвори себе вампира».
- Да! Кстати, адресована она читателям саги «Сумерки». Итак, третья?
- «Не произноси имя Волана твоего де-Морта напрасно».
- Молодцы. Дальше?
- «Помни день Ивана Денисовича».
- Точно. Теперь пятую..? Ну?.. Забыли?.. Ладно, я сам назову: «Почитай, мать твою, хоть что-нибудь кроме Пауло Коэльо». Дальше: заповедь на засыпку. Кому посвящена шестая, а именно «Не убей»?
- Джорджу Р. Р. Мартину.
- Прекрасно, дети мои! Седьмая - дам подсказку - вдохновлена «Тихим Доном». Как она звучит?
- «Днепр и любо! Действуй!»
- Благостно, благостно! Кто помнит восьмую?
- «Не кради идею, лучше сделай аллюзию на оригинал».
- Хорошо. Девятая?
- «Не произноси ложного свидетельства на Уинстона Смита своего, ибо он сам уже на себя донёс в дневнике».
- Чудесно, и, наконец, озвучьте десятую заповедь!
- «Не возжелай репку ближнего твоего; ни деда ближнего твоего, ни бабки его, ни внучки, ни Жучки, ни кошки, ни мышки ближнего твоего».
- Всем индульгенцию! Все выучили! Так и возносится нами великая, неисчерпаемая и вековечная слава Гавальде!
- Слава Гавальде!
- Слава Гавальде!..

Народ заходился в религиозном экстазе, а Герман к этому моменту, конечно, уже незаметно ушёл, ибо не было тут Дуси и в помине, да и не могло быть: выкрики она не любила, а глубоко верующей не слыла по очевидным зоологическим причинам.


ГЛАВА 5. ВЗРОСЛОЕ МЕСТО

Из храма парнишка двинулся севернее, придя к площади Ильинские ворота. Молчаливо стояло белёсое здание Политехнического музея (точнее, в этой реальности известного как Полигуманитарный музей), троллейбусы верещали об натянутые тросы и разъезжали во все стороны, промоутеры раздавали брошюры, посвящённые новой книге всё того же писателя Глорькина. Герман бдительно, не переставая высматривать домашнюю любимицу, побрёл на восток - по Маросейке.

Мальчик заметил кричаще красную светящуюся вывеску некоего клуба, украшенную силуэтами женщин. «Как ярко! Авдотья любит всё цветастое! Она наверняка здесь!» - подумал Герман и попытался зайти. Почему-то охранник не пустил его под предлогом, что тот мал ещё в такие места ходить. Но потерявшаяся Дуся с жалобной мордочкой так и мерещилась Герману, так что он обошёл крыльцо, отыскал незапертое окошко и забрался внутрь через него. Оказалось, в этом помещении стоит множество обширных сидений и закрытых будок, а стены и потолок занавешены плакатами с некими коварными тётями. Не то что бы паренёк успел разглядеть что-либо из интерьера, потому что его глаз сразу привлёк контур кошки в углу. Да, действительно, здесь разгуливает кто-то хвостатый и усатый - так может, это Дуся? Он пытался догнать смутную пушистую тень, которая словно убегала от него - за пуфики, под столики, в проходы, и всё время в темноте. Поэтому Герман был не виден присутствовавшим людям.

А присутствовала по меньшей мере дюжина девушек в изрядно вольной кружевной одежде, и все они, держа по книге в руках, стояли в ряд. Один посетитель осматривал их, а «менеджер» сего заведения консультировал:
- Какой возраст предпочитаете: помоложе или постарше?
- Наверно, помоложе: такие обычно бодрее и эффектнее.
- Тогда рекомендую «Оттенки серого», это многие берут.
- Я понимаю, конечно, что у вас тут все попользованные, но зачем мне книга, которую целый мир уже излапал? Нет уж, нужно что-то не настолько громкое.
- Хорошо, тогда возьмите купринскую «Яму». Известная девочка в наших кругах, но чистейшей души, а уж какая у Адрианы интонация!
- Банальненько - я такое могу и с женой почитать... А если что-то поэкзотичней?
- Пф! Слышали про Жоржа Батая? Он в целом не беллетрист, а философ, поэтому и впечатления будут особенно глубокие. Есть «Слёзы Эроса», «Эротика» и, конечно, «Солнечный анус».
- Видите ли, это звучит экзотично, да, но и странно. Нет, не настолько грязная мне нужна, я ведь всё-таки не маркиз де Сад...
- Кстати о нём, такая девочка у нас тоже есть! Ну-ка, Райли, подойди поближе: вот, видите, «Дни Содома», твёрдый переплёт, есть даже версия на языке оригинала - для тех, кто хочет добавить аутентичности...
- Нет, нет, не то... Может, ещё постарше и поопытней?
- Могу предложить «Книгу Приапа», если вас не смутит, что Саманта стала зачитывать медленнее после третьего инсульта...
- Ладно, передумал... Чёрт, не могу определиться...
- А вы, я забыл спросить, вообще по барышням? А то у нас есть «Смерть в Венеции», и наш жеребец Томми вам с удовольствием почитает...
- Спасибо, но это точно не по моей части... Минутку, а вот эта поймала мой глаз! «Тёмные аллеи». Сколько такая будет стоить?
- По пятьсот за рассказ. А их там много, но можете взять любое количество - на сколько хватит мужской, так сказать, читательской силы!
- Беру! Выделите нам с... как мадаму зовут?
- Аникка! Кстати, одна из лучших моих девчушек! В меру юна, но уже очень осмысленна! С роскошной дикцией, ну а про остальные таланты я вообще молчу!
- Вот, выделите нам с Аниккой будочку!

Менеджер сопроводил клиента и девушку в кабинку, которую те закрыли изнутри. Совсем скоро оттуда стал доноситься хорошо поставленный, аккуратный и при этом томный голос, которым девушка зачитывала:
                Он, не выпуская её руки, крепко сжал её, оттягивая книзу, правой рукой охватил её поясницу. Она опять взглянула через его плечо и слегка откинула голову, как бы защищая лицо от поцелуя, но прижалась к нему выгнутым станом. Он, с трудом переводя дыхание, потянулся к её полураскрытым губам и двинул её к дивану. Она, нахмурясь, закачала головой, шепча: «Нет, нет, нельзя, лёжа мы ничего не увидим и не услышим...» - и с потускневшими глазами медленно раздвинула ноги...

Из других будочек и до того доносились цитирования, а также звуки и дыхания, свидетельствующие, что посетителям крайне нравится чёткая артикуляция и правильные ударения симпатичных ухоженных феечек. Герман всего этого не слышал, точнее, не обращал ни малейшего внимания, потому что увлечённо полз вслед за увёртливой кошкой. Спустя время он таки смог её догнать и даже погладить - она, невидимая в полной темноте углов, подавалась прикосновениям и тихонечко мурчала. Дуся, роднулечка, как я рад тебя найти! И отчего только ты запряталась именно здесь? Дай-ка приголубить тебя, пожамкать!

А менеджер между тем обращался к оставшимся стоять куртизанкам:
- Дорогие мои, в прямом и переносном смысле... Надо нам с вами устроить ревизию. Вот ты, Рэйчел: часто ли заказывают у тебя «Любовника леди Чаттерлей»? По-моему, тираж не окупается: придётся списывать. Лучше закажем тебе миллеровский «Тропик Рака» для разнообразия. Или ты, Мэган, скажи, разве пользуется спросом Урсула Ле Гуин? Я верю, что писательница отличная, а наши клиенты хоть и охочи до свежих ощущений, но сюда не за эрудицией приходят... Пускай ты теперь будешь зачитывать маркесовских «Грустных шлюх» - там тоже можно фонетически развернуться... Наконец, ты, Бритни, - твоему чувственному, хрупкому тембру совсем же не подходит напористая «Венера в мехах»! Думаю, мы тебе выпишем «Лолиту» - амплуа у тебя гораздо более подходящее. Есть ещё какие-то предложения и пожелания?
- Мы будем читать что-то не эротическое? - отозвалась одна из барышень.
- Розочки мои, фиалочки мои, вот рассудите сами. На вас, безусловно, приятно поглядеть - точёные ножки, покатые плечи, иные благосклонности матушки-природы, всё при вас, - и это важная часть нашего предприятия... Но всё-таки люди здесь ищут литературный экстаз, прозаическое сладострастие, беллетристическую petite mort. Вот как вы себе представляете стояк от чтения Петрарки? Как, по-вашему, людям, уставшим от одиночества, снимать сексуальное напряжение Славоем Жижеком? Или, вы думаете, соцреализм Евтушенко вызывает у взрослого мужчины поллюции? Будь так, мы бы стали самым богатым заведением со времён Сонечки Мармеладовой...
- Можно нам дополнительный выходной? - сказала другая.
- Ах, если бы это было так просто! Если бы мог либидинозный мандраж, свирепствующий во всеобщих душах, потерпеть лишний день! Разве я могу взять и отсрочить слюновыделение у изнуждавшихся безутешных мужчин? И разве вы бы сами приняли на себя такую ответственность, как ударить по трясущимся рукам тех бедолаг, кто жалобно тянется к выспренным этюдам Ивана Баркова? Хотим мы того или нет, а стрелы Эрота летят себе и промедленья не знают, - так что крепитесь, девоньки, и будьте уверены, что многомиллионное население благодарно вам по самое некуда.
- Тогда, может, нам денег больше будут давать? - приметила третья дама.
- А это конструктивное предложение! Но есть нюанс... С чистой выручкой нынче туго. Так что я способен от силы доплачивать вам книгами - этими же, рабочими... А вы бы их дома подучивали и тем самым ещё лучше к трудовым будням готовились! Более того, а что если... Чёрт, да это ведь идея... Перевожу вас со следующего месяца на дистанционный формат работы! Каждая из вас пусть поставит себе веб-камеру и привяжет кредитную карту. Десять процентов с донатов пользователей - ваши! Ну разве не классно? У кого есть надувной бассейн, вообще премию выпишу! А теперь идите подмалюйтесь сами и обложки томов пригладьте, это как никак корпоративная собственность...

Герман, доныне методично игравшийся с кошкой и ни капельки не замечавший диалог работников, уловил слабый отблеск света от дальних окон и лишь сейчас вгляделся в животинку: так это не Дуся! Перепутал! Ай, жалко, теперь придётся искать заново... Слегка огорчённый мальчик тихонько выкарабкался через то же окно, каким попал сюда, и вновь стоял посреди оживлённой Маросейки.

В окнах пестрели телевизоры с новостной программой:
- Вчера на улице Константиноса Кавафиса открылся очередной литературный бар, «Домашняя собака». Гости приглашаются отведать лучших современных авторов наравне с классиками по авторским рецептам и доступным ценам. Также посетители услышат живую музыку, - а именно дабстеп-ремиксы Шостаковича и Рэя Чарльза, - и стенд-ап шоу на тему различий русского и итальянского футуризма. Далее смотрите обращение известного писателя Сергея Глорькина.
«Вы все меня знаете и всё обо мне слышали из нескончаемых новостей, но я всё-таки расскажу кое-что о себе. Итак, что сделало меня самым популярным поэтом России? Формула очень проста: стремление, интуиция и упорный труд. Сколько я зарабатываю? Достаточно много, чтобы поддерживать мою немалую семью, включая меня, меня и... меня. Почему мои зубы такие безукоризненно белоснежные? Я сделал их в клинике «МедАмфиБрахин» на площади Шолом-Алейхема, дом 14, корпус 3, вход со двора. Как стать успешным? Очень просто: будьте как я!»
А сейчас - один рекламный ролик, не переключайтесь.
«Я вас варил... Лапша ещё, быть может,
В ковше моём остыла не совсем.
Меня готовка больше не тревожит:
Купил я Обжирак, залил - и ем!
Покупайте Обжирак в любых продуктово-книжных магазинах! И как можно скорее!»


ГЛАВА 6. ЗАБРОШКА

Совсем скоро Герман заплутал в арках и двориках. Рядом зияло, как прореха на куртке Москвы, разрушенное здание, огороженное сеткой со всех сторон. Вдруг он увидел на земле немолодого плешивого мужичка, с щедрой пыльной бородой, сопящего, в пуховике, из которого лезли перья. Мальчику стало жалко задрипанного сонного человека, он подёргал за пуховик и сказал:
- Вы в порядке? Вам помочь?
- А? Ы... - просыпался мужичок. - Нет, мальчуган, я нормально... И вообще, как писал Георгий Иванов,
                Хорошо - что никого,
                Хорошо - что ничего,
                Так черно и так мертво,
                Что мертвее быть не может
                И чернее не бывать,
                Что никто нам не поможет
                И не надо помогать.
- Я таких стихов не знаю...
- И правильно, рано тебе! Да ты небось подумал, что мне заплохело? А наоборот, я наелся и прилёг вздремнуть! Похорошело мне, да, да.
- Ой, а это у вас что в животе? Кишки торчат!
- Сплюнь, голубчик, это не кишки, а курятинка варёная! Я ж не последний скот - сам отобедал, но и своим понёс, да вот так мне привольно стало посреди переулка, что я и прилёг. Раз уж ты меня разбудил, пойду относить добычу, пока не слишком остыла. Э, погоди, а ты-то чего - потерялся, что ль? Да ты не трухлявь - айда, пойдём со мной! Я весь наш бомонд покажу, ты оттопыришься, а!
- Я кошку свою ищу. Поможете найти?
- Конечно, поможем, шалопут! Заодно курятинкой откормим, она у тебя залоснится, только глаза и отводи! Почертыхали!

И Герман пошёл вслед за мужичком, от которого пахло, как от мусорки, общественного туалета и мёртвой мухи одновременно. Оказалось, путь лежит как раз в то заброшенное полуснесённое здание. Мужичок просто подвинул сетку-ограждение и пролез, а вслед за ним это сделал и мальчишка. Когда же они вошли в заброшку, там уже сидели и лежали - прямо на грунте и остатках пола - другие люди, такие же поношенные, как этот.

- Ку, господа! - заговорил мужичок, да даже торжественно. - Зырьте, кого я подогнал! У нас сегодня дорогой гость! Как тебя звать, кстати?
- Герман.
- Уу, это я не выговорю, да и мы тут все при кликухах. Значится, у тебя пускай будет кликуха «Жмых», - потому что ты парнишка добрый и мягкий, вон, мне помогать порывался. А теперь знакомься. Вот Лёха «Патрон». Он в армии служил под Уссурийском. Ранение в печень получил, поэтому пить может только по пятьдесят, иначе у него сквозь швы капает. Это Ленка «Фиалка», наша красавица. Но сейчас ты её не тревожь, пусть доблюёт спокойно. Вот это «Зуб». По малолетке ввязывался в каждую заваруху, бился, как богатырь, но и его дубасили, как тугарины, вот он с одним клыком-то и остался. Зато как приноровился им бутылки открывать! Наконец, вот Гошан «Драник», - у него погоняло такое потому, что первым из нас всех Ленку драл, мы тогда ещё не бомжами были. Обычно у нас тут ещё Олька «Бехеровка» бывает - с чешскими корнями баба и с горьким характером, ух тяжким. Но сегодня не пришла, потому что помёрла от интоксикации-то, и уж никакие корни не упасли. А я, собственно, кличусь как «Лям», это сокращённо «Ассалям» - у меня дед турок был. Ну что, господа, прошу Жмыха любить, и жаловать, и угостить шнапсом! Зуб, отворяй ларчик Пандоры!
- Г*вно вопрос! - сказал Зуб и единственным своим клыком откупорил бутыль немецкого напитка. - Парняга, ты присаживайся, засиживайся, да не обсаживайся! Это кривая дорожка, я хаживал, зуб даю! Ну вы поняли, да? Драник, притарань нам по кружечке и помой непременно, у нас посетитель редкий, маститый!

Драник достал всем по металлической кружке, харкнул в каждую, протёр сальным рукавом и протянул их Зубу по паре штук. Тот отлил всем шнапсу. Лям, получив свою порцию, высморкался в неё и помешал пальцем, сказав, что любит замиксовать в своём стиле. Ленка только было отошла от тошноты, но её снова вырвало прямо в шнапс, и она убежала обратно в угол исторгать из себя накануне выпитое. Патрон опустошил свою кружку мгновенно, выругался и занюхнул немытой головой Драника. А тот сам сперва прокашлялся, попутно пукнул и лишь затем гурмански сделал глоток с причмокиванием, - чтобы обогатить напиток воздухом. Герман же толком не знал, что шнапс из себя представляет, и чисто из любопытства отпил чуть-чуть, - но сразу выплюнул, ощутив во рту непонятную злостную спиртягу.
- Да, парниша, - сказал Зуб, - ты зря, конечно, наш напиток дня расходуешь попусту, знал бы ты, какого труда мне стоит каждое утро тырить бутыли из «Магнолии»! Но ладно, чего уж тут: не всем шнапс нравится, ёшкин макарёшкин, это понятно. Мы сами-то не сразу приноровились, а куда деваться, элитное пойло, а чем-то же надо уху*риваться. Сегодня стырил шнапс, вчера - херес, а завтра, может, умыкнётся шартрёз и прочие драмбуи. Эй, кстати о драмбуях! Друзья-товарищи, давайте покажем Жмыху наш бойз-бэнд!

Патрон и Драник охотно приготовились музицировать. Первым начал Патрон: он звонко и смачно, всей мужицкой силой в бывшем вояке, харкнул на осыпавшийся бетон. Прямо следом Драник пукнул - громко, с оттягом, что аж пыль подлетела на метр вверх. Наконец, так же следом, в такт, Зуб рыгнул испарениями шнапса. Через грамотно выдержанную секунду те же звуки повторились в том же порядке, а потом - ещё раз и ещё. Импровизированный ансамбль бомжей вошёл во вкус, заулыбался с оттенком довольства за свой прекрасный слух. Подключился Лям, запев известнейшие строки группы Queen:
                - Buddy, you're a boy,
                Make a big noise playing
                In the street, gonna be
                A big man someday
                You got mud on your face,
                You big disgrace
                Kicking your can
                All over the place,
                Singin'…
Внезапно Фиалка разразилась грохочущим гутуральным сблёвом, аккомпанирующим припеву Ляма:
                - WE (гхаа)
                WILL (буээ)
                WE (брхээ)
                WILL (мхуаэ)
                ROCK YOU (ппрхээ)

Уличные музыканты аплодируют друг другу, а Фиалка пытается похлопать по своей спине, чтобы обильнее выходило. На волне вдохновения все, кроме Германа и, разумеется, Ленки, махом добили порции шнапса. Закусили тем, что было под рукой: Драник - пыльным сухариком, Зуб - сморщенной серой горошиной, Патрон - плавником рыбы в собственном гнойном соку, а Лям одним рывком отодрал часть волос со своей же руки и, не издав ни звука, сжевал их. Все довольно причмокнули.

- А не почитать ли нам балагурок для нашего дорогого гостя? - крикнул Драник. - Собстного сочинения, тк скзть! Заводи шарманку!
Патрон достал старый баян, еле заметный в углу, и заиграл характерный частушечный проигрыш. Дальше бомжи по одному предались литературному куражу:
- Были мы в библиотеке
И читали Гоголя.
Хохотали в голос, только
Них*я не поняли!
   - Поезд с Курского вокзала -
   Весь бухлом обвеянный.
   Оказалось, что я еду
   С Венькой Ерофеевым!
- Александр Саныч Блок
Свято честь жены берёг:
Ей писал одни поэмы,
А взамен любовниц ё*!
   - На Лубянке так полезно
   Для ума трудиться нам:
   То Шаламова пришлют, а
   То и Солженицына!
- На пегом на жеребце
Едет Гришка Мелехов.
К чёрту красных, в жопу белых -
Ускачу в Америку!
   - У австриек странный секс
   Получался с Кафкой:
   Вечером в постели - Франц,
   Утром - таракафка...
- Был у Тютчева длиннющий
Пенис, как у мерина.
Никаким его аршином
Общим не измерить нам!
   - Не ходите, бабы, замуж
   За Валеру Брюсова!
   У Валеры Брюсова
   Ноги бледно-русые!

Тут уже даже Фиалка, ещё не рискуя поднять голову, затанцевала руками круговым движением из стороны в сторону. Патрон бацал «казачок», Драник вертелся на голове, Зуб присосался к шнапсу и хлестал напиток из горла, а Лям, зажав одну ноздрю пальцем, второй сморкался вверх и ртом ловил падающие сгустки. Герман, - который, к счастью, не понял ничего из частушек, - молча наблюдал и думал о потерянной Дусе.

Вскоре шабаш прекратился, и Лям, отдышавшись, сказал мальчику:
- Слушай, Жмых, а ты славный чёрт! Уже практически свой человек стал! А чего: оставайся с нами, а? Будешь тоже свободный, великий, правдивый и иногда могучий!  Вечно молодой, вечно с бодуна... На нашей стороне - душа, здесь настоящая русская широта взглядов и полёт мысли! Ты погляди на нашу прекрасную жизнь: хотим - колдырим, хотим - пляшем, хотим - спим на асфальте! Ведь мы горьковские босяки, керуаковские бродяги на дороге, бродсковские пилигримы! Ну а ещё ликёры каждый месяц, да какие: то дынный, то банановый, то вообще черносмородиновый, а? Будь тоже вольным художником, воспевателем улиц и отрицателем догматов иерархической парадигмы! А если на Земле нам места больше не найдётся, то и бог с ней, - мы в космосе будем жить!
- Как это? - спросил Герман.
- А без базара, вот так! Мы тут люд мозговитый, ишь чё! Ты вот учишься?
- Да, в школу хожу.
- Это ты молодец, ёшкин макарёшкин, у тебя всё впереди, помяни мои баланды! А мы тут все при высших образованиях, чего только не окончили: кто - Гнесинку, кто - МГИМО, и ВШЭ, и Бауманку, и РАНХиГС. Мы ракету можем построить, разрекламировать, преподнести общественности, дважды продать, дважды обратно купить и улететь отсюда нахер! Но нам так-то пока и тут хорошо!
- А как же моя кошечка? - напомнил Герман. - Вы поможете отыскать?
- Ох, да, точно, господа! - воскликнул Лям. - У Жмыха кошка где-то затерялась, вот он её и выглядывал, когда меня в подворотне заприметил. Ну чё, товарищи, давайте подсобим! Я счас на всех наших картонках напишу: «Пропала, мол, такая-то гражданка такого-то года рождения, предпочитает лоток с таким-то наполнителем». А как зовут гражданку, кстати?
- Авдотья! А ласково зовём Дусей!
- Вот, дескыть, «Исчезла Авдотья Жмыховна, за скромное вознаграждение в виде двух анекдотов просим вернуть в Общество анонимных энологов, то бишь спиртуозных энтузиастов». Развесим по Старой площади, и всё, дело в шляпе!
- Чёрта с два она у тебя найдётся эдаким образом! - заявил Драник. - Картонки эти твои никто и в глаза не возьмёт. Я сам лучше по улице побегаю и порасспрашиваю: «Дусю не видали? Вот и мы нет! А давайте повидаем? Где искать её? Давайте в пивнушке попробуем? На ваши барыши, само собой, а? Вот уж а потом и в рюмочной порыщем, верно? Ну чё, помогите в поисках рублём, будь ласка!»
- Какую пургу ты мелешь, Драник! - возражал Зуб. - Тебе не рюмочная под стать, а так, подвал «Сивушка у шлюшки»! Люди идут себе по делам, некогда им кошку посреди пивнухи углядывать! Надо сразу к животному инстинкту обращаться! Есть у меня знакомый, директор фабрики кошачьего корма. Он нам подгонит тонну, мы по всей Москве его разбросаем, и вуаля! Только и знай, что котов ведром собирай! А среди них и Авдунья найдётся, как нехрен делать!
- Рапорт не по уставу откло-о-нить! - скомандовал Патрон. - Дислокация объекта не установлена! Периметр поиска расши-и-рять! В полном соответствии с протоколом! Группа А в правый сектор, группа Б в левый сектор - м-марш!

Совсем неожиданно Фиалка, изгибавшаяся в три погибели над лужей рвоты, перевела дух, распрямилась и сказала:
- Мальчик, ё*ты, в ОМОН звонить надо, они в этом бл*дском районе любую булавку найдут... Зуб! Сучья ты, на х*й, порода! Я твой вчерашний кальвадос в рот е*ала! Ты посмотри, г*вна кусок, как меня от него распи*орасило!
- Ленусик, ты жива! - возрадовался Зуб. - Да тебе ж обычно пол-литра всегда хватает, а ты вчера как накинулась и шесть кружек ху*кнула в одно рыло! Ласточка наша, ну теперь всё обойдётся, откачивать не понадобилось, хвала, бл*дь, небесам!

Все бомжи метнулись к ней обнимать и гладить, ликуя, что Фиалка в порядке, свой век ещё потянет. Герман же посчитал, что бездомные, несмотря на рвение, мало чем помогут ему с поисками Дуси, поэтому решил незаметно удалиться проулками, которые привели его на Мясницкую.


ГЛАВА 7. МАНЕЖНАЯ ПЛОЩАДЬ

Мальчуган шёл вниз, в сторону Лубянки. Попутно он увидел толпу с транспарантами и мегафонами возле музея Маяковского. Судя по крикам, они добивались уничтожения литературного наследия Ходасевича, Бунина, Булгакова и других врагов великого поэта, а также «абсолютной реабилитации Маяковского как пролетарского писателя, а не просто попутчика Советской власти». Глава администрации пытался им объяснить, что их требования недостижимы, раз нет уже ни Советской власти, ни званий её попутчика - как официальных, так и фактических. Да и что может представитель музея одного поэта сделать с творчеством совсем других людей, тем более - уничтожить? Но его слова не были восприняты с восторгом, и скандирующее сборище митингующих просто-напросто отписалось от его музея во всех социальных сетях. Одна женщина даже объявила, что начинает веганскую голодовку, после чего сразу съела сливочный эклер. На вопросы администрации, что же это всё значит, она объяснила, что суть веганской голодовки - специально есть только мясные или сырно-молочные продукты, нарушая собственные ценности назло угнетателю и напоказ мэрии города. Другой протестующий облил себя прозрачной жидкостью и порывался поджечь сам себя, но ничего не вышло, поскольку жидкость оказалась не керосином, а ванильным сиропом. Ещё кто-то из бунтующих поднял руку наподобие древних индийских йогов и заявлял, что никогда её не опустит, даже когда сухожилия будут с болью высыхать и атрофироваться. Но едва глава администрации заикнулся о том, что тому бесплатно вручат полное собрание сочинений Маяковского, как бунтарь с вытянутой рукой сразу принял в неё ценный подарок и с довольством ретировался. Остальные в толпе тоже захотели бесплатных книг или хотя бы свободный проход к экспонатам, что вскорости и получили. И вот вся гурьба уже теснилась в арке узкого прохода внутрь музея, гогоча и разрывая свои транспаранты на кусочки.

Вдруг Герман подумал, что теряет время - здесь кошки явно нет, и интереса к Лубянской площади она никогда не проявляла, так что нужно сменить зону поиска. Он сел на автобус М10, смутно помня, что он довезёт до Манежной, которая совсем недалеко отсюда. Сквозь окошко транспорта замелькала череда старых интеллигентных фасадов, посольств, федеральных служб, элитных бутиков и жутко дорогих отелей. Мимо пронёсся и Центральный детский магазин, и Большой театр, и Государственная дума, неподалёку от которой Герман вышел и попал на Манежную площадь: чем не место, чтобы поискать? Вот знакомый торговый центр под землёй, вот огромная гостиница, ярмарочные строения, Нулевой километр.

Одну лишь вещь Герман не узнавал: на месте памятника маршалу Жукову стоял фонтан в форме семи животных. Среди них был горделивый лев, у которого из гривы множеством маленьких струй лилась голубая вода. Была и белка, на вид ошалелая, крепко вжавшаяся лапами в груду орехов, и из этих лап сочился поток золотистого цвета. У злорадно зыркающей гиены прямо из глаз шла насыщенно чёрная вода, у свирепого быка из рогов - тёмно-красная, как кровь, у ненасытно жующего хряка изо рта и брюха - грязно коричневая. Не стоял, а лежал рядом с ними полосатый кот, словно нежащийся на солнышке и испускающий из хвоста болотно-зелёный поток. Наконец, ещё был кролик, сладострастно примостившийся на крольчихе, и из его приподнятого пениса шла ярко-розовая вода во все стороны. Рядом проходила экскурсия, и в речи гида мелькнула фраза, что это памятник семи смертным грехам. Но Герман был ещё мал, чтобы проявить интерес к подобным кунштюкам, к тому же он искал Авдотью, а тут её видно не было: она и воду-то не любила. Оставалось побродить где-то ещё.

Неподалёку стоял значительный фургон с логотипом одного известного телеканала, - там явно снимали телепередачу. А сбоку был прилажен большой экран, где эта же передача крутилась в прямом эфире:
- Добрый день, уважаемые зрители, с вами Юлий Бздудь, а в гостях у меня известнейший поэт современности, Сергей Глорькин. Здравствуйте!
- Приветствую, Юлий, «аншантЕ а ву ранконтрЕ», как говорится!
- Итак, Сергей, для начала блиц-опрос от наших спонсоров. Газета «Московский рогоносец» спрашивает: вы гордитесь своим последним сборником стихотворений «Промежность бабочки»?
- Ну конечно, иначе я бы им не занимался.
- А на его коммерческий успех рассчитываете?
- Смотрите ответ на предыдущий вопрос.
- Хорошо. Журнал «Дэр Шпигалица» интересуется: кто ваши стилистические вдохновители?
- Мацуо Басё, Эрнест Хемингуэй, Франсуаза Саган и Виктор Пелевин. От первого - моя лаконичность, от второго - реализм, от третьей - эмоциональная откровенность, от четвёртого - зашкаливающая фантазия.
- Вы сами придумали?
- Неа, потрудился мой пиар-менеджер. Я знать не знаю, что там такого настрочила эта Саган. Да и японская поэзия крайне переоценена.
- Вопрос от издания «Контраргументы и враки»: вы действительно спали со всенародной поэтессой Машкой Кастратовой?
- Да.
- А с её всенародной собакой?
- Только ночевал.
- Дальше: спрашивают «Бредовости». Вы скромны?
- Это уже на ваше усмотрение.
- А каково моё усмотрение?
- Таково, что да, я скромен.
- Хорошо, и наконец, газета «Зэ Витебск Таймс». Правда ли, что вы защищали докторскую диссертацию по теме «Проблематика стилистических средств выражения одиночества в поздней лирике Наполеона Бонапарта»?
- Да.
- Но ведь Бонапарт был не поэтом, а императором.
- Так отсюда и проблематика! Ваши газеты нихрена не смыслят в докторских диссертациях!
- Итак, закончим блиц и перейдём к основной части интервью. На данный момент вы самый пропиаренный и тиражируемый автор в стране. Быть может, даже за все времена. Вас нередко сравнивают с Пушкиным по части влияния на литературу. Что вы сами про «солнце русской поэзии» думаете?
- Ну, Пушкин, конечно, гений. Помимо себя, я только его и уважаю. На Пушкине русская лирика базируется, на нём же и заканчивается, а прочие были скорее жалкими попытками повторить его успех. Все авторы до него только поднимались к вершине, а все после него уже с неё катились вниз. Ко мне это, естественно, не относится.
- Да, теперь о вас поговорим. Вы сколотили невероятно успешную литературную карьеру: вас зовут на все телеканалы и радиостанции, с вами встречаются министры и зарубежные селебрити; поговаривают, в вашу честь скоро поставят памятник. Как такого добиться?
- Всё дело в хватке и знании того, как работает рынок. Читают ведь не тех, кто пишет хорошо, а тех, кто пишет много и заметно, короче, умеет себя подать. Тот же Есенин - ну просто синюшная бестолочь! Но он нашёл правильный имидж, давил на крестьянскую нежность, тем и сколотил себе имя. Или Пастернак. Нихрена же не ясно, что он там имеет в виду под тонной соплей и премудрых слов! Но сами эти слова-то какие, подобранные с маркетинговой чуйкой! Так люди и думают, будто там что-то важное, вот и читают. А имя расходится тиражами, просачивается в журналы и новости, и оттуда уже недалеко до премий, медалей и дружбы с президентами.
- Из ваших слов очевидно, что писательство для вас - это бизнес, причём крайне устойчивый. Есть спрос, предложение, раскрутка, оптовое производство, вирусная реклама, монополизация и поощрение массового потребления. В связи с этим многие называют вас скандальным, чересчур эпатажным писателем. Как вы к этому относитесь?
- Мне это нравится! Людям всегда не хватает скандалов, так почему бы не дать им их? Я могу быть бесконечно гадким, чванливым и снобским, но меня читают, а других нет, так что я на коне и горжусь этим фактом. Более того, несмотря на грязный пиар, у меня огромный кредит доверия: если завтра я напишу элегию о том, что г*вно полезно для зубов, тысячи людей кинутся его жевать. В каком-то смысле я важнее политиков или гендиректоров, - ведь я вдохновляю, удивляю и захватываю внимание. Это - настоящая власть. Иначе говоря, пока другие предпочтут выцепить из Державина слова «Я - раб, я - червь», мне ближе вторая половина: «Я - царь, я - Бог»!
- Спасибо вам за интервью! Вы омерзительны, но рейтинги нам обеспечите выше крыши!
- Благодарю, до свидания и, как говорится, «алле ву фэр футр»!
- А сейчас короткая реклама от спонсора:
«Любите читать не меньше, чем заниматься любовью? Теперь это можно совмещать! Представляем интимную гель-смазку на основе литературного абсорбента. Вы просто совершаете фрикции, а комната уже наполняется поэзией. Пусть ваш оргазм звучит как Мураками!»

И отчего только Герман залип в телепрограмму? Возможно, оттого, что подустал бегать через весь город, - с другой стороны, эти пять минут простоя дали ему новых сил, чтобы двигаться дальше, - вдоль Моховой улицы к пересечению с Воздвиженкой. Перед глазами вставала гигантская Библиотека имени Ленина, - точнее, под таким названием знал её он: в действительно же это была Библиотека имени Диккинса. А на другой стороне, где шёл мальчик, послышались попискивания за одной дверью. Туда Герман и направился, чтобы всё осмотреть.


ГЛАВА 8. ЛИТБИРЖА

Внутри помещения ходило много мужчин и женщин в деловых костюмах, они носили портфели с деньгами и бумагами, обсуждали некие корзины (кажется, бивалютные) и какие-то шоры (со странной приставкой «оф-»). Тут и там стояли другие люди, тоже деловые, и подзывали к себе тех первых, что-то объясняли им, печатали документы, пересчитывали деньги, сверялись с табло, развешанными по всем стенам. Похоже, это счётные машинки издавали звук, похожий на кошачий писк. Герман поднял голову к ближайшему экрану и прочитал фразу «Московская литературная биржа». Наибольшую часть всех табло занимали имена, и возле каждого стояли стрелочки, - у кого вверх, у кого вниз, - и числа, а на других мониторах высвечивались графики. Вдруг из экранов заговорил диктор:
- Историческая ситуация: впервые с 2016 года Сергей Глорькин уступает первую позицию в индексе своему конкуренту! Виновник торжества - новоиспечённый прозаик Виктор Колдобряков, выпустивший лишь один роман - мистическую комедию «Фердыщенко в Аду», - но стремительно набравший популярность у читателей по всей стране. Эксперты резюмируют, что его позиции будут устойчивы ещё несколько недель, после чего он обратно уступит высшую строчку Глорькину. Говоря о последнем, журнал «Фброс» на прошлой неделе включил его в сотню самых богатых людей планеты, а ведь двадцать пять процентов его финансовых потоков - это инвестиции вкладчиков. Однако стоит заметить, что купоны по облигациям Колдобрякова на пять процентов выше, чем у его титулованного соперника, а выплаты осуществляются в два раза чаще, что даёт ему шансы отбить немалую долю выручки у мэтра индустрии. Акции начинающего писателя уже попали в крупные паевые фонды, и если проводить параллели, то Колдобряков - спешно растущий, пусть и не крепкий юань, а Глорькин остаётся медленно дорожающим, но устойчивым по ценности золотом. Что касается других крупных литераторов, по-прежнему борются между собой Михаил Насдакчук, Егор Довжонский и Светлана Никкейенко с малым отрывом. Довжонский на неделю выбивался на 8,7% вперёд благодаря публикации разоблачительного эссе «Взрослые фетиши детских писателей». Но всего через пять дней состоится презентация книги Никкейенко - псевдоисторического фэнтези «Хроники армии: Принц Каспийского моря», так что оборот инвестиций в писательницу уже возрос на 5,3%. Насдакчук за последние три месяца не публиковал новых сочинений, а работа над приключенческой повестью «Призрачный хуторянин, или Кому в Украине житы добрэ», анонсированной ещё в прошлом году, приостановлена по причине отпуска автора на Багамах. Таким образом, его активы обвалились на 2,6% и продолжат падать. Далее - о курсе валют: российский рубль подешевел на 9 копеек, казахский тенге, наоборот, подорожал на 2,3 рубля, грузинский лари остановился на отметке ровно 1,5 тенге к 4,42 рублям, а для покупки одного доллара США нужно 85 центов США. Мы сами нифига не понимаем, как это всё работает, но волатильность рынка никто не отменял!

Герман отвлёкся от диктора, ибо тоже совершенно ничего не мог понять, и прошёл по залу, наблюдая. За одним из столов шла игра в «литературный блэк-джэк», где игрокам и крупье достаются случайные стихотворные строчки, и цель игрока - набрать в своих фрагментах больше слов, чем у крупье, но не более двадцати одного. При удаче он выигрывает у биржи набор облигаций, в противном случае - отдаёт свои. За другим столом играли в покер, где вместо карт - книги: Сельвинский соответствует двойке, Полозкова - тройке, и так далее вплоть до Волошина (валет), Агаты Кристи (дама), Северянина (король) и Берроуза (туз). Главным призом было 0,5% акций престижного паевого фонда. Наконец, ещё был стол с крутящейся рулеткой. Шарик, попадая в случайный паз, определял произведение, а приз (набор векселей и цессий на сумму 500 рублей) получал тот игрок, кто мог процитировать оттуда хоть одну законченную фразу. Хитрость состояла в том, что изначально были выбраны произведения и авторы, о которых если кто и слышал, то и слова оттуда не упомнит: «Повесть о жизни» Паустовского, «Короли и капуста» О. Генри, «Царь-рыба» Астафьева и так далее.

Совсем неподалёку стояла большая открытая будка с подписью «Литмикрозаймы». Один из её работников, седовласый мужчина в цветастых больших очках, объявлял:
- Господа многоуважаемые, кто желает занять средств на публикацию книжек, таки рассмотрите наши предложения! Выдаём 50 тысяч под 80% на полгода, и можете сочинять автобиографическую повесть! Дадим 40 тысяч под 90% на восемь месяцев, идеально для регулярного издания рассказов в журналах! Возьмите 70 тысяч под 100% на год, если пишете роман-эпопею! Таки всё что хотите!

К будке подошёл человек и начал возмущаться:
- Я взял ваш микрозайм и не мог возвращать деньги, так ко мне на следующий же день пришли ваши коллекторы!
- Дико извиняюсь, многоуважаемый, - прервал его седовласый зазывала, - но у нас нет коллекторов, а есть-таки корректоры!
- Да это точно! Они целый день мне названивали и кричали в трубку, что правильно говорить «включИм», «донЕльзя» и «запломбировАть». А потом приехали по моему адресу и три часа агрессивно стояли прямо у двери, зачитывая мне орфоэпический словарь! Это было невозможно терпеть! Так что вот вам ваши 140%, подавитесь!
- Премного благодарствую, только вот договорчик вы таки читали невнимательно! Там прописано не 140, а 150%, и это действует первые полтора месяца, а за следующие полтора - 300%. Итого с вас ещё 85 тысяч, не правда ли?
- Да где ж я их возьму-то теперь?!
- Есть одна идейка. Здесь рядом находится хирургический центр трансплантации. Уговоримся, многоуважаемый? С вас почка и кусочек печени, а с нас - снижение вашей задолженности до каких-то жалких 35 тысяч!
- Ай, ладно, чёрт с вами! По рукам, я на всё согласен, только пусть корректоры уйдут от двери, у меня дочка малая, ей ещё рано знать о словах «откУпорить», «знАмение» и «мастерскИ», прошу вас!
- Таки с вами приятно иметь дело!

От потока непонятных цифр, терминов и десятков имён у Германа голова пошла кругом, и он выбрался на улицу для дальнейших поисков кошки.


ГЛАВА 9. АРБАТ

Воздвиженка, тянувшаяся вдаль, перетекала в оба Арбата. Именно туда мальчик и направился: Авдотья вполне могла заинтересоваться людным, но уютным и красивым местом! Он не просто шёл, как прежде, а бежал, словно на втором дыхании, и прямо на ходу глядел под ноги людей и в мелкие ниши зданий. Пронёсся мимо метро, мимо пересечения больших дорог, в подземный переход, - и вот он вбегал на брусчатку Старого Арбата.

Мгновенно застилали взор десятки кафе, ресторанов и лавочек с самыми оригинальными вывесками: экзотическая закусочная «У Киплинга» (со слоганом «Слона бы съел!»), бистро «Трое в лодке, и все пообедали» (там каждый вечер организовывалась юмористическая пантомима), философская пивная «Пенный сапог» (где на каждом столике, помимо меню, лежал томик Ницше). Тут и там утыканы сувенирные лавочки, где наибольшим спросом давно пользовались футболки с портретом Виссариона Белинского, балалайки в форме книги и пера, а также матрёшки с лицом Зинаиды Гиппиус. Посреди улицы расположились художники, которые могли с любого желающего сделать портрет, похожий на того или иного писателя, и их стенды, где красовались карикатуры: Чернышевский с огромным носом, но крохотными очками, Бальзак с микроскопическими усиками и монструозным лбом, Рождественский с громадными глазищами и бородавкой наперевес, Салман Рушди с гипертрофированной бородой и залысиной, между которыми едва видны глаза. На каждом углу стояли промоутеры в костюмах литературных персонажей вроде Василия Тёркина, капитана Немо, помещика Плюшкина, доктора Франкенштейна, великого Гэтсби. И совершенно не счесть было музыкантов и уличных чтецов, часто аккомпанирующих друг другу в порыве экспромта. Герман неспешно, чтобы везде проверить и не упустить ни одно место, где может находиться Авдотья, двигался вперёд, обходя толпы и избегая всучивания ему листовок или сомнительных бесплатных сим-карт.

На одном из пятаков, рядом со стеной Виктора Цоя, сидела группа людей, в зелёных дредастых шляпах, на большущем ковре, посреди которого стоял двухметровый кальян с множеством шлангов. Неожиданно, когда Герман проходил мимо, они подозвали его.
- Приветули, малой, чё кого? Не хочешь с нами пыхнуть? Калик полезен для здоровья всех возрастов, да от него силушка прибавляется в руках, ногах, короче, всех членах, да потом дыхание такое чистющее, что мама не горюй! Ну чё, пошабим разочек?
- Нет, дяденька, мне тётя Лида всегда говорит, что курить плохо, да и я вас не знаю!
- Ну лады, хозяин - барин, а мы попыхтим немножко для разгону! Ты ж не думаешь, что мы, московские растафарианцы, в двадцать первом-то веке обычные угли жжём? Нифига, это ж книжный калик! Смотри, вон там на верхушке Хармс, Введенский, Хлебников, Аллен Гинзберг и всякие прочие горят, да как славно горят, мать моя женщина! Счас я сладко дуну, и уж держите меня семеро! К'мон, ребзя, вдарим по дыхалочке!

Растаманы прильнули к шлангам и сделали из них длинный вдох, абсорбирующая жидкость внутри кальяна забурлила пуще прежнего, в ней бултыхались сгоревшие обрезки книжных страниц. Изо всех ноздрей заструился ароматизированный дым, растаманы довольно охнули в знак того, что кальян получился хорошим. Не прошло десяти секунд и нескольких новых затяжек, как один из них рассмеялся, второй замычал, а третьего вдруг понесло зачитывать странные стишки, причём вскоре и остальные подхватили его порыв:
- Шляпа сабля, веер нет
Я чурбан и я клеврет
Ветер туго столб ага
Уползла моя спина
   Трали вали айлюлю
   Вешай швабру на петлю
   Шишел мышел, впрочем кто?
   Люли люли, впрочем э?
- Мне снились мальчики-бобры
И города из конской сбруи
О, можжевельника удел
Вабной ты, зычный и бравурный
   Восстало солнце против всех
   И сокрушало государства
   А размотать узлы спешил
   Фантом Алтайского уезда
- Сидит манул, пред ним Сеул
В Сеуле мул, от мула гул
А куры дышат как дрова
Потеют кислые слова
   Зачем казнить траву ментол
   Мне врач пропишет корвалол
   Увы он был худой, степной
   Увы он был худой стеной
- Наши лучшие умы
Смотрят в небо видят Глеба
Посреди кастрюль окоп
Где из пепла варят пиво
    Поколенье кашель слизь
    Мы погрязли в Будапеште
    Брось затею бросить пить
    И любить тебя мужчина
- Может мне махнуть подальше
Чтоб улечься на гибискус
Под надзором королевским
И чесать живот судьбы
   Буду я стеклянный сторож
   На починке костной грыжи
   Мне заплатят женевером
   Я заем его землёй
- Каплан, зачем ты в Геббельса стреляла
Архангельск, для чего ты остановка
Ведь я обычный помидор Тамара
В скоплении созвездий и щеночков
   Уходят флаги остаются брюки
   А в них за шкирку лаву поедают
   Шагреневая вобла растворима
   На дне летучей свечки из асбеста
- Хьюстон, я в депо
Увози шашлык
Камыши галдят
Наперегонки
   Стоп а если вдруг?
   Ай да сукин сын
   Пахнет Ватикан
   Мелочь а прия
Поперёк костра
Замерзает шмель
Эй аллё фью фьють
Вот налог на ткань
   Укуси лицо
   Я сверлю моря
   Моя тётка - shit
   Ну и где Чулпан?
- Два по всем наукам,
   но у нас литература - на пять!
Два по всем наукам,
   но у нас литература - на пять!
Мама, пока живы растаманы на Арбате,
Мама, пока живы растаманы на Арбате,
   мракобесью будет не устоять!

Кажется, кальянщиков отпускало, они лишь весело пели переиначенного Гребенщикова и ухохотались так, что один даже потерял сознание. Герману понравился мотив, но уже и так много времени у него отняли чиканутые дядьки в чепчиках, - Дуся ведь ждёт, где-то мурлычет! Так он и двинулся вперёд, к Макдональдсу и станции «Смоленская».


ГЛАВА 10. КУЛЬТ

Прямо у входа в метро отирался дедок, слепой на оба бледных глаза без зрачков, в обносках внушительной багровой мантии, на вид - юродивый. Он зачитывал во весь голос свою притчу.

«И жили на Земле люди, и не умели они читать, а умели лишь жать пшеницу да доить коров. Тогда послало им Верховное божество дар чтения, дабы прочли они его Священное Писание и истиной преисполнились. Так прочли они его, и хотели прочесть больше, и стали производить свои собственные писания. До того увлеклись они ими, что подзабыли даже о Божестве и истине, а всё читали и писали. И было это для них одновременно наукой и развлечением, вот только сильнее человек желает веселиться, нежели учиться, - оттого и осталась одна игра в бирюльки. Было это и способом общения для них, вот только сильнее людскую натуру тянет к надуманным словам, лёгким, как вода, нежели самым честным, - так и стало общение через писания у каждого на свой лад, создавая иллюзорные сущности. И, наконец, было это их реализацией себя, путём заполучить честь и уважение, да вот только в людской душе куда сильнее тяга к тщеславию и злому всемогуществу, чем к служению и умеренности, - оттого к писаниям полезли деспотичные интриганы, алчные проныры, мстящие нелюбимые дети эпохи. И сочиняли люди больше, чем сами в том нуждались, и стали выискивать друг у друга ошибки, как обезьяны ищут вкусных личинок в волосах своих, и посчитали себя равными богу, раз способны словом сотворять, вот только и сотворения их были всё хуже, поверхностнее и дешевле, но упивались люди своей утончённостью, бесполезной и искусственной. И ведь так недавно кончились затяжные века, когда были они все просто сборщиками пшеницы и доярами коров, а во многом и оставались ими, ибо дурак, наученный читать и писать, - всё ещё дурак, и даже свинья с учёной степенью - по-прежнему свинья».

А окружающие шли мимо, не замечая его, потому что рассказ старика был для них слишком мрачен и туманен. Не такую литературу они любили, - а более светлую, обнадёживающую, легко понятную и жизненную. К тому же, юродивый дед был невесть кем, - разве это видный писатель? Нет, это городской сумасшедший, пропащий человек без имени и титула, так что слова его не вызывали у них ни интереса, ни уважения. Вдруг старик в мантии надел капюшон, скрывший верхнюю часть лица, и двинулся в сторону дворов. Герман, интуитивно чувствуя, что он может привести к Дусе, ведь она любит толстые тканевые одёжки насыщенно красного цвета, пошёл вслед за ним.

Долго ли, коротко ли они шагали, но вскоре дедок спустился в один подвал, освещая себе путь лампой. Герман проследовал туда же, но уже без света, так что мальчик пробирался в полной темноте, неловко обходя препятствия и спускаясь по бесконечным лестницам мимо заброшенных комнатушек и выемок. Наконец, он смутно увидел огни, тускло освещавшие просторный зал. Это были десятки свечей, расставленных на полу в форме звезды, и вокруг суетилось полдюжины людей в точно таких же балахонах, как у старичка. По центру стоял постамент (уж его Герман едва различил в темноте), на котором находился столб и привязанный к нему мужчина. Последний был одет совсем иначе: в жабо, старомодный жилет, сорочку с длинными широкими рукавами и обтягивающие панталоны.

Люди в балахонах встали вокруг постамента и одновременно замычали. Один из них, - кто был ровно перед привязанным к столбу, - поднял руки и громко заговорил (а Герман по голосу узнал того самого дедка, читавшего притчу):
- Дети общей идеи и великой сущности! Борцы с мировой гнусью и грязью! Мы собрались в нашем ритуальном зале неспроста. Сегодня особенный день, - день, когда вновь прольётся на планету наш праведный гнев во славу божества нашего, Передряхмы, высшего из существ, чистейшего сердца, прекраснейшей души! Подсказало ему то сердце: человечество - редкая дрянь, и умоляла та душа: убей же их! Но Передряхма спит блаженнейше в идеальном краю, слишком далеко он за небесами, чтобы дотянулись огромные всесильные руки до мелких, куцых людишек. Зато мы будем его вторыми руками на Земле! Сожжём неверных, выпотрошим сомневающихся, закуём в кандалы апокрифистов, и вместо фонарей на столбах висеть будут головы еретиков. Тем самым пробудим мы Передряхму от тысячелетнего сна, и приблизим его к этому миру, и восславится он как единственный хозяин над обывателями, жестокий, но праведный. Пусть небо рухнет на шпили зданий бетонной плитой, а ютящиеся там муравьишки затрепещут: кончается их пир во время чумы, и забудут они о ничтожном своём благополучии! Весь мир станет содрогаться от одного упоминания Культа Передряхмы, отныне избранного меньшинства, будущих правителей ноосферы Земли, истребителей всякой пошлости и свободолюбия. Как же мы добьёмся этого, спросите вы?
- Как же? Как добьёмся? Подскажите, мастер! - заверещали другие культисты.
- Очень просто! Цена спасения планеты от скверны - всего одна жизнь! Но это раньше приносили в жертву коз, - наше божество маленьким, бездумным копытным не наестся. И даже не девственница, - что проку от якобы чистой, но в остальном обыкновенной крови? Мы приносим сегодня в жертву нечто большее, что наделено не просто кровью, а якобы богатым внутренним миром, - поэта! Передряхма лично отведает твой внутренний мир и узнает, что богаче, желудок или селезёнка. Что можешь сказать по случаю торжества нашего древнего бога, восстающего из спячки? - мастер культа обратился к мужчине у столба.
- О, вы, свирепейшие слуги
Кровавейшего божества,
Что заломили мои руки
Играючи, как дважды два,
   Учтите: мой финал - прекрасный,
   Я немощен, но не в бреду,
   И даже рад сектантской казни -
   Лихому вашему суду.
- Погоди... Что? - недоумевал мастер культистов. - Как это рад? Мы ж тебя сейчас резать будем и есть! Расчленим и рёбра сломаем прям живьём, а потом череп достанем и как винную чашу применим! Ну и чему ты рад-то?
- Сколь бренны устрашенья плоти,
А даже если дух убьёте,
По мне, так это - монумент
Среди фанфар и пёстрых лент.
   Ведь я одну мечту лелеял:
   Быть исполином горних фраз,
   Певцом народов, клиром масс,
   Всех лириков стократ главнее.
Я строчки бархатно низал,
Шедеврами покрыл абзацы,
И мой космический запал
Почти что реализовался,
   Как вдруг слетелось вороньё
   И мне взлететь мешало выше:
   Оно печатало дерьмо,
   А голос мой был не услышан.
И вместо гения на сцену
Полезли сущие шуты,
А толпы - слепы и глупы,
Что не заметили подмену.
   Но вот мой шанс вернуть баланс!
   Лечь славной жертвой ритуала,
   Чтоб обо мне молва неслась,
   А с выскочек - корона спала.
О них забудут все на свете,
И призрак мой станцует в пепле!
Убийцы, режьте, не жалейте,
Топите, окунайте в пекло, -
   Приму от вас любую смерть!
   А уж за честь сочту огласку,
   Чтоб ярче всех других сгореть
   И вместо них в сердцах остаться!
- Ну ты сумасшедший вообще... Грёбаный самоубийца! - злился мастер культа. - Я-то думал, у нас будет несчастный страдающий агнец, беспечная душа, а ты, будь на моём месте, сам бы сжёг полгорода. Так не интересно! Но ладно уж, чёрт с тобой, не зря же мы тебя заманили и полчаса к столбу привязывали. Да свершится ритуал!

Мастер культистов взял толстую запылённую книгу и, водя по странице уродливым ногтем на худом указательном пальце, зачитывал торжественным, но спотыкающимся голосом: «Васарос атостогос. Васарнамис су сэнэляис. Касти лисвэс. Мэилес жюркенас. Дуоти лэду су решутаис».
- С латынью в этой книге заклинаний что-то не так, Мастер, - заметили культисты.
- И правда... Так, минуточку... Вот же пакость! Я купил не ту книгу! Это не чары на латинском, а учебник на литовском! Тут даже перевод есть... «Летние каникулы. Дача у бабушки и дедушки. Копаем грядки. Люблю хомячка. Дайте мороженое с орешками»?! Вот чёрт.. Что ж, без заклинаний обойдёмся. Продолжаем!

Дальше культисты взялись за руки и завели хоровод вокруг столба с поэтом, издавая гутуральное мычание. Правда, длилось это недолго: один закашлялся, второй чуть не споткнулся о ногу третьего, а у Мастера защемило в спине, так что хоровод решили окончить сразу же. Затем культисты привели козу и посадили внутрь круга, чтобы в её тело вселилось божество. Но та была в игривом настроении: кого-то ударила головой, кого-то сшибла с ног, а кого-то укусила за руку до крови. Мастер не растерялся и приказал эту кровь размазать по лицу жертвенного поэта; но её вышло из раны так мало, что хватило лишь на нелепые багровые усики. Сектанты стали собирать свечи с пола, чтобы образовать один большой подсвечник. Едва они довершили работу, из-за перевеса на одной из сторон подсвечник грохнулся об бетон, подпалил мантию Мастера, а коза принялась жевать лежащие свечи с таким аппетитом, что её никак не могли отпихнуть. Наконец, принесли ритуальный нож с магическими символами.
- Настаёт судный час, - говорил Мастер поэту, потирая орудие в руке, - так готовься к смерти во имя Передряхмы, разрушителя миров, истребителя цивилизаций, уничтожителя самого времени! Первым познаешь ты ярость его, скрывающую в себе благодать небытия и справедливость возмездия всему живому! Обрети покой, что невозможен среди людской суеты и фальши, и через освобождение твоего духа дай освободиться духу великого могущественнейшего владыки! Умри, подохни, сгинь, исчезни!

И Мастер занёс назад руку с клинком, но аккурат тогда, когда нож уже мчался навстречу поэтскому сердцу, между ними внезапно прыгнула игривая коза и приняла удар лезвия на себя. Гогоча то ли от боли, то ли от прежнего радостного буйства, раненая коза лежала и потихоньку агонизировала. Поэт глядел на эту сцену с досадой и усмешкой:
- Как ироничен мир вокруг!
Сулил мне громкую кончину,
Христу подобную, - но вдруг
Достался зверю нож в бочину.
   Загублен выспренный постмортем!
   Моя Голгофа не сбылась!
   Потомки с горечью не вспомнят
   Поэта варварскую казнь!
Не жизнью тщился я, так смертью
Отмстить удачливым врагам,
Но здесь не суд, - а шум и гам,
Где сути нет до самой тверди!
   Вы культ позорный, смехотворный,
   И мне придётся из-за вас
   Сойти живым с сией платформы,
   Вернуться в мир, кривой и дольний,
   И ждать реванша в прочий раз.

Поэт ловко расправил руки за спиной и поднял их, показывая, что они и не были связаны на самом деле, а затем спустился с постамента и ушёл в темноту, пару раз споткнувшись о препятствия. Мастер разозлился на других сектантов:
- Зачем вы, кретины, выперли эту козу, если от неё никакого проку?! И какой дегенерат додумался этого Йорика недоделанного заманить на роль жертвы?! Руки не связали... Только не говорите, что он пообещал стоять смирно! Идиоты! Оболтусы! Апокалипсис был так близок, ещё бы чуть-чуть, и уже бы не нужно было сидеть в очередях за пенсией, ехать чёрти куда утром вторника на автобусе и в шестой раз рассказывать внукам про распад Чехословакии! Но мы снова облажались! Ну я вас счас всех..!

Мастер принялся бегать за культистами, раздавая каждому пинки под задницу. Те бегали во все стороны, подолами мантий задевая свечки, в результате чего те тухли, и было уже ничего не видно. Герман решил этим воспользоваться и незаметно пробрался к раненой, но ещё живой козе, - ему было её очень жалко, он вообще любил всех животных, вот и ей захотел помочь. Мальчик потащил её волоком в сторону выхода, хотя она была тяжёлая. Они выбирались из подвала, пока сектанты насались по своему ритуальному залу в попытках избежать поджопника.

Герман еле выволок козу на улицу и, заручившись поддержкой одного прохожего, дотащил её до ближайшей ветеринарной лечебницы. Там в основном лечили собак, черепашек, попугаев, рыбок и, конечно, кошек, а вот кого местные врачи не ожидали увидеть, так это упитанную козу с торчащим из бока кухонным ножом. Тем не менее, медики приступили к лечению: сперва ввели козочке препарат «ИбупроФет», потом дали «ЭргоПлатон», затем в ход пошёл «ФураСелин АвекЗоля», после чего животному поставили капельницу с умным абсорбентом, где настаивались моностихи Владимира Вишневского.
- Вот и всё, мальчик, с твоей козой всё будет в полном порядке, - заверила медсестра. - Мы вылечим её литературными медикаментами, то бишь правильными словами в правильной дозировке. Ты же слышал, что целебный эффект книжек для души и целебный эффект препаратов для тела давно совмещены? Так что через недельку коза поправится, и мы её тебе вернём.
- Очень хорошо! - ответил Герман. - Правда, она не моя, так что лучше отправьте её на волю. Пусть на альпийских лугах травку кушает, блеет и живёт себе спокойно. А я её случайно встретил, пока свою кошечку искал. К вам, кстати, не поступала? Серенькая такая, шотландская вислоухая, любит царапаться и кушать, а от прикосновений сразу мурлычет.
- Нет, мальчик, к нам поступало много кошек, и даже один в один такие же, как ты описываешь, но это всё не твои, у них хозяева другие. Удачи тебе в поисках!

Герман вышел из клиники посреди Садового кольца. Недалеко находилась Смоленская-Сенная площадь (хотя вообще-то она звалась Бренной-Пенной площадью по наветам Цветаевой), отель «Лотте» (точнее, «Бронте», в честь английской поэтессы) и, конечно, площадь Свободной России (но по местным картам - Немытой России). Как раз к последней Герман случайно вышел в ходе поисков кошки.


ГЛАВА 11. БЕЛЫЙ ДОМ

Возле Белого дома выступал политик за трибуной и обращался к десяткам стоящих здесь же людей:
- Дорогие избиратели! Я, Бурчей Дамоклович Филипростин, хочу сказать, что я отдохнул и возвращаюсь, - чтобы принять участие в выборах на пост Президента Союза Писателей при Государственной Вздуме. Отдайте голос за меня, и я отменю всё, что вы так не любите: затянутые лирические отступления, пятистопный александрийский слог, открытые финалы, несовпадение внешности персонажа у автора и у вас в голове, монолог Болконского с дубом, а также Ах Астахову. Вместе мы придём к будущему, которое мы хотим, или хотя бы к будущему, которое заслуживаем!
- Господин Филипростин, как вы намерены осуществить свои обещания? - спросила журналистка.
- Простым и действенным методом гибких санкций. За убийство более 30% ключевых персонажей романа автору полагается штраф в размере 2500 рублей. Кто рифмует на глаголы, тому повестка в Апелляционный суд для дальнейших оральных… простите: моральных разбирательств. Ну а уж постельные сцены с участием Базарова и Кирсанова - это уголовная статья.
- Что вы планируете делать в сфере промышленности? - задал вопрос другой репортёр.
- Мной и моим штабом разработана комплексная программа реформации индустриального сектора. Как показывает статистика, с каждым годом спрос на сырокопчёную колбасу, гели для душа и джутовые когтеточки падает, а спрос на элегии, короткие рассказы и критические эссе растёт. Поэтому я поменяю их местами! Отныне продукты потребления, бытовая техника, мебель и всё прочее будет создаваться вручную для экономии производственных мощностей. А заводы и фабрики перепрофилируются, чтобы конвейерным методом создавать художественные тексты строго по ГОСТу. Это позволит повысить эффективность индустрии по всей стране и снабдить миллионы людей доступными повестями и поэмами в неограниченных количествах.
- Кого вы считаете своими главными конкурентами на этих выборах? - поступил вопрос от очередного представителя прессы.
- Давайте подумаем. Это явно не Олег Офренов, дряхлый консерватор, который не может придумать ничего лучше, чем повышенные налоги с писателей в жанре фэнтези. Клим Бицилов тоже не в счёт: у таких либералов, как он, из хороших идей только льготные пособия для сертифицированных беллетристов. Я очень сомневаюсь, что победит Антуан де Биль, сторонник зелёных, ведь что нового в экологически разлагаемых книгах? Они и так бумажные! Всякие другие партии также не блещут: «ХэппиСкреппы» слишком патриотична, «Псалтырь Псалграбь» чересчур религиозна, а фракция «О!Русь» вообще попахивает иностранной агентурой. Вот и получается, что конкурентов у меня нет! Голосуйте только за меня! Всем спасибо!

Вдруг на постамент вбегает другой политик и, борясь с одышкой (не очень удачно), отпихивает Филипростина от трибуны. Переведя дыхание, через пятнадцать секунд он объявляет в микрофоны:
- Да что вы его слушаете? Этот центрист вам любую ушу на лапши... нет... лапшу на уши повесит! Никаких ответов его партия на даёт! Зато даю я, коммунист Плимут Жиганович Подтекилкин! И они в следующем: будущее - за прошлым! Новое - всегда слепок со старого! И это значит: давайте возродим СССР!
- А нафига?.. - сказал кто-то из репортёров после долгой коллективной тишины.
- Как это! Вы что, не ностальгируете по нему? Вам не жаль, что распалось такое великое творение человечества? Ах, ушли, ушли замечательные вещи! Нет больше пустых полок магазинов, нет пяти заводов на один городок, не строятся больше унылые хрущёвки цвета могильных плит, и на зоне уже не по понятиям чалятся. Эх, куда пропали «петухи», «козлы», «черти» и «суки»? Зачем уничтожили ГУЛАГ? Кто подставил Сталина в сорок первом году? Кто раскулачил казаков и расказачил кулаков? Почему Мандельштама сразу не расстреляли за «широкую грудь осетина»? Ну, ребята, давайте досадовать вместе! А лучше - повторим историю, ведь мы же, как говорится, можем повторить!

Тут появился ещё один политик, так же нелепо взбежал к трибуне и наперебой Подтекилкину кричал:
- Этот красный парафил совсем белены объелся! Даже само появление СССР было незаконно! Хватит возвеличивать искажённую и изнасилованную часть русской истории. Следуйте лучше за мной, Таврием Химадоровичем Евпаторским! И тогда мы реставрируем монархию!
- А нафига?.. - вновь послышалось из толпы журналистов, до этого долго молчавших.
- Экая оказия! Разве не ясно, что дух русского народа базируется на самодержавии! При царях всё было лучше! А затем из-за красной смуты мы в суматошном порыве всё потеряли! Потеряли императорскую цензуру, опричнину, Кровавые воскресенья, ссылки поэтов и дворцовые перевороты! Конец прекрасной эпохи, - эпохи, длившейся сотни лет, вскормившей десятки изящных поколений от Рюрика до Рюрика Ивнева... Так возвратимся же к своим корням!

И уж совсем внезапно очутился на трибуне ещё один человек, но вовсе не в костюме, а в тюбетейке и поношенной шкуре. Был он при тонких длинных усищах, а конструкция лица выдавала тюркские корни. Он произнёс:
- Вся ваша тарабарщина - это бардак и белиберда! Если уж возрождать прошлое, то только времена татаро-монголов! К чёрту дорогие квартиры, жилищно-коммунальные платежи, дворовые шлагбаумы, застройку новых районов и перегруженные электрички, - даёшь кочевание! Выбирайте меня, и каждому достанется конь, палатка и годовой запас кумыса! Будем собирать плоды деревьев, отлавливать волков и ночевать у костров, а остальное - вздор! Станем по-настоящему свободными и доблестными, тогда весь мир последует нашему примеру! Вперёд, братья мои, а иначе говоря, алга, бауырларым!

Журналисты зааплодировали, послышались восклики:
- Вот это перспективная предвыборная программа!
- Весь электорат уже ваш!
- Кандидат от народа!
- Посвятим ему первую полосу!
И они всей гурьбой подхватили кандидата-монгола с трибуны и понесли его на руках, ликуя и много фотографируя. Герман тоже ушёл: он-то надеялся увидеть Дусю в ногах кого-то из толпы или уж тогда на постаменте. (Ну любила она забираться куда не следует!) А центрист, коммунист и монархист так и остались стоять, - пререкались, бранились, матерились, а в конце концов пожали друг другу руки и сговорились на том, что не такие уж они и разные.


ГЛАВА 12. СИТИ

Герман брёл по Краснопресненской набережной, уже и не зная, где дальше искать кошечку. Столько мест пройдено, а толку никакого. Ладно бы она отозвалась, ладно бы помогала себя найти! Но уж такие они существа, и любовь их кажется своеобразной, а всё же главнее - самому любить их. Этим мальчик и ободрялся в качестве крайнего напутствия. Он брёл и брёл, пока не очутился посреди «Москвы Сити» с её небоскрёбами, торговым центром «АфиМолл» и плакатами о пресловутых выборах (где вездесущий Глорькин, кстати, тоже баллотируется). Дорогие машины крутились везде вокруг, а люди в хороших пальто фланировали с чашкой арахисового мокко-фраппучино на соевом молоке (разумеется, по цене комплексного обеда из трёх блюд). Всё здесь, от асфальта до лиц прохожих, было не столько красиво, сколько фешенебельно и отделано лоском, - ни в какое сравнение не идёт с родной, но облупленной коммуналкой старого дома в спальном, полузаброшенном районе.

Мальчик залип в оконный телеэкран, где обычно крутили рекламу. Только вот он работал странно: шли неровные помехи, а вскоре на дисплее появился человек в большой резиновой маске, напоминающей старого кучерявого еврея в очках. Человек странно кривлялся и издавал пугающие нелепые звуки, после чего встал ровно и заговорил:
- Уважаемые граждане, я, Гольфстрим Машрум, взломал эфир зомбоящика, чтобы беспрепятственно обратиться к вам. Оглянитесь вокруг. Наш мир «изящной беллетристики» зиждется на искусственном общественном порядке. Корпорации, госорганы и преуспевающие писаки заставляют вас скупать тиражи, бездумно следуя литературной моде. Новая форма капитализма строится на интеллектуальном потребительстве: каждый из вас тем ценнее для верхов, чем больше информации они могут вам продать. Человечество погрязло в беспрецедентных пороках. Мы самодовольны из-за своей поверхностной начитанности, - в этом наша гордыня. Буквально глотаем, пьём и скуриваем книги, - вот оно, новое чревоугодие. Многие увязали литературу с половым возбуждением, - так она, некогда чистейшее из искусств, обросла похотью. Иллюзии, почерпнутые из романов, порождают в нас уныние при каждой встрече с реальностью. Мы восстаём не против угнетателей, а против нелюбимых писателей, и это наш жалкий гнев. Даже зависть у нас не к гениям, а к тем, чьи словоблудия больше позабавили толпу. Наконец, организаторы такого миропорядка делают миллионы на нашей липовой одухотворённости, предаваясь самой бесстыдной алчности. Все эти грехи - последствия их прозорливости и нашей с вами несознательности. Я верю, что этот жуткий статус-кво можно сломить. Вступайте в ряды Сопро-книг-ления, и мы сумеем разумом противосто...

Вдруг его речь была прервана всё такими же помехами, долгими и шумными, и после этого в эфир вернулись ожидаемые крикливые рекламы:
- Приходите к нам в Дуэльный суд города Москвы у метро «Лермонтовский проспект»! Станьте - буквально - свидетелем... Свидетелем незабываемого разбирательства о задетой чести в стихах! Вас ждёт устная перепалка, хлёсткие подначивания, хлопотания секунданта и, конечно, стрельба, - возможно, с летальным исходом, возможно, даже с вашим!
- Я не всегда пью одеколон «Франсуа Мориак». Но когда пью... Уф, ну и гадость... Зато вы будете выглядеть галантно, как и сам нобелевский лауреат!
- Представляем первую в мире серию газообразных книг! Вы просто делаете вдох из пузырёчка, и вот - у вас в голове уже осилены «Форсайты» Голсуорси, «Сизиф» Камю и «Головлёвы» Салтыкова-Щедрина! Согласитесь, вы бы не захотели читать эту нудятину по старинке!
- Страдаете зависимостью от чтения или писательства? Не знаете, как с этим бороться? Боитесь осуждения близких? Мы поможем! Приходите в клуб анонимных книгоголиков!
- Приобретите квартиру в новом районе «Болдинская Плаза». Наши дома построены из кирпичей, пропитанных литературным абсорбентом. Просто ткните в любую часть стены, - и вы услышите сочинения Джона Толкиена, Андрея Платонова, Семюэля Беккета, Пабло Неруды, Евгения Замятина. На каждый дом - свой автор, у каждого кирпича - свой абзац! Ремонт ещё никогда не был таким просвещающим!

Люди вокруг, кажется, даже не замечали перебоя в эфире и шли по своим обычным делам. А Герман стоял, слишком уставший, чтобы вникать: ведь длинный утомительный день проведён в поисках кошки, а её так нигде и нет. Мальчик из последних сбережённых сил очухался и стал с надеждой разглядывать всё и всех вокруг. Нет, возле бордюров она не ползает, нет, это у девушки такая обивка шубы, нет, это куст, нет, просто шина так отсвечивает... Минуточку...


ГЛАВА 13. ГОРОД СТОЛИЦ

В руках у одного мужчины мелькнуло что-то серенькое и покрытое шерстью. Так, это точно не пиджак и не кейс. У этого чего-то есть ушки! И усики, вон они! Точно кошка. А мордочка... Так ведь знакомая мордочка! Глаза мутно-жёлтые, одновременно пугливые и бесшабашные, ни с какими не перепутаешь! Это Дуся, точно она, сто процентов! Мальчик засиял от радости и очертя голову побежал к своей кошке. Впрочем, мужчина, у которого она была на руках, тоже удалялся прочь, так что Герману приходилось его догонять среди оживлённого потока пешеходов. Ситуацию осложняло то, что гражданин был в матовом бежевом костюме и легко терялся в скоплениях ярких людей, которых тут хаживало немало. Пару раз Герману даже казалось, что он совсем упустил Дусю из виду, но чутьё и пытливое юное зрение в итоге помогали мальчишке заново высмотреть цель, хоть и не сразу, а благодаря прытким ногам дистанция всё сокращалась.

Только когда неизвестный с кошкой вошёл в фойе башни «Город Столиц», Герман окончательно его догнал и остановил.
- Дядя! Это моя кошка! - почти кричал мальчик. - Куда вы её несёте?
Гражданин долго рассматривал его, не говоря ни слова, и Герман аналогично всматривался в лицо незнакомца. Оно оказалось очень знакомым. Да это же дядя Евграф! И тот, в свою очередь, узнал мальчика:
- Герман!.. Неужели это ты? Герочка, дорогой мой!
- Дядь Евграф! Не может быть! Почему ты здесь?
- Я бы хотел у тебя спросить то же самое!
- Ну, я ехал и шёл от Нижегородской, а туда попал через перено...
- Стой, погоди, Гер, давай-ка поднимемся ко мне, здесь людно.

Они прошли через турникеты к лифтам и поднялись на двадцать первый этаж, в апартаменты Евграфа. Там перед глазами мальчика предстала невероятная картина: десятки цветных колбочек, электрическая башенка (как на картинках с Николой Теслой, которые Герман раньше видел много раз), необычайно большой компьютер, огромный стеклянный чан с некой густой жидкостью, - и всё это тем или иным образом было подключено... к ванне. Последнее обстоятельство не смутило Германа: слишком он был впечатлён обстановкой в целом, как в фильмах про безумных учёных.
- Вот теперь, мальчик мой, без лишних ушей я могу тебе всё объяснить, - сказал Евграф. - На самом деле, мы не в привычной нам Москве. Это параллельная реальность.
- Ого! Я слышал о чём-то таком, когда ходил мимо телеэкранов, но принимал за выдумки!
- Однако это действительно так. С помощью реакций, затрагивающих область квантовой механики и теории поля, я открыл своего рода портал сюда.
- Значит, поэтому я, когда залез в Дусину переноску, оказался на Нижегородской?
- Получается, что так. Помнишь в коммуналке мою комнату-кладовку, куда я никого не впускал? Вот там я испытывал ньютоновскую жидкость для перемещений по мультивселенным. Однажды я увидел осколки колбы: значит, Дуся всё-таки попала внутрь и смахнула один из образцов жидкости на пол, а затем в нём измаралась. Я тогда и забыл о нём, считая, что он бракованный. Но оказалось, этот образец сработал - с задержкой на несколько лет! Он-то перенёс сюда её, а вслед за ней и тебя.
- И ты, значит, столько времени был в параллельном мире, а не Сорбонне?
- Точно так. Благодаря более удачному образцу я сразу оказался здесь и, так уж вышло, обжился. Видишь ли, в этой реальности все очень много читают в том числе научные работы. Мои исследования стали популярными, меня начали звать на телевидение и на важные конференции. Я перестал бедствовать и получал признание вместо осуждения. Казалось, что сбылась мечта.
- И у меня, буквально сегодня, появлялась такая мечта! Я написал стишок, а никому до него не было дела. Мне захотелось, чтобы все люди в мире вдруг стали много читать. Выходит, мы попали как раз туда, где это возможно?
- Именно, именно. Но я переоценивал это место: при всей начитанности люди тут ничего не смыслят, - только щеголяют простейшими терминами с гордым видом, а буквально слегка более сложные вещи им приходится разжёвывать. Все увлечены чтением, но мало кто понимает всю суть прочитанного, - это для них скорее забава и золотая жила. Не похоже на общество просвещённых, мудрых, здравых людей. Мне даже думается, что в нашей родной реальности было лучше, - там искусство и наука были нишей для идейных энтузиастов, а не проходимцев, и доблестное имя культуры не было так испачкано дилетантством.
- А я понял одно: что пусть даже не читают, но дом есть дом. Если в этой вселенной нет тёти Лиды, дяди Васильча и даже дяди Бори, то и не хочу я тут быть, сколько бы мои стишки ни читали и хвалили.
- Ты уже мудрей многих здешних людей, Гера. Я тоже с каждым днём всё меньше желал оставаться здесь, но чего-то опасался. А сейчас, когда ты рядом, я чётко вспоминаю, как читал тебе умные стихи, а ты их усваивал. И как ты спрашивал меня о неопределённости Гейзенберга, о модели атома Нильса Бора, об уравнениях Шрёдингера, - а я пытался объяснить простыми словами, и тебе просто нравилось слушать об этом. И как ты сам рисовал молекулы, насмотревшись на них в моих книжках. Ради одних только таких моментов я готов вернуться. Зачем мне бренная известность среди пустых академиков? Лучше я буду снова экономить на горячей воде, но продолжу опекать тебя, а кругом не будет столько фальши. Знаешь что, Гер, давай испытаем континуумную ванну прямо сейчас.
- Да! Ура! Летим домой!

Евграф включил большой компьютер и ввёл команды, чтобы подключились нагревательные элементы. По проводкам забегал ток, и через пару минут реагенты в колбах начали закипать, а электрическая башня заискрилась. Затем доцент покрутил пару вентелей на шлангах, так что те начали переливать реагенты в ванну. Туда же стала медленно вкачиваться ньютоновская жидкость из здоровенного чана, и вскоре ванна наполнилась почти целиком.
- Остался последний шаг, - сказал Евграф, - испытать на себе. Неужели получится... Пропорции предельно близки к тем, которые были в образце, принёсшем меня сюда. Ну, удачи нам с тобой, Гера.

Доцент задал координаты на компьютере, а затем они с мальчиком и кошкой одновременно легли в ванну, прямо в одежде, закрыли глаза и затаили дыхание.


ГЛАВА 14. РОДНЫЕ ПЕНАТЫ

Никто не засекал, сколько прошло времени - пять ли секунд, десять или тридцать, - но первой выскочила кошка, а затем и Герману стало не хватать воздуха, и он поднялся из жидкости. Лишь вслед за ним Евграф тоже встал и протёр глаза. Вокруг не было больше матовых хромированных перегородок, - зато были слезшие обои на сплошной бетонной стене, которую ни с чем не спутаешь. Также не было и дорогой раковины и крана с датчиком движения, - зато стоял стол, где множество пробирок покрыты несвежей пылью. А чертежи, десятки исписанных формулами бумажек и деревянный пол точно подсказывали, что это старая комната-кладовка Евграфа. Значит, получилось! Путешественники возрадовались, заплясали, завели небольшой хоровод, пока Дуся слизывала с шёрстки остатки густой научной жижи.

Они вышли из комнаты в основную часть квартиры и, как ожидали, увидели сразу всех прежних домочадцев.
- Герман! - воскликнула тётя Лида. - Малыш, где ж ты был-то? С самого утра невесть куда делся, мы уж обыскались и думали всюду звонить, тебя выспрашивать!
- Всё в порядке, тёть Лид, просто Дуся выбежала на улицу, и я там её искал, но в итоге нашёл! А ещё дядя Евграф вернулся к нам!
- Евграф Олегыч! - обратилась тётя Лида. - Как говорится, «а мы не ждали вас, а вы припёрлися»! Неужто в Сорбонне не любо оказалось?
- Всё-таки лучше дома, Лидия Пална, - ответил доцент, - к тому же, вовсе не там я был на самом деле, это слишком долгая история, и я бы почёл за огромное удовольствие даже не пытаться вам её рассказывать.
- Хорошо, мучать не будем, но уж очень нам любопытно вас туточки видать. Отвыкли мы! А всё же ждали, что возвратитесь, чтоб не мне одной Германа на ноги ставить, ему позарез нужен такой, как вы, преподаватель в делах учёных! А домашние дела, так и быть, все остаются на мне: я баба ладно скроенная, эдакую лямку уж потяну, не растаю. Пойдёмте тогда чаёвничать, раз все нашлись! Я вам счас блинчиков заведу!
- Геймлих, паренёк, - с трудом выговаривал дядя Боря, - ты прости колдыря пропахшего... ой, пропащего... Да я если б знал, что ты вернёшься скоро... ик-к... то литр «Зубровки» б оставил на потом, чесслово... А так я это с перепугу, такая шумиха началась, сам понимаешь... Ну ты, главное, не обессудь, мы тебя искали все, я лично в окно тебя выглядывал, но только черти там мелькают, ей-боху... А вы, Евграф Оле... ик... гыч... Рады вас приветствовать обратно, ёлы-палы! Хотите, угощу вас «Беленькой», это герр Генерал нам принёс... С ним заодно познакомитесь...
- Борька, ты господина доцента не заколёбывай мне! - сказал Васильевич. - Мы ему лучше новостей сейчас нарассказуваем, как тут Россия-матушка под давлением заграничных шпиёнов поживаеть, да бед всё-таки не знаеть. А они, шпионы-то, в том числе из Сорбонны лезуть! Так что вы багаж проверьте-ка получше, а то вдруг один в ручную кладь забралси! (Все добродушно заулыбались.) Ладно, чаво гостей томить, идёмте всамделишне отопьём чаю! Да с лимончиком!
- Дядь Евграф! Как я рада тебя видеть! - прибежала Маришка. - Расскажешь нам с Германом снова про квантовую запутанность и релятивизм? Пожалуйста!
- Разумеется, расскажу и даже иллюстрации покажу! - с улыбкой отозвался доцент.

Все двинулись на кухню, где сидел «генерал»: он в знак приветствия молча наклонил голову, рукой приподнимая воображаемую шляпу. Домочадцы сели за стол, тётя Лида быстро вскипятила чайник и принялась разливать чай по стаканам, а Маришка клала всем по ложке сахару. Вдруг дядя Боря достал из-под стола... картину. И сказал:
- Вот, полюбуйтесь, полчаса назад её написал... Называется «Подстреленный заяц на пути к Блаженным далям»... В стиле супрематизма. Мотивы, разумеется, автобиографические... Холст, масло, тудом-сюдом.
- Борь, а, Борь, вот кого ты своими зайцами удивишь? - возразила тётя Лида, вынимая из угла возле плиты другое полотно. - Вы лучше на это гляньте, я вчера скудесничала. «Караван, гружённый пряностями», ватман, пастель. Симпатичны мне импрессионисты, хоть ты тресни!
- Лидусик, ты молодец, ясное дело, но скучен этот ваш йимпрессионизм, - за два века нича нового в нём не придумали. То ли дело фовизм! Вы посмотрите! - сказал Васильевич и тоже взял в руки исписанный холст, который был в ножках его стула. - Я это прозвал так: «Доблестные слоны разоблачили засаду гиен». Яростно, злободневно и правдиво! Так-то! Вот будет гиенам урок, как суваться в дела нашей слоновьей державы, ага!
- А я нарисовала цветочек! - поделилась Маришка, показывая лист бумаги с милой каракулькой. Остальные трое живописцев в один голос зачирикали:
- Ай молодец, Мариша! Какая фактура контуров! Тончайшая работа с тенями! Перспектива безупречная! А горизонт-то до чего ровный! (Даже «генерал» в знак одобрения покачал головой и характерно наморщил подбородок, вытянув нижнюю губу.)

Евграф шепнул Герману на ухо, что им следует выйти поговорить. Они удалились в комнату мальчика - ту, где он ещё утром писал рассказ и залез в кошачью переноску.
- Гера, давно наши сожители интересуются живописью?
- Никогда не интересовались, дядь Евграф. Даже говорили, что это чепуха для зануд...
- Тогда мои опасения были ненапрасны. Я задал предельно близкие континуумные координаты, но, видимо, разница в один знак после запятой сыграла свою роль... Выгляни-ка в окно!

Герман растворил ставню и осмотрел пейзаж. Кругом стояли хрущёвки привычной формы, но выполненные в очень ярких смешивающихся цветах. Рекламы на стендах использовали аллюзии на «Звёздную ночь» Ван Гога, на различные «Квадраты» Малевича, на «Поцелуй» Климта. Из того, что всегда было продуктовыми магазинами, люди выходили не только с хлебом и пивом, но также с тюбиками красок и подрамниками. Стяг на дальнем доме изображал предвыборного кандидата, а рядом подпись: «Каждому по мольберту, с каждого по шедевру!» Вдоль аллеи сидели гопники на кортах, пишущие гранатовый наливной закат с натуры. А в одном из дворов состоялась драка: судя по крикам участников, одни были ярыми любителями классических портретов, а вторые - сюрреалистических натюрмортов.

Герман отошёл от окна, догадываясь, что это всё значит, но уже с трудом что-то чётко осознавая после такого тяжёлого дня. Вдруг к нему прямо на колени прыгнула Дуся и стала выпрашивать ласку глазами - без зрачков, целиком синими, такими необыкновенными.


21 октября 2021 - 14 марта 2022 г.