1065. Театр

        — Ты — это только бесчисленные роли, которые ты исполняла. Если содрать с тебя твой эксгибиционизм, забрать твое мастерство, снять, как снимают шелуху с луковицы, слой за слоем притворство, неискренность, избитые цитаты из старых ролей и обрывки поддельных чувств, доберешься ли наконец до твоей души?
— Ты не понимаешь одного: актерская игра не жизнь, это искусство, искусство же — то, что ты сам творишь. Настоящее горе уродливо; задача актера представить его не только правдиво, но и красиво. Коль это подделка, то не больше, чем соната Бетховена, и я такой же шарлатан, как пианист, который играет ее.
        Заглянув в свое сердце, она увидела, что возмущается нанесенной ей обидой не Джулия Лэмберт — женщина; той было все равно. Ее уязвила обида, нанесенная Джулии Лэмберт — актрисе. Она часто чувствовала, что ее талант — критики называли его «гений», но это было слишком громкое слово, лучше сказать, ее дар — не она сама и не часть ее, а что-то вне ее, что пользовалось ею, Джулией Лэмберт, для самовыражения. Это была неведомая ей духовная субстанция, озарение, которое, казалось, нисходило на нее свыше и посредством нее, Джулии, свершало то, на что сама Джулия была неспособна. У ее дара не было ни внешней формы, ни возраста. Это был дух, который играл на ней, как скрипач на скрипке. Пренебрежение к нему, к этому духу, вот что больше всего ее оскорбило.
                Сомерсет Моэм, «Театр»

***

Влюбленные, равнодушные, сгорающие от ревности,
галантные греховодники, блаженные Беатрисы,
скучающие по вольностям заезженной повседневности
находят подмостки раем английской антрепризы

с ее тугодумным юмором и флером сухой надменности, —
показывают не пьесу, показывают актрису —
великую, невозможно античную в современности,
с истомой и страстью Федры, пластичностью экзерсиса.

Любовь для нее — и мука, и стыд, и восторг, и рабство,
снедающее тревогу волнение закулисья:
щепотку возьмем от Шиллера, прибавив к любви коварства,
немного Шекспира литерой трагедии в шкуре лисьей;

улыбка ее — воздыхателям, — взгляд бархатный, голос низкий
с эффектною хрипотцою в пассаже непостоянства,
с цезурой шестого слога, молчаньем александрийским —
нет сердца, нет больше жизни, падение пуританства!

Не свергнуть ее таланта, не вынуть стихов из пьесы.
Притворство? Да нет же, правда, и истина между фарсом
шарманщика итальянца и греческого повесы,
портновского манекена, французского ловеласа .

Что сцена с ее триумфом? Иллюзия, pagliacci*.
Не больше чем маскарад оскалившейся гримасы
под видом вампуки buffa — без цели и сверхзадачи
(фальшивость ее рулад не делают действу кассы).

Ремесленника игра чудовищна, если чувства
не пережиты до дна в гримерной, и только асы
возможность явить себя вменяют уже искусству,
по-снобски прикрыв (что зря) лампасы подолом рясы.

Мир — театр, но театр — кущи, — не терпящий уз земных:
в нем реплик нет предыдущих, скамейки нет запасных,
и смелости в тьму идущих из солнечных мастерских
он жаждет — как море суши, как пьеса — последний штрих.

17 августа 2022 года

* Pagliacci [шутовство, ит.]
Иллюстрация: Эрте (Р. П. Тыртов)