Сиятельная мятежница

                Глава I. Начало.
Нехотя просыпались улицы Замоскворечья в тусклый четверток очередной ноябрьской седмицы 1671 года. Скрипели ворота заснеженных теремов посада, выпуская то сани, гружённые товаром для стрелецких лавок на торгу, то самих стрельцов, спешивших на царёву службу. Из-за высокого тына, негромко переговариваясь, вышли двое стрельцов, отец и сын, в светло-зелёных кафтанах полка Артамона Матвеева, царского любимца и сродника.
Отец, с черной окладистой бородой, посечённой проседью, не обращая внимания на решёточных сторожей, убиравших рогатины с улицы, говорил сыну:
- Смотри, сегодня на карауле сам голова грозился смотреть, не подведи. А то лежать нам битыми на козле голым гузном кверху.
- Ладно, тять, - сын поправил шапку и потянул носом морозный воздух, - ниче-го не будет. Слышал я десятника говор третьего дня, боярин по караулам не пойдёт, в верхних палатах будет-то, кого-сь судить-рядить верхние собирались..
Перекрестившись на загудевшие колокольни, служивые припустили шагу.
     Колокола храма  Воскресения Христова Кадашевской слободы, что стоял  напротив Кремлевского Успенского собора, долгим стоном отбивали утренние часы. И вдруг, словно одумавшись, зачастили как на пожаре. Встревоженный народ потянулся на торг, ожидая увидеть что-то необычайное.
    Там, среди крестьянских возов со всяким товаром, уже открытых лавок и суеты лотошников со снедью, медленно ползли открытые сани, в которых на охапках соломы, полусидя, ехала женщина с иссиня-бледным, строгим лицом.
    Одетая в чёрный бархатный кафтан, отороченный собольим мехом и держась левой рукой за деревину саней, правой рукой она неистово осеняла двуперстием медленно уплывающую от неё толпу. Крики, возгласы женщин и шум будоражили её душу, не давая остановиться призывному молению. Тяжёлые ручные цепи тянули тонкую кисть вниз, но не могли остановить её моление – боярыня  торопилась сказать последние слова единоверцам.
     Караульные стрельцы в малиновых кафтанах с трудом пробивались сквозь толпу, расталкивая любопытных и сочувствующих. Им было не до того, что знатная узница напоследок общается с народом. Говорит с  московской толпой, с простолюдинами, обращаясь к ним ко всем, — к страннику с посохом, к старухе-нищенке, к юродивому, и они не скрывали своего сочувствия вельможной узнице.
«Ну, и пусть..  Скоро всё для неё закончится, - думал один из караульных стрельцов, взметая ногами мягкий порошистый снег. Шум толпы, её возгласы, стенания, выкрики, уже стали раздражать его, крикнув на людей, он взял бердыш на руку, и зашагал твёрже, уже не боясь поранить кого-нибудь.
  Путь арестованной боярыни лежал мимо кремлёвского терема и там, в глубине
древних покоев, казалось, промелькнуло лицо того, кто отправил мятежницу в последний путь. Она это чувствовала,  знала, что Он обязательно посмотрит из
окна. Из которого недавно сама любовалась солнцем и весной. Но кремлёвский нарядный терем, когда-то ставший ей домом, теперь холодно блестел слюдой оконных глазниц, не давая никакой надежды на прощение заблудшей в вере  «верховой боярыни», ближней подруги самой царицы Марии. Ещё вчера минуло три дня, как боярыня сидела под стражей «в людских хоромах в подклете» своего московского дома. А мысли о сиятельной и непокорной боярыне прямо-таки преследовали Тишайшего, царя Алексея Михайловича. И в этом не было ни тени сомнения. Слишком был сильным для него удар, когда одна из ближних боярышень, драгоценных подруг любимой жены, ушедшей в мир иной, стала вдруг непонятно чужой, не подчинилась переменам. Да и порою вовсе перечила в важных вопросах веры, нарушая всякие нормы не только дворцовой жизни, но и простых житейских обрядов. Для царя она превратилась в  камень преткновения: ведь речь шла не о рядовой ослушнице, а о Морозовой. Страх и волнение овладели монархом. Одно дело, когда было можно с боярыней и полюбезничать в покоях. А совсем другое, когда она отказалась подчиниться не только его прелести, но и  слову собинного друга, патриарха Никона.
    Царь чувствовал, как бывший монах оплёл его сердце заманчивыми мыслями,
и теперь совсем не хотелось покидать общество такой замечательной особы, когда она тут, рядом, дразнит яркими глазами и лёгким болезненным румянцем. А с другой стороны высота её положения усиливала звучание идей мятежного протопопа Аввакума. И что тогда? И государь решился.. Теперь её, закованную в цепи, посадили на дровни и повезли из Чудова монастыря, что находился в Кремле, в глухое и дальнее заточение.
    Это было начало крёстного пути мятежной боярыни.
               
                (продолжение следует)