Дядя Хэм и Эйнштейн

Дядя Хэм и Эйнштейн

Константин Кедров
В 1960-е годы почти в каждом интеллигентном жилище, будь то геологическая палатка или уголок студенческого общежития, рядом висели два портрета. Один бородатый, другой лохматый. Каждый в свитере. Хэм (так тогда любовно называли Хемингуэя в молодежной среде) и Эйнштейн притягивали молодые умы новыми возможностями и духом свободы.

Оба будоражили мозг, открывали новые горизонты. Это были своеобразные иконы шестидесятников. Взглянув на эти изображения, люди сразу чувствовали себя единомышленниками. Потом, когда наступило время застоя, те же лики напоминали о верности идеалам юности.

Хемингуэй был долгие годы полузапрещенным за пацифизм. И, пожалуй, за то же самое власти недолюбливали Эйнштейна. Нехотя начали издавать пятитомник великого Альберта и двухтомник Хэма. Тонкости теории относительности вынесем за скобки. Главное - что нет абсолютного и всеобщего времени и пространства. Мир раскололся, как зеркало, на мириады зеркальных осколков. И таков же мир Хемингуэя. Гертруда Стайн когда-то сказала ему: "Вы - потерянное поколение". Термин прижился, но нет ничего нелепее. Это Хемингуэй-то потерянный?

Если для кого он и был потерянным, то разве что для разного рода идеологов, вгоняющих всех в параграфы своей веры. Хэм верил только в себя. Недавно появились даже сообщения, что он был нашим советским агентом. Не удивлюсь, если это так. Дядя Сэм выгнал дядю Хэма за пределы своей империи. Он жил в Париже и даже на коммунистической Кубе, где его, конечно, никто ни в чем не стеснял. Он был государством в государстве, независимо от места проживания.

В Париже он нашел "Праздник, который всегда с тобой". В Испании огненную "Фиесту". В Африке "Снега Килиманджаро". Кстати, в Африке он все время вспоминал "Записки охотника" Тургенева. Хэм любил Чехова за лаконичность, Тургенева за природность и красоту стиля, но прежде всего был самим собой. Открыватель односложных диалогов и монологов, он в прозе нашел тот телеграфный стиль, о котором грезил футурист Маринетти. Энергетический ток исходит от каждого междометия. Но главное открытие Хэма - суверенитет личности. Он создал в своей прозе государство двоих. В его прозе царствуют Он и Она с большой буквы. Фрейд со своим Я и Оно здесь третий лишний. Никаких нудных самокопаний и психологических глубин. Отсюда знаменитое сравнение с айсбергом, где на поверхности высказывания только вершина, а главное - в глубине под водой.

О чем бы и о ком бы он ни повествовал, их всегда только двое. Он и она. Иногда трое: он, она и она. Но этот любовный треугольник - равносторонний. Старик, море и большая рыба - это тоже своего рода треугольник. Человек, природа и космос. Он победил природу - большую рыбу и растворился в космосе - море. Старик и море - поединок со смертью.

В конце 1970-х мода на Хемингуэя сменилась модой на Пруста. Всех потянуло к сложности и аристократизму чувств. Вышли из моды геологи у костра - главные читатели Хемингуэя. Пришли лобастые ниишники из научно-исследовательских лабораторий. Рыбак, охотник, воин Хемингуэй отошел на второй план. Потом лопнули НИИ. Люди перестали читать и Хэма в свитере грубой вязки, и эстетствующего Пруста. Забыли и теорию относительности Эйнштейна. Теперь об этом говорят даже с какой-то гордостью. Я, мол, книг не читаю, а теорию относительности не понимаю. Но Хемингуэй как культовая фигура остается в контексте времени прежде всего как победитель. Победил войну, победил любовь, победил свою смерть.

Сколько рому он выпил, сколько марихуаны выкурил, скольких женщин перелюбил. Но все это не стоит и одного абзаца "Фиесты" или страницы из "Прощай, оружие!" - в каждом слове мощь нерасщепленного атома. Самый мужественный писатель ХХ века сегодня не в моде. Маркиз де Сад, Захер-Мазох, Зюскинд вряд ли составят компанию Хэму, пышущему духовным здоровьем. Но когда пройдет пресыщение пресыщением, всем захочется натуральной пищи, прозы Хемингуэя и теории относительности Эйнштейна.