Бессмертный полк

По мотивам романа Михаила Шолохова «Они сражались за Родину»
и одноимённого фильма Сергея Бондарчука



Во имя всех, кто жив сейчас, и тех, кого уж нет,
Кто воевал под знаменем, имевшим красный цвет.
Я расскажу историю далёкой той войны,
Чьи раны Землю мучают и до сих пор видны.
 
                ****
Степь донска;я вокруг нас, просторы – не обнять,
Пятый день полко;м шагаем:  горько отступать.
И шаг давно не строевой – натёрли ноги сапоги,
Во;рон в небе одинокий, вяжет хищные круги.

Пот струится по лицу – июльская жара,
Ни тенёчка на пути, ни ветхого шатра.
Небо лишь над головой, сплошь без облаков, 
Да ковыль вокруг степной, с россыпью цветов.

Тишина вокруг стоит, даже ветер стих,
Только скрип от колеса повозок тыловых.
Бо;чка кухни полевой, да раненых обоз,
И возничий материт назойливых стрекоз.

Пить так хочется – сил нет, и хочется курить,
Но в строю и на ходу махорку не скрутить.
А фляга уж давно пуста, и котелок пустой.
И ропот тихий средь солдат звучит неуставной.

«Когда привал нам, старшина? Устали, спасу нет.
Воды б колодезной глоток, да хоть какой обед».
Но старшина, уставший сам, одёрнул болтунов:
«Ровнее строй и подтянись, не надо лишних слов».

Но вот с пригорка вид другой открылся взору нам:
Среди холмов река течёт, домишки тут и там.
И палисадники кругом, и зелень, и цветы,
И замер измождённый полк от этой красоты. 

А ноги, как-то сами вдруг на крыльях понесли,
Последних пол версты – бегом, до хутора вели.
Мы столько прошагали, теперь пора: «Привал!»
И даже хмурый старшина улыбку не сдержал.

Расположились, кто как смог, попадали в траву,
Не веря после стольких дней, что это – наяву.
Наш повар и помощник с ним огонь уж развели,
И каши запах стелется, аж слюнки потекли.

А после ужина всегда, так тянет полежать
С цигаркой самокруточной и просто вспоминать.
О жизни довоенной той, о детях, о жене.
Мечтать, как будет здорово не сгинуть на войне.

И если нет еще семьи – жену себе найти,
Быть может дом построить свой, детишек завести.
Ведь дети – корень жизни, их нужно защищать,
Страну послевоенную им надо поднимать.

За мыслями за этими уж вечер подошёл.
Народ, уставший за день, к воде речной пошёл.
Кто постирать исподнее, кто пот и грязь обмыть,
От зноя и жары дневной дать телу поостыть.

Чуть в стороне от речки, держа в руке мундштук,
Пока не слышат прочие, не видит политрук,
Два друга закадычных, пригревшись у стены,
Украдкой тихо спорят о тонкостях войны.

«И где, скажи мне, танки? А самолёты, где?
Серьёзной нет подмоги на суше и воде!
Ведь пятый день шагаем, шагаем на восток!
От нас до Сталинграда – врагу один бросок!»

«Нет, Ваня, вот не прав ты, у нас всё это есть!
Ты можешь взять газету – в «Известиях» прочесть.
Раз бьют нас – значит сла;бы, и значит – подело;м!
Сражаться лучше надо, не силой – так умом».

Но друг с ним не согласен и тихий спор идёт:
Оружие чьё лучше, чей легче пулемёт.
Вдруг окрик командира нарушил благодать:
«Бегом на построение!» Что, снова отступать?

Наш комполка уж тут как тут, усталый и седой:
«Получен новый нам приказ и завтра – снова бой!
Осталось мало нас, сынки, уж сотни полегли,       
Но честь и доблесть русскую, и знамя сберегли!»

«Вот там за хутором – холмы, там будем мы стоять,
Пока отходит армия – нам подступы держать!
Враг рвётся к переправе, по ней войска пройдут,
Нельзя бойцы нам отступать, иначе всех сметут!».

«Друзей своих мы сбережём, дадим им отойти,
За Доном армию собрать и дух перевести.
На берег тот они пройдут, поддержат нас огнём,
А после наш уже черёд – за ними перейдём».

Нет времени на сборы нам, бегом и впопыхах.
Весь хутор вышел провожать и слёзы на глазах:
«Куда же вы от нас опять, неужто враг придёт?
Фашистские порядки свои здесь наведёт?»

И вышла пред толпы селян старушка божья-мать:
«Вы, на кого бросаете? Что, бабам воевать?
Зазря молились мы за вас – за воинов своих,
Раз топчет землю русскую орда тиранов злых».

Ком в горле стал, дыханья нет, как сдавлено рукой:
«Ты мать прости, что вышло так, приказ у нас такой».
И, наклонившись, командир к груди своей прижал
Старушку ту, и слёз мужских не смог, не удержал.

«Я обещаю, что вернусь, коль буду я в живых».
И на прощание кивнул копной волос седых.
Не будет долгих про;водов и, чтоб не отставать,
Направился к околице – отряд свой догонять.

Люд хуторской не долго ждал – пора и по домам,
Старушка обратила взор к церковным куполам:
«Храни его Господь святой, спаси его от бед!»,
И окрестила комполка рукой своей во след.

                ****
Не до;лги ночи южные, раз лето на дворе.
Бой с немцами завяжется, возможно, на заре.
Минуты нет на отдых нам, окопы надо рыть,
И в полный рост позиции к восходу завершить.

Земля ну просто камень, хоть плач ты, хоть кричи,
И слышно, как бойцы вокруг ругаются в ночи.
На пальцах раны от камней, лопату тупит грунт,
Реки; прохладу бы сейчас на парочку секунд.

Нам трактор позавидует, упорства не отнять,
Глаза и руки помнят, как бруствер укреплять.
И если выжить хочется – копай и не ленись,
Пусть руки и спина давно устало отнялись.

И вот настало утро, заря пришла и день.
В поту вся гимнастёрка, пилотка набекрень.
Но мы готовы к бою, враг мимо не пройдёт,
Кружи;т над головою, разведки самолёт.

Теперь не долго ждать нам, и вот – тревожный гул,
Бойцов, уставших за; ночь, и души встрепенул.
Пыль танковой колонны, над степью поднялась,
Команда: «Рота, к бою!» над полем пронеслась.

Наш враг в себе уверен, он бьётся не впервой,
И, развернувшись сходу, колонна прямо в бой!
За танками – пехота, не прячась, в полный рост,
Не думая, что выстоит наш русский аванпост.

Не веря в наше мужество, железною волной,
Идут фашистов танки, и лязг стоит чужой.
Танкист-наводчик вражеский, уже открыл огонь,
Машины тяжесть вздрогнула, и зазвенела бронь.

К земле бойцы приникли и вжались что есть сил.
Дым пороха щекочет нос, и солнца свет закрыл.
Но так не отсидеться – к окопам ближе враг,
В ответ ударить надо, что не попасть впросак.

«Расчёты бронебойщиков по танкам, дружно, пли!»
И вот уже один, второй – вдруг замерли в пыли.
А следом третий… и еще! «Горят, их бога мать!
Эй, пулемётчики! Живей! Пехоту отсекать!»

Без танковой поддержки, пехота – не боец!
На всех у нас найдётся граната и свинец.
И вот остановился враг и пятится назад,
Стреляет зло и яростно, но как-то невпопад.

Закончилась атака вдруг, над полем суховей,
Пускай минута тишины, но тем она ценней.
На подступах к высотке убитых тел – не счесть,
Смогли «умыть» фашистов! Не надо было лезть!

Четыре грозных танка уже не так страшны;,
Подбиты, искорёжены, как смоль обожжены.
На землю нашу русскую, не надо приходить,
Нести с собою свастику и «хайль!» произносить.

Чтоб нервы успокоить, вернуть в душе покой,
Давай с тобой закурим, товарищ фронтовой!
Но если нет махорочки – кисет я одолжу,
Ты друг мой закадычный, тебе не откажу.

В окопах смех и шутки, и стих адреналин,
И над окопами дымок стал сизо-голубым.
«Смогли задать им жару», – смеются вразнобой.
Условности и звания – на пять минут, долой!
 
Но не понравился врагам «горячий» наш приём,
Решили сверху нас бомбить, раз на земле их бьём.
Гул самолетов, словно рой, смертельный и стальной,
Из «Хенкелей» и «Юнкерсов», армады штурмовой.

Утюжат нас в окопах: разрывы, стоны, крик.
А бомбы, падающей свист, казалось, в мозг проник.
Не убежать, не спрятаться, открыта степь кругом,               
И страшно голову поднять у смерти под крылом.

Быть может, вечность был налёт, а может пять минут.
Лишь только небо разошлось – и танки вновь идут.
И вновь позиции держать, и драться до конца,
Последней капли крови, последнего бойца!

Но вот отброшен враг назад и боя гул затих,
Он разделил солдат полка на мёртвых и живых.
Всего лишь день таких атак, и половины нет,
От тех, кто рядом был вчера, и встретил тут рассвет.

Контужены и ранены, как черти все в пыли,
Долг воинский исполнили – своим мы помогли.
Войска все переправились, теперь и наш черёд,
На берег тот уйти скорей, пока затих налёт.

И по команде старшины, чтоб не заметил враг,
Оставили окопы мы, и группами – в овраг.
Сгустились уже сумерки, на убыль день идёт,
Солдат, в живых оставшихся, теперь наперечёт.

Овраг петляет молнией, уходит вниз к реке,
И сил уже ни капельки, и кровь стучит в виске.
Наш комполка контужен – его бы в лазарет,
От тряски тихо стонет он, несёт какой-то бред.

Пробил осколок лёгкое, бинты кровоточа;т.
Бойцы и так уставшие к воде скорей спешат.
Носилки самодельные не держатся в руках,
И кровь, рябиной алою, сочится на губах.

На берег Дона вышли мы, сапёры вкруг стоят:
«Держи правее – мины тут! Погубите ребят».
Как глупо вышло б братцы, от немца мы ушли,
А на своих же минах – погибли б, не дошли.
 
Наш старшина не промах, скрывал ведь до поры,
Желая, чтобы не было ни смуты, ни хандры:
«К мосту, ребятки, не идём, там немец шибко бьёт,
Нам плот один оставили, даст Бог – не подведёт!»

Хоть плавать ты умеешь, а может вовсе нет,
С винтовкой, амуницией в воде… один ответ!
А потому мы скоро, на вёсла и вперёд.
Надеясь, что судёнышко снаряд не разнесёт.

Враг бьёт по переправе, досталось также нам,
Мы щедро заплатили реке той по счета;м.
Валы шальных разрядов, бурлит вода вокруг,
Ценой за переправу стал юный политрук.

Но плот волну и взрывы достойно перенёс,
И шумное течение сменил широкий плёс.
На берег левый вышли мы, десятков меньше трёх,
Наш комполка отмаялся – издал последний вздох.

Нас двадцать семь осталось, встречаем свет зари,
Озябшие, голодные, промокли сухари.
Для комполка последний копаем мы окоп,
Армейской плащ-палаткой заменим ему гроб.

Земля, что защищал ты – солдата дождалась,
И рядом с дикой яблоней могила поднялась.
Не крест и не звезду сейчас – надгробия валун,
Не надо громких слов, друзья, и пафосных трибун.

Он был простым солдатом, погиб он как солдат,
И сколько по судьбе ещё нести таких утрат.
Вставал в атаку первым, от смерти не бежал,
И слёзы утирая, нам старшина сказал:

«Сынки мои – солдаты! Товарищи бойцы!»
А голос вдруг сорвался, просел до хрипотцы.
«Такой туман сегодня, что не видать рассвет,
Над всем народом горе, и чёрным его цвет».

«Вот здесь лежит последний наш офицер полка,
Он пал в бою, как воин, чтоб били мы врага.
А там как жизнь рассудит, даст Бог, не пропадём,
И с честью до Берлина когда-нибудь дойдём!»

«Мы долго отступали, но яростно драли;сь,
Могил друзей за нами – ты только обернись.
Фашистов били крепко и будем дальше бить,
За слёзы матерей своих заставим заплатить».

«Не стыдно нам в глаза смотреть народу и стране
Не стыдно, но так больно и тягостно вдвойне.
Средь вас – я самый старый, солдат и человек,
И может, завтра сгину – закончится мой век».

«Запомните слова мои, простого старшины,
Вернёмся мы дорогами, что были пройдены;.
Мы повернём на запад и хоженой тропой,
Пойдём, как победители, тяжёлою стопой».

«Не лёгкой будет поступь и задрожит земля,
От города Берлина до самых стен Кремля.
А братья наши павшие услышат этот шаг,
И символом победы – нам будет красный флаг».

«Ну а теперь пора нам, прости товарищ нас»,
И как-то сразу сникнул, как будто бы угас.
Вот так похоронили, ни званья, ни имён,
И нет ни даты смерти, ни даты что рождён.

                ****
Бойцы расположились подальше от реки,
В окопах приютили нас славяне-земляки.
Куда теперь идти нам? Расформируют полк?
И даже Гришка балабол, насупившись, умолк.

Меж тем, среди бойцов полка, затеян разговор,
Болезнь окопная всё ж есть, а может это вздор?
«Вам, молодым, откуда знать?», - сказал один боец:
«А я уже четырежды за жизнь свою отец».

«Три дочки есть помладше, на выданье одна,
Все умницы-красавицы, да пятая – жена.
За месяцы окопные, представьте, позабыл
Супруги образ нежный и запах, что любил».

«Два года не был дома и, признаюсь, устал.
Болит душа по близким», – вздохнул и замолчал.
Но спор затих моментом, с приходом старшины,
Надежда и тревога в глазах бойцов видны.

«Майора я тут встретил с соседнего полка,
Харчами не богат он, но дал нам табака.
Его спросил, как быть нам? На что ответил он:
«Полдня пути отсюда – штабной дивизион».

«При штабе есть начальство, ему теперь решать,
А наше дело малое – приказы исполнять.
На отдых вам бы надо, ведь столько передряг!
Там, наверху виднее, но я скажу вам так:

«Раз знамя сохранили – полк новый создадут,
Солдат и командиров с резерва наберут.
На фронт опять отправят, фашистов дальше бить,
Чтоб зверя в его логове найти и сокрушить».

Ну вот, теперь всё ясно, вот только сил уж нет.
На завтрак были бомбы, снаряды на обед.
Нам срочно нужен отдых, поесть бы да поспать,
И стог травы иль сена заменит нам кровать.

А потому без споров! Приказом старшины,
Пустые рассуждения на раз прекращены.
«Тут рядом с нами хутор, там будем ночевать,
Но вот насчёт харчей, бойцы, не буду обещать».

Ну, хутор так – не хутор, с десятка два домов,
И, как в войну сложилось, не видно мужиков.
Мы к сельскому совету мальцо;м проведены,
И солнышком полуденным совсем одолены.

Пока там председатель и старшина в избе, 
Решают о довольствии, и хлебе, и крупе,
Бойцы водой колодезной набили животы.
И кто где смог попадали в акации кусты.

В окошки, приоткрытые слышны дебаты нам,
Не вышла с председателем беседа по душам:
«Зерно и крупы вывезли, чтоб не отдать врагу,
Не знаю, чем теперь ещё я вам помочь смогу».

«Товарищ председатель, ты ж бывший фронтовик,
А мыслишь не сознательно, как баба – не мужик!
Ты ж человек служивый, ну как мне объяснить,
Что двадцать семь голодных мне надо накормить».

Бойцы совсем притихли, не зная, как же быть,
Остаться на ночёвку здесь, а может уходить?
«Не сможет председатель помочь в такой беде,
Сходил бы ты, Гришаня, на помощь старшине».

Наш бронебойщик Гриша – проныра и хитрец,
Но, если есть проблемы, то тут он молодец!
«Вопрос совсем не лёгкий, но есть ответ простой,
К зажиточной солдатке отправь нас на постой».

«Ты, председатель, сделай, а дальше я уж сам».
Тот хитро улыбнулся: «Ну ладно, по рукам.
Колхоз у нас не бедный, найдём к кому селить,
А ты, уж расстарайся, чтоб всех вас накормить».

Но Гриша уже впрягся: «А что нам, мужикам?
Тут главное, чтоб внешне – не страшная мадам.
На женщину похожа, чуть ближе к сорока;,
Ну, в общем, я надеюсь, ты понял земляка».

Наш старшина в сомненьях, и в том не упрекнёшь:
«Ох, чует моё сердце, что нас ты подведёшь»
Эт как же надо бабе с любовью услужить,
Чтоб двадцать семь голодных решила накормить?»

«Ведь тут, скажу я честно, трудиться надо – ооох!
Прилежно, обстоятельно – не как при ловле блох».
Но, Гриша парень крепкий: «Трудов я не боюсь,
И от устоев нравственных немного отступлюсь».

«В таких делах амурных страдаю я один,
Всё будет по закону, я честный гражданин».
И вдруг запел некстати из песенки куплет,
О девушке, которой вернёт её портрет.

На том и порешили, собрались и вперёд,
Надеясь, что хозяйка без чувств не упадёт.
Когда служивых «армия» заглянет на постой,
И станет вдруг подворье казармою сплошной.

Добрались потихоньку, на двор размещены;.
Нам старшины приказом дела утверждены:
«Чтоб к ночи, чин по чину, людей всех разместить.
Рваньё зашить-заштопать, обувку починить».

Двор явно не из бедных, но нет мужской руки,
«К такой бы я прибился», – острили шутники.
Пяток свиней в загоне, десятка два курей,
Телёнок возле мамки, да выводок гусей.

Покуда нет хозяйки, и не пришёл закат,
Походный банно-прачечный разбили комбинат,
В лохани постирались, развесили портки,
И пусть слегка, местами, умылись мужики.

И тут в среде солдатской пронёсся как шумок:
«Братва, смотри, хозяйка!», и тише – матерок.
На двор зашла по-свойски и, хмуро оглядев,
Бойцов притихших, мимо прошла в телячий хлев.

Есть женщины в селеньях, рукою не обнять.
С такой – не то, что в койку, а в шаге не стоять!
Коль на пути ты встанешь – одной рукой сметёт!
И старшина, вздыхая, зло по колену бьёт:

«Пойду я к председателю, по морде дам ему,
Над нами насмехается он, судя по всему.
Ведь то ж не просто баба, а памятник стране!
Такую видел каменной, на выставке, в Москве».

«Ты, Гриша, перед нею, что мелкая блоха.
Держал бы ты достоинство подальше от греха.
А Гришке всё едино: «Ну что ты, старшина?
Ведь, если присмотреться, она не так страшна».

«Типичная селянка, пусть кровь, но с молоком,
При прочих женских прелестях, с такими я знаком.
Вот дожил до седин ты, не знаешь лишь того,
Блоха, пусть даже мелкая, кусачее всего».

«Ты древнюю историю учил когда-нибудь?»
Решил повеса Гришка, познанием сверкнуть.
«Там полководец греческий когда-то говорил -
Пришёл завоевать ты?! Увидел! Победил!».

«И в жизни, тот же лозунг, я для себя избрал,
Поверь, ещё ни разу я в том не прогадал.
А рост – не так уж страшен, ну чуточку полна.
Так, разрешите действовать, товарищ старшина?»

«Оно конечно действуй, куда деваться нам?
Мы в положенье бедственном, я разрешенье дам.
Но чувствую, что смертью своей ты не умрёшь,
И под крестьянкой этой последний раз вздохнёшь».

Чтоб было видно действие – не языком молоть,
Топор схватил наш Гриша и ну дрова колоть!
А после и на скотнике решил навоз убрать,
Чтоб на себя хоть как-нибудь вниманье обращать.

Хозяйка всё приметила, но вид не подала,
И ведра, принесённые, спокойно забрала.
Пред носом Казановы закрыла, хлопнув дверь.
Мол, женщина я гордая, и прыть свою умерь.

Бойцы вокруг ехидно кивают старшине:
«Наш бронебойщик Гриша – стахановец вдвойне!»
«Молчи дитя щенячье», – одёрнул старшина,
«Для нас же он старается, аж взмокла вон спина».

Но, вечер уж на хуторе, пора бойцам ко сну.
Ни макового зёрнышка, глотают лишь слюну.
Желудки пуще трактора – урчат, что спасу нет.
Напрасны были мысли про ужин и обед.

«Вот это живоглоты, из кулаков видать.
Ну, где же это видано, чтоб лечь, не жравши спать?
Солдаты не накормлены, защитники страны».
И не идут к голодным спасительные сны.

Один лишь только Гриша, всё курит и молчит.
То ходит мимо окон, то сядет, то лежит.
А старшина в сочувствии: «Эх, жаль, что не припас,   
Тебе бы граммов двести для храбрости сейчас».

«Да ладно, обойдусь я, что время зря терять?»
И кра;дучись направился свой план осуществлять.
На цыпочках, по-тихому, за ширму юркнул он,
И старшина: «Удачи!», - сказал ему вдогон.

Но вдруг раздался грохот, удар и боли крик,
И Гриша на пороге нежданно вдруг возник.
Держа рукой подштанники, другой прикрывши глаз,
Летит, не видя света, шахтёр наш, ловелас.               

«Вот это Македонский, вот это царь побед!»
Бойцы смеются тихо: «Дал маху – сердцеед».
Лишь старшина разгневан: «Так дело не пойдёт!
Пусть ищет председатель, чем покормить народ».

«И, если не накормят – не будем выступать!
Мы сутки уж не евши, пора и честь бы знать!
А вы здесь по спокойнее, хозяйку не будить,
Всем отсыпаться до утра и смех тут прекратить».

И с этими словами наш старшина ушёл.
А там, как ближе к ночи, и сон бойцов оплёл.
Кто безмятежно дрыхнет, тихонечко сопя.
Иной бубнит над ухом, вздыхая и храпя.

Над миром безмятежность, как будто нет войны,
И спят вразброд солдаты, как будто бы пьяны.
На небе звёзд рассыпано, как манною крупой,
Под сводом тёмно-синим блаженство и покой.

                ****
Настало утро на дворе. Ушёл туман в овраг,
И солнца первые лучи сменили полумрак.
И ночи расслабление, беспечность и покой,
Сменились вдруг заботами и будней суетой.

Но раньше всех хозяйка проснулась на заре.
И вот уже и стол накрыт, и мясо в казане.
Трещит костёр под варевом, а запах – что сказать,
Словами аромат такой – вовек не описать!

На скатерти постеленной, не в сказке – наяву! 
Изысков тьма невиданных, как будто к торжеству!
И хлеб домашний с корочкой, и сала добрый шмат,
Из фруктов самый ранний, но спелый виноград.

И рыбка золотистая, картошечка с лучком.
Яички из-под курочки и крынки с молочком.
И окорок копчённый, и кольца колбасы,
Из погреба – холодные, домашние квасы;.

Бойцы на двор собрались, растерянно стоят,
И запахи копчёностей носы их бередят.
Неужто их покормят, и нет теперь проблем?
«Садитесь, не стесняйтесь, еды здесь хватит всем!»

Хозяйка пригласила нежданных, но гостей:
«Горячего не ели – поди, уж пару дней?» 
И тут на свет из хаты – явление Христа!
Выходит весь помятый наш Гришка-сирота!

Весёлый смех раздался: «Какая ж он блоха?
Он царь и полководец, да в роли жениха.
Грозой замужних женщин такого назовёшь,
Но стоит лишь довериться – и с голоду помрёшь!»

В исподнем и рубахе, прищурив левый глаз,
К хозяйке подступился с фингалом напоказ.
Та скромно извинилась, но сам, мол, виноват.
«Фонарь вот нехороший, уж больно синеват».

«Товарищи всё слышали, поди ведь, засмеют?».
«Да Бог с ним», - отмахнулся, «Они меня поймут.
Фонарь мужчину красит, известно это всем,
Вот только кулаками нельзя решить проблем».

Хозяйка с Гришей спорит: «Вот то-то и оно!»
Всё в женихах вы ходите, а стыдно быть должно!
По-вашему выходит, коль муж на фронт ушёл,
Жена любому рада, кто дров ей наколол».

И что тут скажешь бабе? Конечно же, права!
Спросил чуть виновато, но с долей озорства:
«Я извиняюсь за вопрос, не скромный может быть,
Каков ваш муж-то из себя? Прошу мне объяснить».

Хозяйка подобрела: «Да вот такой как вы!
Ну, может выше чуточку, и шире со спины.
Он работящий, смирный, и дружно жили с ним,
Сейчас на излечении, мы свидеться хотим».

«Контужен он, с ранением, отпустят ли домой?»
«Отпустят, непременно, ведь главное – живой!»
И чтоб уйти от темы, спросил её в ответ:
«А по какому случаю такой для всех обед?»

«Да, что тут не понятного? Ваш старшина – орёл!
Средь ночи к председателю за помощью ушёл.
Не стал зазря бахвалиться, но правду рассказал,
Как полк ваш смело дрался и скольких потерял».

«Проникся председатель, и чуть рассвет – ко мне,
И пацанов отправил – на речку, к быстрине;.
Чтоб рыбки наловили, да свеженькой к столу,
Героев наших потчевать, дать отдохнуть в тылу».

«Какие там герои мы», – махнул боец рукой,
Польщённый этим званием и женской добротой.
Растрогалась хозяйка: «Да мы же всё для вас!
Вы только немцев бейте, и завтра, и сейчас».

«Прошу вас извинить меня за чёрствые слова,
Скажу я то, что думаю, хоть может не права:
Геройски вы сражались, но срамотно сказать,
Быть может, хватит пятиться и хватит отступать?»

Тут Гриша растерялся: «Выходит всё зазря?
Стараньями любовными не выбьешь сухаря?»
Хозяйка отвечает: «За хлеб, да соль и кров,
Громите беспощадно земли родной врагов».

«Так вышло, что не тем вы пытались угодить,
И при живом-то муже солдатки честь клеймить».
От сердца нету ключика, что сможет вам помочь»,
И с этими словами ушла от Гришки прочь.
               
                ****
Ну вот, закончен отдых, пора нам в путь идти,
Добраться в штаб дивизии и знамя принести.
И стоя на холме крутом мы, прямо пред собой,
Вдруг видим нашу армию, идущую на бой!

Вздымая пыль дорожную, бронёю грохоча,
Проходят мимо танки, моторами урча.
Машины тянут пушки, и конных там и тут,
И сотни новобранцев отрядами идут.

«Всё новое, «с иголочки», приятно посмотреть.
Побыли б в нашей шкуре – успели б потускнеть».
Но это на словах, а так, мы счастливы с тобой,
Что есть кому сражаться с проклятою ордой.

Но тут среди фигур чужих, идущих мимо нас,
Узнали вдруг мы своего, и подошли тотчас.
В бою он был контужен, мычал как тот немой,
Мы думали, не свидимся, но нет! Смотри, живой!

«Дружище! Коля-Николай! Ты как здесь, почему?
Ты в медсанбате должен быть, ну дай-ка, обниму!»
Друзья обня;лись крепко, присели покурить,
Чтоб снова, по-приятельски, как раньше говорить.

«В бою на той высотке, контужен сильно был».
Блокнот с кармана вытащил и новый лист открыл:
«Теперь вот плохо слышу, но может всё пройдёт,
И к немцам, у меня теперь, свой личный будет счёт!»
 
«А в остальном нормально, зачем меня держать?
На фронт я попросился, с врагом чтоб воевать!
Как мог я не вернуться туда, где все друзья?
Я рад, что буду с вами, ведь вы – моя семья!»

Смахнул тайком от друга блеснувшую слезу:
«Сегодня что-то душно. Навеет нам грозу.
Я слышал, вам досталось, убили комполка?»
Он знатный командир был, – «Да, жалко мужика».

«Ещё при переправе погиб наш политрук.
Мы многих потеряли, кто был для нас как друг.
Не много нас осталось. Какой был славный полк!»
И, чтобы дрожь в груди унять, воды отпил глоток.

                ****
Наш полк ещё не собран, но мы опять в строю.
Нам командир назначен, не раз он был в бою!
Сам только что с лечения, и голова в бинтах.
Такие рвутся в бой всегда, а не сидят в тылах.

Дана команда «Смирно!» и «Знамя расчехлить!»
Наш командир у стяга встал, колено преклонить.
Целуя край полотнища, он при;нял славный полк.
Строй замер, будто каменный, и ветер треплет шёлк.

«Друзья! Однополчане! Могу я так сказать?
Солдаты, чьё призвание народ свой защищать.
Ваш подвиг и страдания не позабыть вовек.
«Спасибо!», – скажет Родина и каждый человек».

«Спустя десятилетия мир будет вспоминать,
Как мы смогли фашизму хребет его сломать.
Чтоб к сердцу нашей Родины – Москве не допустить,
И здесь, под Сталинградом, дух русский укрепить».

«Я знаю, впереди у нас немало трудных дней,
Боёв тяжёлых и побед, и смерть родных людей.
Страной-освободителем Европу мы пройдём,
И знамя нашей армии в Берлин мы принесём».

Слова проникли в души, и даже ветер смолк.
Готов за Родину стоять бессмертный этот полк.
В строю сплочённом, как один: деды;, отцы, их дети
Но Родина на всех одна! И нет другой на свете!

                ****
ЛЮБОВЬ к великой Родине храним в своих сердцах.
НАДЕЖДА не погибнет, не обратиться в прах.
и ВЕРА наша свята, что нужно бить врагов.
Мы носим нашу ненависть на кончиках штыков!