Бабье лето

Когда внутри я в свет перевернусь,
пойду над городом, шероховатым морем,
сверкнув обрывком рыбьей мишуры
в стеклянном шаре как в миниатюре
осколка полуострова,
тогда придёт октябрь.

Из ветерка, из тучи подколодной
лазурь протиснется как Лазарь погребённый, —
сорвав бинты, смахнув с дыханья тлен,
роптанье мороси, гусиных лапок бури,
волною дрожи обольёт вдоль стен,
домов, похожих на скреплённый небом улей,
в чубарых пятнах пробелёных проседей,
увитых бирючиной костяной,
где кислорода мало для влюблённых,
вдруг вспыхну я над чьей-то головой.

"Звезда!", "Динь-Динь!", "Солярное гало!", —
внизу воскликнут люди изумлённо.
А я лечу! Всё только началось.
Бульвар раздвинулся. Движение фигур
Немного стало декорационным.

Сначала полдень ламповый...Но, чур,
не тормошить неторопливо струны.
Всё тут настроено как в солнечных часах:
Сейчас прохожий свистнет, кинув в урну
пакет, пёс выбежит, с забора стрекача
даст кот, изысканным аллюром
проследует на стопках-каблуках
по улице в открытый продуктовый
купить ситро из барбариса мисс Очаг
(Домашний). Местный Казанова
лишь к вечеру стряхнёт блеск её чар,
когда уходят школьники в обновках
гулять по набережной, где, флиртуя ловко,
под локоток берёт кувшин гончар,
торгуя сувенирами с селёдкой,
пока турист последний как фонарь
горит приветливо, и всё ему в охотку:
Крым, чайки, скумпия, десантники, корабль,
который посерёдке
между зрачком и месяцем застрял,
рассеиваясь в воздухе, продрогший.

Встречая поезд в утренних лучах,
курортник прыгает с подножки в купе-лодку,
жалея, что держал хвост пистолетом,
когда пил преимущественно чай
(опять не он), не посетил врача,
и в общем проепланил бабье лето.