Короткие рассказы

Она сидела у окна за пишущей машинкой,  и что-то печатала. Никогда она с ней не расставалась, и даже умудрялась брать эту тяжелую глыбу с собою в лес, чтобы и там сидеть за нею. За окном стоял окоченевший город с мертвым видом в закоптелый двор. Окна всех домов были выбиты и тем больше придавали пугающий вид, потому что всякий раз ей мерещилось, что кто-то стоит в одном из этих черных квадратов и наблюдает за ней, или уже покоится со своим семейством, создавая пугающую загробную тишину. Впрочем, не столько тишина ее пугала, сколько непрекращающийся гул, отдаленно напоминающий людской вой. Она неоднократно пыталась разгадать таинственную природу этого звука и нередко выглядывала в окно, когда он усиливался, только ничего не замечала, кроме одиноко проходящих случайных посетителей ее мертвого двора. Эти одинокие полуживые люди постоянно еле плелись, напоминая уже этим завтрашние трупы и печальный исход их напрасной борьбы за жизнь. Сколько их теперь в ее доме осталось, казалось, он весь был переполнен ими.
Впрочем, ее всегда успокаивало уютное тепло с камина в собственной квартире, восковая свеча перед собой, и Марк с отцом, никогда не оставлявшие ее в этом страшном доме одну. Всякий раз они уходили поодиночке, быть на улице одному казалось безопасней, чем дома. Она давно перестала выходить за его стены, потому что боялась этих полуживых «мертвецов» (как она их называла). Отец, как всегда сидел перед камином и подбрасывал дрова, некогда служившие роскошной стариной мебелью.
–  Скоро возьмемся за пианино, —  сказал он с легкой иронией на лице, посмотрев при этом на Марка, а не на нее.
–  Мы все равно на нем не играем больше.
Марк никогда ни в чем не мог возразить ее отцу, и всегда чувствовал себя гостем в их доме, которого они подобрали на улице и приняли в свой теплый кров, как благодетели. Да, она и была для него всегда благодетельницей, точно Ангел, умилившийся над ним и спустившийся к нему с Небес, дабы показать путь к спасению.
–  Жалко все-таки, –  повернулась она к отцу, –  глядя на него, я вспоминаю о прежних днях, и не теряю надежды, что мы снова станем проводить за ним свои вечера.
Они давно заручились больше не играть на нем, чтобы не тревожить покой мертвых вокруг, не врываться в тишину оплакивающих скорбных лиц, лишенных всякой надежды, когда и игра на пианино звучит уже кощунством над их тяжелой участью. «Игра в склепе плохая затея» –  сказал однажды отец на ее просьбу сыграть для нее. Больше она не просила его об этом.
–  Скажи Марку, чтобы он принес еще дров, он всегда с ними придет.
–  Он может больше вообще не придти, если ты ничего не понимаешь!
Она замолкла, и ничего не сказала, пока одна догадка снова не пронзила ее голову, заставив снова заговорить.
–  Ведь ты столько замков понавешивал вокруг, смотри, как ты ее загородил! –  указывала она на дверь, скрывающуюся за загораживающим ее шкафом
– Ты знаешь ведь, что они ворвутся сюда однажды и съедят нас, все вместе, эти самые соседи! Боишься и не доверяешь им, поэтому столько ружей у тебя в доме, для каждого из нас. Я умею стрелять, Марк умеет стрелять, – только хочу тебя предупредить, если они и ворвутся сюда, то нам разумней будет стрелять в себя, а не в них. А тебе лучше сразу застрелить меня, прежде чем самому застрелиться, потому что себя я убить не смогу!
–  Что ты мелешь! – не удержался отец.
–  Тише! – вмешался вдруг Марк, и посмотрел на окно.
– Ты тоже это слышишь? –  тут же увлеченно спросила она, позабыв уже теперешний разговор, и даже с изумлением посмотрела на него.
– Что слышу?
Она ничего не ответила и снова обратилась к отцу, уже полушепотом, так что следующая реплика стала еще мрачней предыдущей.
–  Ты для того и перестал играть, чтобы нас не распознали, не разгадали, что мы сидим тут живые, счастливые, такие румяные все. Кого в первую очередь они съедят, румяных и съедят, кого и ограбить заодно можно.
–  Тебе не кажется, что Катя с Андреем давно не приходили к нам? – повернулась она неожиданно к Марку, несколько провокационно сдерживая содрогающуюся от собственного вопроса ухмылку.
–  Когда в последний раз ты сама к ним заходила? – снова иронично добавил отец, после чего она точно замолчала, и больше ничего не говорила.
Теперь она снова сидела над пишущей машинкой и думала о прежних временах, когда Катя и Андрей сидели тут с ними возле камина, и слушали ее пение, а рядом с ними стоял Марк, все также восхищая ее своим статным молчаливым видом. «Мой вечный страж» –  шутила она тогда над ним. «А ведь он ничуть не изменился», –  подумалось ей, перед тем, как заснуть за столом, –  «Гул почти не утихает». Сквозь сон она чувствовала потом, как Марк осторожно взял ее на руки и бережно положил в постель, хорошенько укутав одеялом. Время от времени она продолжала слышать, как они с отцом о чем-то шепотом толковали в другой комнате, более пустой, чем эта. Все разговоры были о деле. Она понимала, что многого не знает, откуда например, у них столько запасов еды, и понимала, почему не спрашивает их об этом, подавив свое любопытство. И все же догадывалась, для чего всячески замаскировывалась дверь под ветхий внешний вид, которую при этом было не пробить. «Они и стену даже пробьют, если захотят», –  как-то без повода намекнула она отцу о своих догадках.
–  «… ночь эту уже не протянет, так окоченевшего и оставил лежать там», –  донеслось до ее головы сквозь сон, так что она на мгновение проснулась. Нет, это уже не мерещится мне, это действительно было им сказано, она заснула снова после этих слов, поняв, насколько действительными были все ее чувства, с которыми не хотела больше просыпаться.
–   «… теперь иди спать, завтра снова его проведаю…».

   Марк лег рядом и прижался к ней, содрогаясь от холода. Ему вновь почувствовался тот приятный уют исходившего от ее тела тепла, которым он наслаждался каждую ночь, находясь с ней под одним одеялом. Даже неописуемое счастье находило на него, и время от времени он просыпался, чтобы снова почувствовать радость засыпания рядом с ней. Какие все-таки это были для него прекрасные мгновения, с которыми он никогда с нею не делился, чтобы она случайно ничего не испортила своим знанием об этом. Или чтобы сказанное не превратилось в банальность, которую и сам станешь потом перед собой стесняться. «Ведь я и до войны не был так счастлив с ней», –  подумал он, и вспомнил дачу за городом, куда они любили от всех сбегать, чтобы насладиться одиночеством рядом друг с другом. «Там тоже был камин! Никогда больше этих дней не настанет, другие дни настанут, но какими бы они не были, я счастлив с ней сейчас… Только велика цена за такое счастье, велик страх и тревога, которые меня окутывают гораздо чаще, чем эта ночь. Пусть будет как раньше, не так, как сейчас, –  пусть все-таки я снова забуду это все, и станем мы самой обычной парой, какой были раньше, с самыми фантастическими представлениями друг о друге, которые быстро распадаются вместе со всеми клятвами и обещаниями там наедине среди леса. Мне страшно, Господи! И все же это вечность, которой я никогда не пресыщусь, с которой мне хорошо, и должно быть… я ни на что ее не променяю. Прости мне мое малодушие, моя любимая! Спи, мой Ангел! Ни за что не забуду эту ночь, и благословляю ее вместе с тобой, потому что иначе я бы не узнал тогда, насколько мы Одно с тобой».         
Глухой сон настиг его. На этот раз он не почувствовал, как она вышла из его объятий, и устремилась снова к двери. Услышал уже открывающуюся дверь с отодвигающимся шкафом, который использовался для страховки, –  после чего машинально вскочил, и побежал следом, едва успев накинуть обувь. Отец тоже устремился за ними, но задержался в подъезде, чтобы закрыть замок входной двери. «Кричи, если что!» –  снова вслед напомнил он ему. Она в беспамятстве выбежала во двор с чем-то обернутым в черный пакет под рукой. «Эй, все сюда, у меня тут кое-что есть для вас!», –  крикнула она и побежала по двору, заскочив за угол. Марк едва заметил это и поблагодарил судьбу, что успел вовремя засечь ее, потому что прежде с этими криками она скрывалась в переходе, почему по инерции он нырнул бы скорей всего именно в него, безнадежно разыскивая потом на проспекте. На этот раз ему не пришлось ее долго разыскивать, она стояла в двадцати шагах от него перед большой кучей костей, которые до весны складировались прямо в этом заброшенном дворе, где давно уже никто не проживал.
«Вот откуда этот гул» –  прошептала она тогда, и в этот момент на нее набросился кто-то неожиданно из темноты, повалив на землю. Она страшно закричала, и даже до крови прокусила промерзшую руку незнакомца, он же пытался вырвать у нее черный сверток в руках, который принял за хлеб. «Дай сюда» –  сквозь сухой хрип едва слышно проговорил он, после чего стал кричать от резкой боли. В этот момент Марк настиг его, схватил за ворот, после чего кулаком ударил по лицу со всей силы. Незнакомец без чувств упал на землю. Она только молча потом смотрела на него какое-то время, пока не подбежал отец, после чего Марк осторожно обнял ее еще трясущееся как лепесток худенькое тело.
             – Все, пойдем, –  проговорил он ей тогда.
Она развернулась, и втроем они вместе пошли домой, наслаждаясь тем, что так все благополучно для них закончилось и они снова вместе.
 Утром она проснулась счастливей, чем обычно, и даже не переживала из-за своего очередного ночного припадка, о котором на этот раз хорошо помнила. «Он больше не повторится» –  знала она уже с убеждением, когда увидела снова свой двор, наполненный солнечным светом и белизной выпавшего этой ночью снега. Только что вошел в дом отец, придя на удивление совсем быстро, и настроение его было слегка приподнятым.
–  Ну как тут у вас, –  спросил он Марка, глядя на свою любимую дочь, которая продолжала смотреть в окно, не обращая ни на кого внимания.
Марк успел только пожать плечами, как она сама за него ответила, по-прежнему не отводя своих светлых глаз от снежного двора. «Папочка, если ты разберешь пианино, знай, что я не обижусь и все сама пойму», –  промолвила она, и, обернувшись, посмотрела на него с таинственной решительностью во взгляде.
–  Не думаю, что нам придется это сделать в ближайшее время. Сегодня Виктор Васильевич в своей квартире окончательно замерз, многого так и не успев сжечь. Книг особенно много, целая библиотека, которую он всю жизнь собирал…
–  «… как будто специально для нас», –  хотел он было снова иронично добавить, но вовремя остановился, дабы не омрачить преобразившийся вид своей дорогой дочери, и такое светлое снежное утро, которое пророчило новое счастье для них троих. «Не прогневить бы только Бога», –  с упреком самому себе он вспоминал потом этот момент, который решающим образом мог сыграть над ним злую шутку из-за одной лишь неудачной вставки в своем коротком рассказе о неком несчастном Викторе Васильевиче.