карлики выходят в Голиафы

Ночью холодно, дальше - хуже,
в тёмный месяц пойдут снега.
От сирены заложит уши
маловера и синяка.
Отмахнётся спокойно - дескать,
по такому и не вздохнут.
Жизни мало, всего на десять
проходных, испитых минут.
Предваряется ливень громом,
дождь осколков, и пей-не пей,
разрастается вдруг огромным
разноцветным листом репей.
То ли белочка с перепою,
то ли явь, то ль кошмар ночной.
У обстрела лицо слепое,
изувеченное войной.
Примораживает помалу,
и под утро, гремя костьми,
вспомнит выживший, как ломало,
как выкручивало к семи.
Не оценят, заметят вряд ли,
ну, подумаешь - синева.
До зимы не таких теряли,
надо их схоронить сперва.
Вот репей бы срубить под корень,
лучше выкорчевать, но как?
Знать, холодной земле покорен,
прожигающий жизнь синяк.
Он, руками её разрывший,
закопавший в неё своих,
будет ждать под небесной крышей
холодов, чтобы встретить их.
Страшен, дик и неприручаем,
если встретишь - бросает в пот...
Он и греется только чаем,
и спиртного давно не пьёт.

***

Знакомое подвальное житьё,
ни свет, ни тьма.
И лампочка - я выучил её.
Она сама
калила нить в несчастных сорок ватт
в один присест.
А плесень - в ней никто не виноват -
что камень ест,
врастала быстро в плоть известняка,
в трахеи труб.
С подвальной жизнью был наверняка
совсем не груб
я маленький, привычный к ней тогда,
к её делам,
где слизневая метила слюда
потёртый хлам.
Где жуть вселялась ночью в серых крыс,
и шебурша,
внушала всем - не можешь, не берись,
молчи, душа,
не знающая войн и лагерей,
голодных дней.
В сырых камнях расти да матерей,
и стань сильней
для будущих, пока что спящих войн -
они в пути,
легко под стёкол битых перезвон
до нас дойти.
Тогда-то мы и спрячемся в подвал,
он здесь, он ждёт.
Он жителей ещё не предавал,
спасая от
возможности быть целью на свету,
валиться в грязь,
и чувствовать под сердцем пустоту
в который раз.
И я в него, как будто в черновик,
впишу рефрен -
спеши туда, хоть жить и не привык
под вой сирен.

***

Уже сентябрь, философы в загуле,
историки разъяли, словно труп,
прошедшее. Писатели загнули
брехню на флейтах водосточных труб.
Похоже, осень, время ждёт Давида
с его дождём размоченной пращой,
и в городе война и дольче вита
ведут междусобойчик небольшой.
Здесь карлики выходят в Голиафы,
пуская миллионы на убой,
и кажется, что в Библии нет Альфы.
Решил начать? Тогда начни с любой
понравившейся буквы алфавита.
Судить-рядить в такие времена
не стоит - эта осень ядовита,
поскольку в ней рассеяна война.
Дожить бы до какой-нибудь Омеги,
приемлемой, затерянной в снегу.
Как старый гробовщик снимает мерки
с убитых день, бормочет - не могу
я это видеть - жил... и умер тут же,
один обстрел - и улица не та.
Дома - располосованные туши,
забойщики скучают - суета
везде, во всём, всегда одна и та же,
хоть улицу на тряпочки порви.
А где-то бодро пишут репортажи,
а то и мемуары на крови.
Как просто в человеке будят зверя -
идею дал кому-то - и владей,
он будет убивать спокойно, веря
в незыблемость и праведность идей.
Так холодно, историк ли, философ,
какая к чёрту разница, скажи?
Сентябрь. Ответов больше чем вопросов,
но все они построены на лжи.
Осенний взгляд с издёвкой философской,
забыт закон врача - не навреди.
Как будто бы младенца манят соской,
помалу отлучая от груди.
Как будто мать его бросает где-то,
и даже не шепнёт - поберегись,
в латунную листву переодета,
звеня в ночи бубенчиками гильз.