Не склонен я прельщаться Пастернаком

Не склонен я прельщаться Пастернаком,
Цветаева до дрожи не проймёт.
Мне сроден с Мандельштамовским бараком
Ахматовской Невы блокадный лёд.

Я иудей не в вере, но в прононсе.
Я в голоде подлец – да будет так!
Соседской пайкой зло давился Осип
Под занесённый в ярости кулак.

Барачный опыт не имеет жали.
Когда уже остыла кровь в висках,
Три дня его под нарами держали,
Чтоб неустойку с мёртвого взыскать.

И я ещё возьму своё, постой-ка,
По высшей мере всех тюремных схем,
И взысканною будет неустойка
За чуждый хлеб, что с жадностью я ем.

Елабуги Цветаевско-безбожной
Мне неизвестны крыши и дворы.
Плац Петербурга ветрено-острожный,
Мне ближе плач твой, козни и дары.

Мне с Анной от тебя не отрекаться,
Услышавшей: "Об этом напиши,
Что эшелоны всех эвакуаций
Не вывезли из города души."

Пусть от Ташкента далека блокада,
Душа в блокаде города внутри.
Кто голодал, тому уже не надо
Ни послесмертных писем, ни петли.

Мне по стихам всё тот же будит голод
Не кисть рябин, не колокольный звон –
Ахматовой глухой могильный голос
За всех, кто в этом месте погребён.