между вечностью и завтра

Когда-то давно наивысшей свободой я считал возможность читать запрещенную литературу.

Запрет объяснялся внешней угрозой.

Внешнюю угрозу я осознавал, но запрещенная литература притягивала.

За хранение запрещенной литературы наказывали, а за чтение ставили на подозрение.

Чтобы снять с себя подозрения я иногда публично осуждал запрещенную литературу, кроме того я был единственным учеником в классе кто её читал и одновременно мог внятно осудить.

Осуждая запрещенную литературу, важно было подчеркнуть, что ты ее не читал.

В запрещенной литературе писали чудно – свобода означает не чтение запрещенной литературы, а другое – иную жизнь.

Ещё мне было понятно, что между свободой чтения и свободой жизни находится свобода сочинять самому, но не самому себе, а с правом распространения или хотя бы хранения.

Хранение, повторюсь, было запрещено, поэтому все писатели были на подозрении – могли сочинить, а затем хранить.

Писатели тоже осуждали. Так шли годы.

Стрела времени была направлена к свободе… чтения запрещенной литературы.

Внезапно объявили, что внешняя угроза ослабла, стрела времени замедлилась, а жизнь улучшится если все будут читать и главное обсуждать между собой запрещенное.

Так якобы начальство узнает что именно из запрещенного больше нравится народу, потому что перебрали всё разрешенное, а жизнь не улучшалась.

Оказалось, что народу больше всего нравится порнография и её пришлось снова запретить.

Остальное запрещенное разрешили хранить и читать.

Потом разрешили сочинять запрещенное.

Кое-где стало можно и лучше жить, но оказалось – нам так не жить, а если жить, то недолго…

Удивительно, но всегда было понятно, что запрещено, а что не запрещено.

Запрещенное ведь не стало разрешенным, оно не перестало быть запрещенным – просто за него прекратили наказывать.

Постепенно мы подошли к следующему этапу – жить иначе, то есть жить так как запрещено.

Но по-прежнему было понятно – жить всё равно запрещено, но наказывать не будут или будут наказывать выборочно.

Жеребьевка выборочных наказаний устраивала – она была похожа на чемпионат мира по футболу – если повезет с подгруппой можно выйти из группового турнира в одну восьмую, а если повезет с судейством – в четвертьфинал, где можно мечтать о повторении успеха в Мельбурне в 1956 году.

Вдруг неожиданно запретили сочинять запрещенное, но жить не запретили.

Сочинять запретили под тем же старым предлогом о внешней угрозе.

Внешняя угроза была всегда, но мы, пытаясь её избежать, запрещали, потом разрешали, а когда выяснилось, что угроза всё равно нарастает, снова запретили.

Хранить и читать запрещенное на фоне внешней угрозы можно, но кто-то же его сочиняет, а это запрещено!

Всё, казалось, запуталось, но оказалось, что так тоже можно.

Хранить, читать, не сочинять, но кое-где жить.

Не отсюда ли пришла мода на философов – они дают интервью и все их понимают как в Древней Греции.

Философы объясняют происходящее с точки зрения вечности и это нравится, потому что насчет завтра уверенности нет, а вечность определенно есть.

Дошли же до нас древние тексты на застывшей глине!

Я кстати не расстраиваюсь из-за того, что мы не можем их прочесть.

Ну, прочли, расшифровали и что!

Мы никогда не узнаем – эти древние тексты в древности были запрещены, разрешены или за них просто не наказывали.

Внешняя угроза была, но усиливалась она или ослабевала, можно ли было жить, хотя бы выборочно и наступало ли для автора завтра?