Номер тринадцать

– Синусом острого угла прямоугольного треугольника называется отношение противолежащего катета к гипотенузе…
Перед глазами, как по мостику, ползёт по тонкой зеленой травинке божья коровка. Травинка клонится к земле, а малюсенькое создание, деловито перебирая крохотными ножками, не спеша переползает на мой, подставленный вплотную к острому кончику травинки, указательный палец.
– Божья коровка, улети на небко. Там твои детки кушают котлетки. Всем по ложке, а тебе ни крошки… ¬– Потянувшись рукой к слепящему глаза солнцу, бормочу я, полулежа на узорчатом синем покрывале в тени куста дикого шиповника. Красный с чёрными горошинами на спине жучок суетливо крутится на ногте, недовольно шевелит усиками. И наконец-то решившись, поднимает, растопыривая в стороны, яркие глянцевые крылышки, улетает прочь. Будто на самом деле спешит делить между далеким божьикоровочным выводком вкусные считалочные котлетки.
Полдень, жарко. От реки уже не веет прохладой. Рядом со мной, на покрывале – толстенная, девяностошестилистовая «общая» в клетку тетрадка, аккуратно исписанная аксиомами, теоремами, доказательствами. Завтра в нашем восьмом классе экзамен по геометрии – готовлюсь.
– Ленка, да брось ты читать! Сколько можно гранит науки грызть? Перед смертью не надышишься. Пошли купаться! – Полчаса как убеждает меня, четырнадцатилетнюю зубрилку-отличницу, желающая поскорей грациозно пробежать к воде мимо играющих в пляжный волейбол мальчишек кудрявая одноклассница Светка. – Купаться-я, Ленка-а! – Почти не умолкая, канючит она.
– Иди, я ещё поучу, – не соглашаюсь я. Но уже через минуту мысленно, сама с собой, вступаю в спор: «Действительно, сколько можно учить? Мозги скоро закипят. С утра долблю эту геометрию. Надо, надо, надо!.. Три билета повторю и…»
А в голову вместо порядком надоевшего раздела математики, мешая повторению пройденного, навязчиво лезут стишки-запоминалки из маминых школьных времён, которые я вслух, поднимаясь с покрывала, чётко декламирую изумлённо округлившей глаза Светке, удивляясь сама себе:
– Пифагоровы штаны на все стороны равны. Знает каждый пионер – длина окружности два пи эр. Биссектриса – это такая крыса, которая бегает по углам и делит угол пополам…
Ещё мгновение, и подкинутая вверх тетрадка, перевернувшись в воздухе и раскрывшись веером страниц, пестря цветными чертежами, стремительно летит в колючий куст. А я, подняв лицо к небу и словно обращаясь к кому-то: «Эй, Вы там, наверху!», как поёт по телику в известном одноимённом клипе-шлягере с замотанной в полотенце головой примадонна Алла Пугачева, громко, во всеуслышание, безапелляционно заявляю:
– Если Бог есть, он даст мне тринадцатый билет!.. – Я разбегаюсь и, считая во весь голос на ходу. – Раз, два, три! – Буквально залетаю в холодную воду, поднимая кучу радужных брызг. Догоняя меня, следом, «тем же макаром», в воде оказывается довольная Светка.
– Ты серьезно про тринадцатый билет, ну, что вытащишь его на экзамене? Лен, тебе же, по большому счету, всё равно, какой достанется. И так сдашь, однозначно, на пятёрку. Зачем попусту волноваться-то? – Уже на берегу, под тем же диким шиповником, одолевает расспросами докучливая одноклассница. Обе знаем, что заполучить сей билет на экзамене есть вожделенная мечта всех без исключения сдающих, особенно, закоренелых двоечников. По причине того, что в него, этот самый билет, в противовес прочим двадцати с небольшим, составителями были включены самые наилегчайшие два вопроса и задача.
На четвереньках, раздвигая колючие ветки шиповника, лезу в самую середину куста. Ободрав руки о его колючки, отыскиваю застрявшую в ветках, у самой земли, заветную тетрадку. Пятясь, таким же образом возвращаюсь назад. И, присев на корточки, хлопая попеременно по коленкам и тетрадке ладонью, стряхиваю серый песок, пыль и налипшую сухую траву. Засовываю тетрадь в пляжную сумку вместе со свернутым синим покрывалом. Затем неспешно поворачиваюсь к Светке и с деланной уверенностью, серьезно и убедительно произношу:
– А как же! Если Бог действительно есть, то мне тринадцатый, факт, и достанется! – Продолжая собираться, сдёргиваю с куста развешенную на нём одежду, накидываю ремень пляжной сумки на плечо, на ходу сую ноги в сандалии. – Пора, пошли! – Отправляюсь в кабинку переодеваться. Светка, скоренько пособирав свои вещи, спешит за мной.
А, возвратившись домой, я, утомленная жарой и купанием, засыпая, напрочь забываю об этом разговоре…

***
Бога я побаиваюсь. Он строго смотрит на всё происходящее со старинной иконы из темного угла кухни в доме моей бабушки, и, как будто упреждая меня, совсем ещё маленькую девочку, в чём-то предосудительном, сердито грозится поднятым вверх указательным пальцем.
– Боженька всё-всё видит! – частенько, независимо друг от друга, напоминают мне, чтобы остановить мои детские шалости или, когда я, малоежка, отказываюсь от завтрака или обеда, женщины нашей семьи по материнской линии – прабабушка, бабушка или мама, особой религиозностью, впрочем, никогда и не отличающиеся. Точно также меня иногда пугают милицией, Бабой Ягой или неизвестным фантастическим персонажем сродни Домовому – Мочушкой, почему-то сидящем под прабабушкиной металлической кроватью, но планирующем из-под нее вылезти и утащить меня, если не буду слушаться.
– Ленточка, ешь булку с маслом, будешь толстая, красивая! – Убеждает прабабушка, пережившая голодное время революции и двух войн, точно так же, как Бог на иконе, под которой она сидит, поднимая вверх крючковатый из-за подагры указательный палец…

***
– Только попробуйте! Убью, если кого там увижу! – грозит кулаком всему классу «Классная» накануне большого церковного праздника. Ходить в церковь, по школьным меркам, строго запрещено. Учителя туда на каждые Рождество или Пасху с вечера отправляются дежурить, чтоб ловить учеников-нарушителей, а потом на собраниях стыдить и «пропесочивать». Регулярно проводятся атеистические классные часы, на которых настойчиво вбивают в голову, что Бога нет, а религия – опиум для народа. В ход идут и Пушкин про Попа с Балдой, и Маяковский, плакаты, фельетоны из журналов, песни со словами вроде: «мы всех богов свергнем с небес». Непонятно только, как можно свергнуть тех, кого нет?.. Но доходит до того, что после одной из таких «бесед» одноклассник у своей бабули в деревне иконы топором переколол. Почти все поголовно – крещённые, но крестик в школу надевать категорически нельзя. Увидят – будут неприятности. Мой – у мамы спрятанный в шкафу лежит.
Не просто читаю, я «глотаю» книги. Среди бабушкиных, на полке самодельной резной тумбочки, возле стопки патефонных пластинок, нахожу Библию для верующих и неверующих Емельяна Ярославского 1959 года выпуска, журналы «Наука и Религия». Там же вместе с медицинскими справочниками соседствуют, впрочем, и рассказы Ги де Мопассана, флоберовские «Воспитание чувств», «Госпожа Бовари». Далеко не самая подходящая подборка для ученицы средней школы, но за тем, что я читаю вместо «списка на лето» никто не следит...
В Знаменскую церковь Борисоглебска иногда захожу с мамой или бабушкой, будучи в родном городе на каникулах. Там красиво, тихо и как-то торжественно. Но, главное, почти всегда, когда я попадаю туда, малолюдно, почти пусто. Благоговейно, с восторгом, смотрю на иконы, но больше, как на живопись. Учусь в художественной школе, очень хочется написать икону самой.
Под Пасху весной приезжаю в Борисоглебск, бабушка зовёт куличи святить. Отказываюсь – одета в яркий свитер, вызывающе короткую юбку, черные колготки в сетку, на голове – копна взбитых кудрей. Бабушка не отстаёт:
– Идём, донести поможешь и только во дворе постоишь.
Иду. Стою во дворе. Мимо меня проходит священник. Останавливается, снимает с себя длинный светлый плащ, накидывает на мои плечи и, слегка подталкивая к церковному порогу, тихо произносит:
– Заходи в Храм, не бойся. Господь всех любит. – И дальше громко, уже всем. – Радость! Радость! Здравствуйте! С праздником! Как много людей пришло! Проходите! С Праздником!

***
В шумном в обычные дни школьном коридоре непривычно тихо, слышен лишь шёпот напоследок зубрящих геометрию нарядных, в парадной форме, одноклассников и шелест лихорадочно перевертываемых ими страниц тетрадей и учебников.
Я стою у огромного раскрытого окна. Мои русые, корзинкой, туго заплетённые косы с обеих сторон венчают атрибутом высокой торжественности колоссальных размеров белые капроновые банты. На коричневом шерстяном форменном платье – жёсткие, с вечера подшитые накрахмаленные воротничок и манжеты. В красной лакированной левой туфле, на удачу, припрятана ежесекундно норовящая выскользнуть из-под пятки в носок медная пятикопеечная монета. А в кармане застегнутого булавкой белого с оборками по бретелькам, сшитого мамой, школьного фартука – сложенный вчетверо тетрадочный листочек в клетку. Со словами молитвы Живые помощи. Ей же аккуратно переписанными с такого же, но уже истёртого по углам, старого, бабушкиного листка. Когда я тяжело болею, мама кладёт мне в изголовье кровати на подушку свою свадебную фату, брызгает на меня святой водой, зажигает свечу и читает эту молитву. Знаю её почти наизусть.
Подведя итог моей тщательной подготовке, очень напоминающей стихотворение Самуила Маршака «Приметы», где девочка Валя, как и я, собирающаяся на экзамен, чтоб заручиться удачей, следует всевозможным приметам и суевериям – окунает пальцы в чернила, мечтает увидеть бородатого вагоновожатого в трамвае, – мама утром перед дверью квартиры, троекратно перекрестив меня, напутствует:
– Будешь выходить из дому, входить в школу и в класс, не забудь сказать: «Ангел мой, пойдём со мной, ты впереди, я за тобой».
– Да, хорошо, скажу. Пока, – киваю. Громким шёпотом, чтобы мама слышала, приглашаю Ангела присоединиться ко мне, одновременно направляясь к лифту.
В школе только сдающие экзамен. Коридоры пустые, гулкие. Из распахнутых окон пахнет ещё не отцветшей сиренью. Я собираюсь зайти первой. Стоять и трястись за компанию от страха с переживающими одноклассниками не по мне. Пригласили. Пора.
В классе, волнуясь, иду по проходу между рядами пустых парт, подхожу к столу экзаменационной комиссии, на котором возле вазы с пышным букетом сирени уже разложены ещё никем не выбранные двадцать два билета.
– Тяни, Николаенко, – направив указательный палец на узкие, аккуратно нарезанные, полоски бумаги, предлагает мне наша математичка, Раиса Михайловна. Энергичная, жизнерадостная, средних лет и роста женщина, плотная, с почему-то всегда стоящими дыбом в результате химической завивки короткими кудрявыми волосами. Талантливейший предметник и педагог, привившая мне, да и не только мне, огромную любовь к математике.
И я, зажмурившись, мысленно пригласив Ангела к участию, наугад тыкаю пальцем в билеты. Открываю глаза и, взяв в руку тот, на который попала, переворачиваю, чтоб зачитать номер. Но ошарашенная, удивленно смотрю на бумажку с билетом и молчу.
– Ну, называй номер и иди, садись, за первую парту готовиться. Лена! Что молчишь? – как будто издалека доносится до меня голос учительницы. Все трое членов экзаменационной комиссии внимательно смотрят на меня. – Тебе что, плохо? Воды?
– Нет, наоборот, мне очень хорошо, – бормочу я. И уже громко. – Билет номер тринадцать! Первый вопрос – теорема о сумме углов треугольника. Раисмихална, можно я без подготовки?! – и, не дождавшись ответа, с билетом в руке, направляюсь к доске за мелом, по дороге сняв с крючка и сунув под мышку огромных размеров деревянные линейку и транспортир, которые так и норовят урониться на пол. А в то же время вниз от затылка по шее и дальше по плечам, спине, рукам, ногам, не останавливаясь, бегут мурашки, будто меня догнал и щекочет подкравшийся сзади Ангел. Будто во сне вижу, как математичка наклоняется к остальным членам комиссии, что-то тихо им говорит, а они по очереди кивают ей. Потом она обращается ко мне:
– Иди, Николаенко, пять! Сдала! Тринадцатый билет в твоём исполнении мы слушать не будем. Он для тебя слишком легкий. Иди, иди… Зови следующего. Считай, повезло так повезло. Надо же!..
Я быстро выхожу из класса, машинально сообщаю одноклассникам, что очередной ученик может испытывать судьбу. На вопросы, как было, что поставили не отвечаю. Сунув машинально кому-то в руки уже ненужную мне тетрадь с конспектом, направляюсь к тому же открытому окну. Радости от не заслуженной ответом пятёрки совершенно нет, скорее, я испытываю разочарование, но одновременно в моей голове ярким полосатым мячиком удивленно и радостно скачут слова:
– Есть! Есть!.. Он – Есть!
С этого момента и начинается моя Вера в Бога. И не как в карателя непослушных детей и даже непослушных взрослых, а в прибежище и защиту. В того, кто посылает Ангела охранять меня на всех путях моих, чтоб не приключилось со мной никакого зла. Так на листочке с Живыми помощами написано… А ещё, оказывается, Бог может и подшутить, подсунув тринадцатый билет на экзамене, как неопровержимое доказательство своего незримого присутствия во всём.
– «За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Моё», – едва шевеля губами, почти про себя произношу концовку знакомой молитвы. И уже как-то по иному гляжу в раскрытое окно, радостно и облегченно вдыхая аромат сирени. Утро, май. Каникулы скоро. Хорошо!..