Автозаводская лирическая. Светлана Леонтьева

АВТОЗАВОДСКАЯ. ЛИРИЧЕСКАЯ.

Под небом, под Кочинским зреет восход,
трубой заводской в облака прорастая.
Не смей забывать меня, Автозавод!
Я – кровная.
Я – заводская.

Детали стальные шесть месяцев я
в станках твоих вдоль шлифовала.
В конструкторском после бюро для тебя
чертила я фары, что справа.

Не верь им, кричащим – люблю я тебя,
не верь им, кричащим – земной ты.
Так вижу, что отсветы зренье слепят,
так слышу, что не оглянуться мне вспять.
Ты – вечно в груди!
И со мной ты!

Какой ты?
Какой ты?
Иерусалим,
ты – град на холме. Ты – Соцгород!
Каким позвоночником сход мы мостим
к тебе,
не пробрался чтоб ворог?

Полуторка – ангел, не автомобиль!
Полуторка зрит на своём постаменте.
Дорогою жизни из Питера в тыл,
точней в Ленинград шла из центра.

Победу везла, слаще что кулича,
мне Автозавод мой стальней кумача:
я помню разверстые бездны вселенной!
От тоже разверст!
И он также нетленный.
Скорей бы Европа закрыла свой чат,
тогда бы и «Волга» вернулась к нам первой!
И нас бы вернула: детей, мам, внучат!

А дедовский ватник не жмёт мне в плечах,
мне Автозавод
также впору!
Ты просто не верь, кто кричит «я люблю!»
Здесь жить надо долго и не на краю,
открыто жить, не за забором!

Упрямо.
И честно.
Детишек рожать.
И в школу водить.
В школу ту, что сто пять,
куда я дочурку водила.
И это – победа моя! Тлен и ржа
её не изъест. Это – сила.

2.
Прикрытая небом, как будто бы куполом,
как будто Россию собой заслоняя,
она замерла обелиском – полуторка
на все полтора тонн, что в ней есть, живая!

Вот-вот крылья выправит и ввысь поднимется
и вдоль, по дороге, что даль убаюкала.
Во имя дорог фронтовых и во имя их –
спасённых в блокаду – родная полуторка!

Ни котик, ни ёжик, ни в розовом куколка,
броня, что крепка. Я люблю вас, полуторка!
Ни тою любовью пустой, что качели,
священной, вселенской, любовью дочерьей!

Где сердце из стали!
Где крылья из сплава!
Дорогою жизни спешит переправа,
а сверху стреляет фашня Мессершмитта,
льды Ладоги прямо до крови пробиты…

По взгорьям Кавказа и по Заполярью,
по грузным,
по жирным степям Украины.
Они Богородичным ликом сияли,
спасали,
возили,
грузились полями
и хлеб нам везли, объезжая руины.

Она не дюймовочка, больше, чем трактор,
она, что хозяйка горы своей медной.
Она не Мария, она, скорей, Марфа,
хлопочет, стрекочет, что улей. По следу
космических звёзд на закат тот, что маков.

Бывают машины-герои. Поклон им!
Они боевые, пробитые, в ранах.
Милее всех самых крутых, самых новых,
полуторка мне. Ей нет равных!

    ВОРОТА МОЕЙ ФИВАИДЫ. АВТОЗАВОД.
1.

Это, как ворота в Ковчег, в Шамбалу, в иную цивилизацию,
врата Кипы и знания Компрадоров, ворота Венеции!
Как ворота Гигантов и Матиши. О, прогуляться бы!
Там дышать мне привольней: так ягоды пахнут и специи.

Там иное течение жизни, пространства и времени!
Люди с автозавода – они коллективней, открытее!
Ибо были истоки. Здесь Кочин свои сновидения
воплотил в два романа, как в два «Жития», в два события.

Люди с автозавода намного дружнее. В бригады мы,
в мастерские, в лито сочетались, сбирались мы в целое.
Здесь и небо иное – прозрачней! И звёзды, и радуги!
Потому по характеру я – боевая и смелая!
И ворона я – белая. Даже сорока я – белая.
да хоть тот воробей, всё равно цветом, снежным да солнечным!
Вот опять я к лихим девяностым (застыла в них, впелась я!),
даже эти года пережить было легче! В осколочных

до сих пор вся  раненьях душа. Как нас хрястнуло!
Как завод развалили. Как «Волгою-Сайбер» потешились.
Как за водкой ломились, отделы сметая колбасные,
в магазинах на Северном, и посылали всех к лешему.

Я-то помню, какими усильями, потом, зарплатою
добывалось моё! Моё кровное, лучшее, правое!
Шубку кроличью помню свою и картузик ондатровый .
И опять прихожу я сюда – связь здесь чую с державою!

Возле парка стою, словно вижу Москву златоглавую,
на проспект Октября я иду, словно с Питером венчана.
А на Южном шоссе, где троллейбус – тот детский! – Купавою
на ветвях-проводах расцветает судьбою извечною!

2.
В Соцгороде я родила тебя, сын мой!
Ворота больницы открылись – в цвет синий
покрашены краской. Роддом. Плачут дети,
моей Фиваиды вливаясь в бессмертье.
Здесь мягкое солнце на ощупь, что булка,
вот-вот провалюсь я в него жарко, гулко.
Стекляшкою бьётся на плачи предсердье.
- Дыши! – мне кричит медсестра милосердья.
Хватаю за руку её или плачу?
Мой сын – это больше, чем дитятко, мальчик,
моя Фиваида его охраняет:
голубка, заступница, нянюшка-няня.
Я сына качаю. Я сына целую.
мы пахнем анисом, заморскою туей,
овсяною кашкою, морсом и вишней.
Но грудь сын не брал, грудь была моя лишней,
и я молоко – млеко я человечье
цедила в бутылочку. Утро ли, вечер
кормила я сына сперва из пипетки,
чтоб помнил на вкус материнское млеко.
Ещё у детей вот с такой патологией
рефлекса есть пищу – нет, и на подмоге я
всегда, словно щит. Говорят, что убогие
они вырастают – так было от века!
Но здесь, в Фиваиде иная дорога:
мы с сыном гуляли, Ока где и Волга,
кормили мы булкою сладкою чаек
клювастых, горластых, лихих  попрошаек.
Моя Фиваида мала, что песчинка,
в кулачном бою зла с добром поединка,
ужель Золотой нас Телец объегорит,
плохой экологии тяжкое горе?
Ужель в нашу спальню вражина прорвётся,
где тёплое небо, где мягкое солнце?
Ужель нас рассорит плутоний и стронций?
Но сыну читала я про краснодонцев
полезные книги и пела я песни:
кровиночка, заинька, самый чудесный!
Моя Фиваида – хранит от худого
и – в ноги, в колени, к иконам я снова!
В душе моя боль – в её пряной утробе,
о, я оседаю от крика в сугробе…
А после спасала, бежала, рыдала.
Спасла! Я хватала, мальца в одеяло
закутав, на «Скорой» мы мчались в больницу.
Ворота откройтесь! Пора расступиться
вот этим вот сводчатым, каменным стенам:
волхвы собирают дары сокровенно,
Пилат натянул свою шапку-ушанку,
и Каин взял камень – и мне метит в ранку,
и взяты уже на «Титаник» билеты…
Ужели мной мало прочитано-спето?
О, сколько бы я не учила, всё мало,
о, сколько бы ни говорила, взывала,
молила, просила, в подушку рыдала,
всё мало, всё мало, всё, Господи, мало!
Чтоб сына сберечь помолиться я выйду.
Где мягкое солнце, тянусь в Фиваиду,
в туннели её, золотые сосуды:
Здесь сын мой возрос! – повторяю я люду.

3
Из шинели Гоголя, из его Миргорода –
да на свет этот солнечный, этот хрустальный,
а вот я – из Соцгорода, тканого мигами,
обережного  небом и Архистратигами.
Мой Соцгород, как будто калачик пасхальный!
Исходила, исцокала туфли я модные
на болотах его. Это, как город в городе!
Это родина в родине! Красной смородою
на окраине цвёл горизонт. Из породы я
трудовой. До сих пор пальцы крыты мозолями!
Но какие мы песни пропели всевечные,
но какие мы, словно равнины, раздольные.
Не расчеловечить нас. Мы – человечные!
Ах, как в юности, помню, то шумом, то гиканьем
наполнялись заулки, скворечным чириканьем,
разнотравием, бликами, ангелов ликами!
Мой Соцгород – один! Как в Элладе туниками
мы китайскими пуховиками затарились
в девяностые годы! О, как поелику нам,
мы ходили, кто в розовом, в ало-гвоздиковом,
и из окон нам Раймондом грезилось Паулсом!
Да, вот так мы и жили. Нам год, что столетие,
у моей Фиваиды своё исчисление.
Я хотела бы нынче покаяться: Летою
мне Ока твоя матушка. Между метелями
выправляясь из белой, из чистой постели я.
Но клянусь, что не хватит такого оружья,
чтобы это порушить янтарно жемчужное!
Мои детские ели у Парка культуры,
мои взрослые клёны, что на Комсомольской.
Эти крыши домов словно снежные шкуры,
эти белые ливни – о, сколько, их сколько…
Мой Соцгород, поклон! И поклон моей маме!
Здесь волхвы ко сынку приходили с дарами!
Эти улицы были святыми путями,
я Соцгородом, словно Царьграда щитами
здесь укрыта! В надёжном я месте, я –  с вами!