О, как хотела мама!

Ты слышишь мама, великая мама,
Тебе даже горы — и те по плечу!
Моя на тот свет о любви телеграмма
О том, что Меркурием к Марсу лечу.

Мне дела нет до чина, до статуса, регалий,
Беру высоты истин талантом и красой,
Мне близок дух барокко и живопись Италий,
Читаю с упоеньем Боккаччо и Руссо.
К любому, словно мы в одном котле разлиты,
Я с родственной душою без страха подхожу,
И знаешь, там, где двери ненужные закрыты,
Я новые ворота твореньем нахожу.
Тебе спасибо, мама, за звёздную рубашку,
За то, что не убила любовь и веру в мир,
Они не понимают, не видят нараспашку
Открытый глас-любовью души моей сапфир.
Им кажется, что выгод ищу для самомненья,
Хочу чужие лавры покласть на воз-постель,
Но я творец от Бога в кругах перерожденья,
Моей души хранитель — прекрасный Кришна-Лель.
Ему смешны идеи крадущие артисты,
Он их черпает ложкой из цвета небеси
И миру разливает подобием баристы
Из лунного эфира гармоний Дебюсси.
Вы пляшете под флейту могучего сатира,
Что нимфою предстанет для творческой игры,
Блестит в плюще золотой струной Парвати лира,
И мечут рыбы бисер под соусом икры.
О как хотела мама, для дочери прямого!
А он идёт сутуло и хмурит серп бровей.
Я выбрала героя на финише чужого,
Он мне казался чудом, разбойник-соловей!
Но я теперь другая и слышу звон свирели
В другие направленья — меня там, мама, ждут!
Мы с нимфами давеча нектар из солнца пели,
Не верю в Питер Пена, мне снится Робин Гуд!
Я вас не разлюбила, мы встретимся скорее
В другой стране, отличной от напуска Руси,
Мой флаг на Башне смерти всё так же гордо реет!
Иди коса на камень, играй, танцуй, коси!
Во мне вы не узнали в подворье Ярославля
Мадонну из картинок прославленных писак,
Мне камнем шеи зависть, пародия и травля,
Я высшего полёта жар-птица в лай собак.
Прошу вас, берегите в сердцах гранита книгу,
В ней вся моя мирская земная нагота,
Что в карте Мародёров слепой увидит фигу,
Понятно без прелюдий - в смотрящих красота.
Мне дела нет до вашей блистающей короны,
Своих имею звёздных небесных тридцать три!
Дрожат при трубах пятых все царственные троны,
И ты морской фигурой, когда трублю, замри!
Вы, видно, испугались такого озаренья,
Прославленный в поэмах золотый Николай,
Я вам дарю прощанье в лучах стихотворенья,
В медалях за разведку ла-ла-ла-ла-ла-лай!

Равнодушно задремывает чугунный бог. Потухая, чуть вздрагивают своды пещеры, и чуть вздрагивают дома, скалы, мамонты, Маша.
   -- Март, если ты меня еще любишь... Ну, Март, ну вспомни! Март, милый, дай мне!
   Бессмертный деревянный конек, шарманщик, льдина. И этот голос... Мартин Мартиныч медленно встал с колен. Медленно, с трудом ворочая лебедку, взял со стола синий флакончик и подал Маше.
   Она сбросила одеяло, села на постели, румяная, быстрая, бессмертная -- как тогда вода на закате, схватила флакончик, засмеялась.
   -- Ну вот видишь: недаром я лежала и думала -- уехать отсюда. Зажги еще лампу -- ту, на столе. Так. Теперь еще что-нибудь в печку -- я хочу, чтобы огонь...
   Мартин Мартиныч, не глядя, выгреб какие-то бумаги из стола, кинул в печь.
   -- Теперь... Иди погуляй немного. Там, кажется, луна -- моя луна: помнишь? Не забудь -- возьми ключ, а то захлопнешь, а открыть -- ...
   Нет, там луны не было. Низкие, темные глухие облака -- своды -- и все -- одна огромная, тихая пещера. Узкие, бесконечные проходы между стен; и похожие на дома темные, обледенелые скалы; и в скалах -- глубокие, багрово-освещенные дыры: там, в дырах, возле огня -на корточках люди. Легкий ледяной сквознячок сдувает из-под ног белую пыль, и никому не слышная -- по белой пыли, по глыбам, по пещерам, по людям на корточках -- огромная, ровная поступь какого-то мамонтейшего мамонта.