Сима-1

Белая комната большая. Белая-белая.
Толщина оконной ниши поражает.
В окне решетка, тоже белая, что украшает.
За окном листвы осенней зелено-красно-желтый винегрет.
Просматривается небо ржаво-желтое (закат? рассвет?)
спиной к окну наш общий враг — мужчина средних лет.
На нем халат.
Он, повторяя форму стула, имеет тело, как зигзаг.

Одет в больших сатиновых трусах
но сверх трусов надеты брюки из матерьяла — цвет болотной кочки.
Его несильный белый торс, покрытый рощицей волос,
обут посредством синей майки, не видной, впрочем, под сорочкой.
Есть галстук. Цвет: чернила, разведенные водой, и с красной строчкой.
Есть руки, дружеские к мылу.
Он их располагает впереди. Они не падают, поскольку стол их держит.

Стол не отвержен и почти безбрежен.
Он не пустой. На нем ассортимент густой,
в подобном месте неизбежен: блокноты, папки, ручки,
печати и другие штучки.
(Но, может, в ящике скучают браслеты, иглы, крючья?)
Все это лампы облучают.
Настольная молчит и напряженно ждет объекта освещенья.

«Объект» на тот момент боролся с кашей
под названием «кирза». А перед тем боролся с санитаркой Машей.
Борьба объекта с кашей гораздо для него трудней
из-за того, что каша лезть не хочет.
Невольно он каше сделал больно.

Морально же, было больнее ему. Почему?
Потому, что одет в женский в цветочек, линялый халат.
Под халатом рубашка ночная, присущая женскому званью.
Под рубашкой трусы из вискозы того же призванья.
У него анатомия женская, но не явная, сглаженная.
Признаки женские все налицо, кроме прически — короткой, отважной.
Сам себя (про себя) считает он парнем Пашей.
К женщинам склонность имеет нормальную. Сильную даже.

Вот идет гиппопотам (из Занзибара?) — то санитар.
Пашу он от каши оторвал и, толкая пальцем в спину,
очень ловко Паша поскакал в кабинет к врачу — мужчине,
где глубина оконной ниши, напоминает нам бойницы.
Двери отворили перед ним, как перед принцем.
Указан стул перед столом безбрежным.
Вопросы задаются тоном крайне нежным.
— Здрасьте, Котова.
— Здрасть.
— Ну, долго будем продолжать мы небылицы?
Сегодня ты опять щипала Колоско за ягодицы.
Леченье будем продолжать?
— Я не больной.
— Вот, Серафима, ты упорствуешь опять.
— Я Серафим.
— Опять вам, двадцать пять.
Вот отрастут волосики и мы их заплетем в косицы.
— Вы это бросьте, Марк Ароныч.
А будете держать, я сделаю с собой опять. Вам это надо?
— Ладно. Через неделю возвратится Виноградов.
Ему решать. А Колоско не трогай. Уколю.
— Спасибо, Макароныч. Как я Вас люблю.

Через неделю Виноградов без колебаний оформил эпикриз.
Его снабдил он комментарием, понятным ряду лиц,
в мундиры облаченных синие, помятые.
В конверт все это запечатал и послал гиппопотама (Ю.Кондратова).
 
Еще через неделю, одетый в плащ и кепку (ее в руке держал)
с дощатым чемоданом Котов Серафим стучался в кабинет
к проф. Виноградову. Зашел.
Проф. Виноградов встал и руку протянул навстречу правую.
Но Серафим ее не взял. Он кепку, вместо этого, к лицу прижал.
Профессор ждал.
Когда отнял, ее взял в левую, а правой он пожал ту руку Виноградова.
— Спасиб, профессор — он сказал — Дай Бог.

И, вскоре, плащ и кепка Серафима Котова
в последний раз мелькнули за воротами.
В кармане сердце грела ксива.
Куда ты, Сима?