Комар

Удачнейшее хлопнул двумя комара прямо в полете.
Взглянул на ладонь. Увидел всего.
Это ас был немецкий. По меньшей мере, майор.
Зачем я убил? Война-то закончилась.
Я в это время читал в темной комнате
он и бросился к свету.
Уже мертвому, я придал ему скорости. Пропал.

А глаза ищут строчку и падают прямо на слово «комар».
Вы это запомните.
Я читал Александра Введенского.
Он и сам был комар-не комар, но ужалить любил,
особенно в женское. До женщин охотник он был.

Я о нем слышал от разных. Сам мало читал.
А теперь, вот, читаю, благодаря Ане Герасимовой.

Введенского я представлял демоническим.
Но такого лица — ну, никак.
На фото в лице его есть что-то облачное.
Но на последнем, тюремном — туча надвинулась.

Хармс-то, наверно, быстрей обезумел и «сдвинулся».
Потом умер.
Александр тоже умер.
А я в это время как раз народился, проклюнулся.
Теперь вот читаю
то Даниила Ивановича,
то Александра Ивановича.
Ну, конечно, и Николая Алексеевича,
и Николая Макаровича.
Из четырех выжил только один. Ненадолго.
А кто в Ленинграде там был командир: Киров? Зиновьев?
Нет. Коба Кирова раньше убрал. Потом Зиновьева кокнул.
Жданов там был окаянный.
Он вообще постоянно
Ахматову, Зощенко, Шостаковича мучил.
А потом с Маленковым на беду не поладил.
Но не сладил.
Маленков сам был как облако.
Он его поглотил.
И не стало нам Жданова.
Но нам не жаль его. Наоборот, как-то приятно.
Приятное редко у нас, но бывает.
В пятьдесят третьем стало сильно приятно.
И потом. Но все меньше и меньше.
Потом стало отвратно.
Лет на двадцать.
Потом вообще, так приятно!
Потом тоже приятно, но как-то слегка и отвратно.
Ну, а потом уж так стало отвратно!
И с тех пор только отвратно, отвратно, отвратно.
А недавно, зимой, было чуть-чуть, но приятно.
Ну, а теперь, так вообще нужно слово искать,
А иначе совсем непонятно.
Но, согласитесь, что когда Вам случится блевать,
Это мучительно, но и где-то приятно.
Вот и щас как-то все вроде, амбивалентно.
И с открытым концом (не сочтите за сальность).
Я старался, чтоб было понятно.