Верлибриада, или Поэма поэм

ПРОЛОГ

Рекой, разливом Нила
Вены мои текут маняще.
Синеющей полосой по долине
Льётся такая уязвимая
и такая зовущая жизнь.

И сколько раз я мог
Отказаться от взятия Рима,
Но над головой
Нависла определённость.

Я носил в себе гнойничок,
И будто в кармане брюк.
Я разносил его по спящим кафе.

И заблестело
И неясно
С каких пор в глазах божики?
Видимо с тех,
Когда одиночество скопилось

И вот ворчливо, неохотно колея усыхает
А грязи идут вбок,
Расступаясь, как перед Моисеем.

О, переломный миг,
Когда даёшь согласие
Думать о ком-то вне всякой необходимости.

Сквозняк растёкся.
А на подходе томики Маяковского
Так неужели любовь - это жестокость?
Втыкать в другого косые хребты рифм,
Не мучаясь вопросом,
Что ещё можно сделать?

Белая белизна,
Которую все почему-то
зовут декабрём.
Пожар - какое простое слово,
А в нём вся аллегория.

Что ж, неужели любовь - это суицид?
Сгореть у другого в огнезарности волос?
У того, кто вызывает
Святую отцовскую жалость
И кто, досадно, не танцует.

Выходит, спутник вырастает из отца,
А ведь все думали, что наоборот.
Но нет,
дочь не в страхе держит покровителя
Мне же было ниспослано:
“Люби Бога и бойся Бога”.

Но неужели
любовь - это прибеднение?
Расстилаться перед выбранным
И отрывать свои куски
В знак необходимости в нём?
Но мне было ниспослано:
“Люби Бога и бойся Бога”.


ГЛАВА 1. ПРОДУКЦИЯ СЕРДЕЧНЫХ ИНДУСТРИЙ

Хмурый ветер
Понурые пылинки в воздухе
Рвань полотна восприятия

И одно нужное лицо
Одни нужные глаза
Напиться ими и заснуть
Если увижу их во сне
Станет совестно, как от Всевышнего батюшки

Что случилось с девочкой,
Которая могла увидеть
Чудесного зверя за тяжёлой плитой
И закономерность на веретене реальности,
Которая могла в широком лице мира
Заметить поющие тенорком звёзды.

Она велика, и позвоночник её
Не пропустит удара,
Который принесёт горе.
Удар который приносит радость
На лейкоцитах - компенсация

Но и это сила
Маленькой девочки
Святая и чёрная невинность
Сахарная, как грех, жизнь
Когда и кого я так возносить готов был
Только на кого я мог облокотиться

В мечеть красноглазую
С огнём в жгучей ассоциации
Отнеси о ней память
И строчки которых не написал
А прочитал у других
С интонацией ниспосланного

И небо ещё, пахнущее арбузом
Слабостью и ещё Москвой
Да, эту широкую сплошную вену
С шрамами пролетавших людей
Перерезать счастьем!
О, о, блаженный ли
О, о, живой ли

Отныне и никогда
Может, я уже умер
И это последняя конвульсия
С исходом в кровь эйфорического передоза
С поиском золотого ребёнка
В том что стоит с ней в одном ряду.
И если она мазок на холст мазни
Я хочу чтобы итогом был звук, а не слово.

Какие понимающие ветры
Отнесут мои тёплые ладони
Ей под щёку
Но а впрочем к чёрту да и не сейчас

Вспомните златоглавого
Что пришло процвесть
Да, ничто не ценнее
Сыплющего замка из песка
Льясь сквозь собственные пальцы
Я буду в нём жить.

Пришла и вкралась
В царево полузакрытого глаза
И образами в угол лицо поставила
Угол горит, угол уже красный

О, исступлённое чело
Не прекрати пол бить
Иначе ничегошеньки не будет
Ни лучезарева локонов
Ни звона смеха инфантилизма

Какими зверьми пролиться,
Чтобы украсть Вас,
И какими взмахами флажков
Сажают удачно сердечный самолёт?

Мне тела не надо
И даже, как ни странно,
Отдельно глазных яблок не надо
Нужен отзвук
От игры на струнке взгляда
От обоюдной стрельбы просящих друг по другу.

По кругу
Ходит оно каждый раз
То нужна - и вверх
То забыл - и в забытье
И иной раз спросишь
Лешего какого?
А с шеи крестик не снимают
Если ещё хочется
Пальцами кресты вести

А на сухом пальто
Нитки и волоски
Тоски ком
Коричневой травой
На чьём-то чёрном сапоге.

Не облокотиться, не зацепиться
Но что это
Белой повозкой из багровеющих годов
Мчится, чистая, как глупость,
И свято страшащая, как Лик,
Отметка лета
Пропуск в выдуманный Эдем.

А сколько жестов
Отскочило от пустот
И летело в разорванные виски?
Но и какой мудрец,
Сбившийся со счёта лет
Скажет как подчинить себе переливы шеи
И лечь под любимого адекватно?

Кипячёные солнца востока
Возможно, знают лучше существа,
Что оно ищет в нежных
И цинично открывают секреты состояний.

Зная, что рефлексия готова убивать
И здорово помогает от мигрени
И сердечных всхлипов,
Человек идёт по дороге внутрь себя
Думая, что идёт в вечность в руки Бога.

Но слыша степенный гуд
И будто наново рождаясь в харизме клироса,
Бедный свежий человек не замечает,
Что Богородица всё же пахнет первой любимой
А свечи сильно подорожали.

И кулаком в звук от бессилия -
И слово разбивается вдребезги экспрессией
А смерть становится
На шаг дальше.

Только тогда вязь артерий
Становится струной,
Когда находит резонанс.
Что же может быть желанней ответа?

Ничто не ценнее ответа
И ничто не драматичней вопроса,
Не пропитаннее честной вечностью,
Как пОтом - рубаха приговорённого
Ничто не зычнее реакции
И ничто не громче нежеланной тишины

Если небом услышан
И гром и грохот превозмогают гордыню
Чтобы молвить слово,
Темноты разбредаются
И человек пускается в цветение,
Моля своего доброго Бога.

Каждый ли хочет хотеть
И изнывать от голода?
Но каждый хочет впитать в себя,
А превращают два бревна
В святыню распятия
Слова, что напряжно и жадно
Давятся прочь вместе с болью.

О, время,
Делающее чудеса из новых фактов
И простое из всего, что видно,
Ты пахнешь милой
И ходишь так грациозно и зычно.
Сделай её самопричиной
Сделай её самомотивацией

А они скажут любезно:
В порядке вещей желать
Желать чужого,
Того, кто тебя не ждёт.
Понимают ли они?
Да, верю - да.

В одиночестве внемлют
В гуле шлют душу в земли
Знаком примирения
Но кто мы чтобы не тушить голос?
Нам оставили право
Пеленать простых существ в богинь

О, спасибо, силы,
За то, что лучший дар
Это муки недовылитыми стихами
Как ручью одна отрада
Выпеть, выжурчать из себя всё живое.

Нам и не надо лучшего,
Дайте достаточное.
Вечность у него в чертах
Мы найдём сами.

Я люблю своё
Мой род, мой его голос
Того, на кого имею претензию
Ибо он мне моё

Берег пахнет мамой
И бог пахнет блажью
Правом на покой

Мария, дай мне это право
Я ведь не вырву силой
Готов прибедниться

О, насколько иногда
Прибедниться всласть
Ладошки врагу беззащитно обнажить
А он даст пять
И мы будем бить друг друга по лицу
Признаваясь в неожиданной любви.

О, какая радость, наверное,
обожать не бога,
ведь богу нельзя ткнуть пальцем под ребро
Мягонько, ласково
Бога не ревнуют,
Запасаясь святым напряжением
И спеша захватить его.

Но я не знаю что живёт во мне
Это вера или голод?
Это не тело, но голо
Кожа тонка как крайняя плоть
Цензор, одень мою душу
В чёрный прямоугольник.
Дабы не смущать окружающих
Рвущейся песней,
Паром из трясущихся клапанов
Одряхлевающего двигателя

Ряженный в танец и свист,
Я к Кузнецкому мосту пойду,
К часовне и сонным кафе.
В запахе жгучего кофеина
Я накормлю мою язвочку
Первосортными нотами забытия,
Напою мой гнойничок душистым молоком.

Заботливой бурёнкой
Я бы растил её,
Пока она не станет венозной
И сама от меня не уйдёт.

Но пока этого не случилось
Я ещё буду изрыгать на вас Маяковского
И лелеять криворотую строку.

Джаз не потеет
А любимая никогда не рождалась, будучи извечно
И это Москва дышит мной, а не я ей

Птица моя с человечьим лицом
Выйдет под окно и скажет:
“Пейте из пересохшего Нила!”
А Солнце и не услышит, причёсываясь.

На кой ляд мне, спрашивается, ваши скрипки
И прочая продукция сердечных индустрий?
Не выдавливайте из меня слёзку,
Мне ещё пригодится влага.

О, эти многие, зычные тела
Как умеет звать ровная поверхность
А изгиб подавно
Но императивы верховных смотрителей,
Давших тягу к одной ней -
Смерят всякое желание

Но правильно ли это
Не одни руки поднимать
В молитве единой царственной богине?

А я, проходя между их рядов
Стяжал себя и рвался словом
Но если бы фонарь не вожделели
Кто бы пошёл на один лишь свет?

      Я живу в городе,
      Где о судьбах пишут
      Короткими фразами в переулках
      И в темноте ничто не умирает.

      Я дышу тем, что говорят только взглядами,
      И каждый день перечитываю сценарий
      Дурно написанной трагедии.

Искусство насиловать белый лист
Кто им владеет?
Человек, чьи руки отучены убивать.
Кнут всеобщего слова
Отучил его держать кнут

От этого мысли подогреваются
И невольно доходят до кипения.
Но винтовкой не выпеть опрятно того
Что зреет в нас когда её нет.

Вот почему я не ищу покоя в кличе
И в грохоте неповоротливой мощи
Нам ни к чему такая мощь!
Мы не настолько плохо жили,
Чтоб становиться такими конкурентоспособными!

Куда мы придём
Прошагаем железной поступью существа
Ищущего войны в покое
И находящего покой в войне?

Я буду противиться непротивлению этому
И петь непевомое,
Идя спокойно, укутанным
в звуки средней привлекательности.

В короне то,
Что выработало защиту,
И в гнилой короне то,
Что уже не нуждается в большем.

То, что лишено защиты,
Умирает.
То, что имеет её,
Живёт без права.

И лишь то,
Что движется от жидких почв к величию гор
Оправдывает падающие на него
солнечные лучи.

Вещи, которые мы делаем ночью,
Приоткрывают на миг непознанное.
Вещи, которые мы делаем осторожно,
Слишком пахнут пафосом.

Вещи, которые мы делаем лишь раз,
Хранят в себе наш посыл всему миру.
Вещи, которые мы делаем ради любимых,
Есть величайшая уступка нашим же потребностям.

      Дай мне силы
      Не остановиться под тенью вопроса
      И не навязать свой ответ другому
      Тому кто не может закрыть уши
      Тому кто психологически годится мне в дети

      Пожелай
      Чтобы сомнение моё зиждилось
      И чтобы я не смог облокотиться
      Перестав слышать его мольбы

      Господи!
      Избави от дешёвости
      И от спокойствия к тому
      Что ненавидят во мне мои ближние

Нет покаяния честнее
Чем проводимое далеко от креста
И почти на бегу
Как откровенно слово
Рождённое в отсутствие своей необходимости.

И этой космической тишью
И эхом звёздных частот
Раздаётся иное сознание
Напитанное трагедией
И ощущающее себя значительным.

      Я живу в городе,
      Где брусчатка устлана в осознанность,
      А люди спотыкаются смотря вверх
      И колыбели напевает гром.

      Она живёт в городе,
      Где все кресты слегка перекошены
      А трава бьётся в проспекты
      И голос всеобщей воли на октаву ниже моего.

      Мы дышим воздухом
      в котором растворены закаты
      и чужие фигуры высшего пилотажа.


      Нам обоим поют ручьи из проводов,
      которые никогда не видели
      настолько диких людей.

Слушайте же
Мужчины, не слышащие напевов истории
И кому можно прислоняться к дверям
Увидьте же
Девушки, тряпками кос
Стягивающие сердечные клапаны
И идущие сквозь трупы своих матерей

Вопросите же
Ответственные за состояния
О которых не говорят
И закручивающие усы мира лихо
Ответьте же
Ждущие беспокойства
И роняющие душу по распивочным
В угоду воле Спасителя.

Вы же
Кто устраивает попойку из евхаристии
И судорожно танцующие венами на висках
Придите к вселенским опекунам
И спустите на них все сердечные богатства

И пожалеет вас грохот
Гулкий как раскаты
И заботливый, как воспитательный окрик отца.

О нет
На кого же
Я возложу что норовит слезть
И как же я приму ключи
От этой безопорщины?

Когда существо не может устоять на ногах
Оно валится в озеро напряжения
Выход откуда - сырая почва.
Но мы обнесли себя стеклом и капризом
И теперь разлюбить не значит умереть
А значит притаиться.

О, покуда бы сына
Мать его так тревожила
Он, не получая ласки её и судьбы,
Отравил бы её восковым мелком.

И ничего кроме вопроса
А не враг ли я себе раз хочу?
А из-под бровок выдуманного кокетства
Как с горы Синай
“Бог не обязан знать о рабах своих
Значит, он не в ответе”.

И если на твой вопрос
Рявкнул из-за кулис мира гром
Радуйся, твой голос слышен.

Горе же той розе,
Что недостаточно свежа
Для своей целевой аудитории.


ГЛАВА 2. АТРИБУТОМ ЕЁ БОГА

Сближает единый враг.
Отнимает любимых друг.
Убийство запрещено
Дешёвость почему-то нет

А нация носит на лице бессилье
А под окнами рубят лишние сучья
И я не знаю о себе хорошего
С точки зрения психологии.

      Я знаю, что терзает неизвестного из кафе,
      Но не знаю, верю ли я в Бога
      И верит ли он в меня.

      Я был в местах,
      Где подзвёздное не насторожено,
      А девушки могут остановиться и принять подарок,
      Но был я там до рождения или после?

      Я не помню, когда начал ходить,
      Но помню, когда меня отучили летать.

      И пускай моя нация носит на лице бессилие,
      И её дети скоро закидают её копьями
      Ей лучше об этом не задумываться
      Это не раз помогало ей доблестно выжить
      Защищаясь от того что сделало бы её лучше.

      Я не читал ответа на небесных манускриптах
      Но читаю вопрос на щеках немилой
      Ведь я над ней заступник плачевных святынь.

      Впрочем, хватит о том, кто я
      Лучше о том, кто она

      Она живёт в городе,
      Где образа пахнут ментолом
      А удача - Господом всуе
      И где дышать проще пОрами.

      Она водится с теми,
      Кто лапает трансцендентное
      И часто не помнит своего пола.

      Её висок умеет шептать,
      Но не всякий уловит,
      Чего же он просит,
      Дула или губ.

      У неё нет эффективных опор
      И есть надёжные
      И я надеюсь она умеет вязать миры
      Из лучей в уголках глаз

      ГородА, в которых мы оба живём
      Находятся на одном и том же месте
      И зовутся одинаково
      Но мы не назовёмся соседями.

Существо хочет жить
Бог может
Человек, если он неудачно балансирует
Находит покой в непокое
Как глухой в грохоте возни

Мать матерей повелела
Что выжило то пускай цветет
Так на Земле распустилась и пахнет
Груда пущенной по ветру цивилизации.
Как хозяином дома является пыль.

Но волнует ли это меня
Нет я слишком близорук чтобы думать об этом
Я вижу поджарое тело берёзы
Которая своими волосами
Покровительственно остужает мои песни

И я вижу ресницы
Которые завязывают мою душу в узел
И больно хватают за локти.

Но не верьте гедонисту
Который говорит “больно”
Как не слушаете о благости того
Кто отверг вашу услугу.

Сощурясь, вы тоже увидите
Что часы нагло чавкают временем
А календарь не понимает вашего счастья
И что святыни придуманы запретом.
Но как же иногда приятно
Обречь любимого на нарядную вечность

Я не знаю могли бы мы;
Я знаю желание
Что оправдывает жизнь грязной мухи
И движет мирами
И в желании - право.
И в желании эхо пространственных грёз

Могли бы мы быть одним?
Она вчитывалась излишне
В лицо настороженности.
Я глушил в себе
Отклики бесправного позыва
Мешая сердцу стоять на своём.

О, я столько бы дал
Чтобы зваться “неким”
У чудес лесных родников
Или у неспокойной Неглинки
Но слова о культуре
Звучат погребально из её уст.

Наверное, как вокруг костра шаманы
Атрибутом её Бога,
Лишним и терпимым,
Я вьюсь рядом почём зря.

И даже сняв с глаза напряжение
Я вижу горизонт моей воли
И постукивающую в окошко тоску,
Что съедает осмелившихся
Найти покой не в человеке.

О, вы, кто говорит существу
Ты велико
Ты вселяешь в душу трепет
И имеешь право на двойную порцию
А ты о чём?
Неопасный комочек дрожи
В котором никто не найдёт необходимого
Вы, о, я не люблю вас
Как не любят неподкупного судью.

Ваши глаза точны
И слишком напряжённы,
Чтобы вы хотели что-то не заметить.

И каждый раз когда приспособленец
Укрывает от вас жест
Вы определяете это
По температуре его головного убора.

И когда популяция больна
Она замечает это на всеобщем лице
Пятном отдельного жеста.

Лишь обоюдновыгодная сделка
И некое удовольствие
А сколько внимания мы уделяем этому
Сколько она певома

О, провода ли гОрода
Завитые в усища
И повешенные на столбы
Так напрягают крохотного приспособленца
Не слышимого за грохотом строительств
И сутолокой его сердцебиений
В которых он видит искупление.

О, не отказом от своей воли
Орды берут столицы
И не поклонами строят долговечные храмы.

И не слезливыми прощаниями
Сахарными как сами поцелуи
Должна кончаться
Претензия на другого человека у того,
Кто не считает себя изменником.

И лавры у того на висках,
Кто придёт и возьмёт,
А золотые они у того,
Кто сделает это без чьего-либо возражения

Насколько был бы зверь велик,
Что жертва тут же пригрела его в сердце
За его удары по столу
И извечное нахождение аргумента.

А тут человек испросится
Судорожно моля об ответе
Несущем определённость
Но его вопрос и не будет услышан
Ведь небу ни к чему знать тех
Кто не перекричал бы гром.

О, что это
Возле последнего сладкого куска
Возится полудохлая муха
И ведает о филиокве,
Хотя за проповедь ей никто не заплатит
Разве что стынью пренебреженья
Из кокетливых ресниц.

Но я бы взял
И втоптал в землю
Цветы морали
И травы порока

И сапог бы мой кричал:
О, палец демиурговский
Ослабь мира ярмо

Ведь человек не успевает дышать в своём беге
А мысль выходит изжёванной в ступоре
И вены на шее недостаточно вздуты.

Солнце над камнем Европы
Растопило бы пафос поместий и дворцов
И заселило бы в ковры честную жалость.
                Жалость,
И боль, неясную и жгучую,
Как стихи смертника,
И эхо от вселенных,
Снедаемых любовью к существу,
В котором нуждается существо.

О, мало ли оно,
О, велико ли,
Ключ распорет брюхо замка
Нацепленного на тишину.
И вывалится на свет
Святая, чистая тоска,
Движущая эстетикой
И зовущая благое действие.

Ныне луны - дикими
И созвездия - сутолокой
Но только озабоченный город
Находит покой в продолжении возни
Как последний безвольный человек.

О, о, ничто!
Ты мерзкое и такое сладкое!
О, о, любовушка!
Могу я крестить тебя ничем?

Если бы каждому своему удару
Оно давало имя,
Самые зычные и певомые струной
Пошли бы в ход ныне.

(Улицы всё понимают
И глаз, залитый ропотом
И вынужденной отвагой.)

Если Господь непредвзят,
То не Господь ли тот человек,
Что не чувствует ничего?

И трус ли тот трус,
Кто боится отсутствия страха?

Не слышны мольбы того,
Кто просит не отнять любимую
И кто не поддержит просьбу
Мышцей и прыжком в пустоту.

Но ничего человек не сделает,
Если кровь его тёплая,
А во рту барахтается мечтательность.

И то, что по другую сторону окна,
Усеяно копьями -
То бишь не за что зацепиться.

Но виновен ли тот,
Кто не может не закрыть глаза
И хоть на секунду
Не послать всё сущее далеко?

О, в этой постели
Человек ещё успеет
Найти одинокий покой.

Но достоин ли отдыха от тревоги тот,
Кто из-за тревоги
Не осмелел пошевелить пальцем?

И предыдущим тем,
Кто возвёл коробки вокруг
И отменил смерть любящих робко
Спасибо сказать ли?
Оттуда же растут ноги у низости.

      Я живу в городе,
      Где честность -
      это дальнозоркая демагогия
      А каждый назорей -
      Либо сомелье, либо гробовщик.

      Моя нация -
      гедонист, но не эстет,
      она мудра,
      но неприменимой мудростью.

      Моя улица
      устала от усталости
      и упорно не понимает намёков.

      Мой отец
      грязно ругает иконописца
      позируя ему
      И мать моя
      Очень трепетна к евхаристии.

      Мой друг
      Носит в сапоге готовность
      И мечтает о том же с той же, что и я.

      Что до моей любимой,
      То она релятивистский объект
      И просто настолько чудесна,
      Что нельзя не назвать её сукой.

      Я живу в городе,
      где экзальтация -
      это такая болезнь,
      а хандрой называют девочек.

Дайте людям красоту - и они дополнят её.
Дайте людям свалку - и они дополнят её.
Отбросим слова "создать" и "разрушить".
Оставим слова "ответить" и "отстраниться".

Пишите о том
Что есть у каждого
Но о чём не каждый может сказать.
Ведь кто ещё не осмысляет
Эту судорогу мировосприятия
И тягу губами к лбу того,
Кто не твой?

До неё должна еле доставать рука
Иначе тело её из мяса
И слова из ароматной жвачки
Да и что пошлее, чем сказать:
“Я каждый день думаю о Гаврииле”?

Приятное строится на человеке
Великое строится на вещи
Труп обожаемой матери
Проведёт дальше, чем тепло

Но не смей считать несделанные поцелуи
И утопать в сознании
И переходить решительно
В состояние нерешительности
И так бунтарски
Убивать бунт в зародыше

Тогда то, что было у нового Разина вместо лица
Намалюют на ворота отсутствием краски
Ибо он ценил своё время.

Но и мир разучен удивляться
Чьё имя ныне святое?
Лёгкая мишень для выскочки?
Все имена затёрлись всуе
И нет других случаев, чем всуе
Нет, мир залип
Он глыба голубеющей изморози

      Господи, убереги нас забыть давлеющий взгляд
      Что исходит из нас самих
      Дабы не обратиться в непотребное.

      Но дай нам всестороннее ощущение
      Дабы видеть все пути
      Но не заплутать в них с испуга.

      И дабы уважать и мать, и отца
      Больше чем своих врагов
      Так убереги их от их же любви ко мне

      И дабы любить товарищей своих
      Такой любовью что тянет руки
      И тащит их на свет
      Так убереги их от моей святой зависти

      И дабы простить любящего меня
      За то что возжелал во вред себе
      Так сними ответственность
      За рвение души от души
      И услади слёзы той,
      Что просила руки у калеки.

      И убереги от взгляда на жизнь
      Как на доступное
      И дай взгляд на жизнь как на священное
      Кое можно познать
      И кое манит к тому своим величием.

Не надо улицы залитой солнцем
И опухших собак не надо
Как и кофейной гущи
И крунерских усов усталой Европы

Я не хочу того
Что не есть барышня
Которая пронзительно смеется
И в которой закручены небесные монолиты

      Юность - да это прибеднение
      Это мать и отца рвут с корнем
      Как продырявленные гнойные ноги солдата

      Соглашайся умереть наполовину
      Чтобы не умереть целиком
      И отольнуть от прочной опоры
      Чтобы она на тебя не упала

      О, зычная юная сила,
      Расшибающая камни головой
      И обходительная с дамами
      И не знающая малых чисел
      При составлении цены себе

      Безудержу дышащие
      Безудержу держащие
      Не вы ли расставляете ударения
      В слове мировых влияний

      Те, кто хваткой
      Уже вызывают спазм конкуренции
      бедного человека
      Которого заменят как гайку
      Зычные, мы ничего не получим
      Но узнаем об этом через годы.

Я люблю представителей моего вида
Лишь их движения мне понятны
Лишь их количество скажет о чём-либо

И та, что свистит в душе ветрами
И отнимает покой уединённой сытости
Тоже любима мной лишь оттого
Что уже была в памяти моих отцов.

И враг мой мне враг
Лишь потому, что мы делим одни шкуры
И претенциозно молчим на одном языке.

Я люблю тех, кто для этого предназначен
Какое счастье
Несвобода от собственной природы.

Но как же я мог бы
Взлюбить микроба?
Или неведомую сущность,
Что откусывает самцам необходимое
А я об этом даже не знаю?

Нет, ничто не лучше
Знакомых слов и форм,
Что влекут потому что влекут.
О, какое счастье
Несвобода от собственной природы.

      Я живу под небом,
      Которое рвётся
      И в котором точно не живёт Бог,
      Ведь он живёт
      В моём представлении о небе.

      Я вожусь с людьми,
      Для кого сахар - это подарок,
      А Достоевский - это философия.
      Я не вожусь с людьми,
      Для кого тело - это святое
      А рвение - это достаточно
      И кои мне подобны.

      Я не отношусь к тем,
      Кто смотрит в лицо народам,
      Но я из тех,
      Кто смотрит в лицо тем народолицезрителям.

      Я не люблю тех,
      Кто не есть некое отражение меня,
      То бишь есть близкие мне.

Если всё человечество гедонист
То отдельная его часть
Имеет на то право ли?

Но нет, в каноне не находит оправдания
Кто держит себя в узде здравого смысла
Как в густоте волос не находят
золотого мальчика
Лишь от желания его там найти

Но что делать индивиду
Который силится и наг перед миром
Который щупает землю ища опору
Судорожно и не отдавая себе отчёта.

А действительно,
Что совершается дома?
Но разве важно это,
Когда в мозгу ещё есть
Тёплое место?

Что мне до конвульсий нации
Или до сухости туши
На глазах любящей меня
Если я могу позволить себе ещё одну строчку
И это не будет называться шиком?

А когда снова встанет наго
Перед лицом то,
Что рождает усталость,
И свежая мысль
Не перестанет считаться подарком
Но перестанет цениться
Мои любимые вернутся
В моё поле зрения
И я снова возжелаю им добра.

      Я живу в городе
      Где огни зажигают топотом
      А утренние ласки
      обязательны для всех.
      Я живу в доме,
      Где мимо проходят гордо,
      А "дендрарий" - это брань.

      Я живу в среде,
      Где бытуют сладострастно
      И не знают, что это такое.
      Я живу в голове,
      Что иногда даже чего-то хочет
      И судорожно тревожится о своём хотении.

      Я наблюдаю из окна,
      Как фонари единодушно
      Поджигают макушки в синеве,
      А самоотверженность свистит,
      Маскируясь под ветер.

      Я наблюдаю под своим боком,
      Как любовью заражаются
      И как высматривают взгляды зависти,
      Не зная, что в них ещё и ревность.

      Я отверг ту,
      Что была удивительно ловка
      И не слышала частот,
      На которых транслируются мои доводы.

      Я люблю ту,
      Что величает зиму
      Благодаря выскочкам
      И не знает
      Насколько красиво пьёт кофе.

(Крайность проще воспеть.
Крайность проще увидеть.
Крайность проще воспитать.
Крайность проще перефразировать,
Но нет готового совета тому,
Кому её недостаточно.)

(Это не что-то всеобъемлющее
Это не самооправдание
А это полосы серебра
Просвечивающие сквозь лицо

Это намёки и между делом
Даже себе
Это минуты в день
Когда вдруг видна усталость
И поскребёт
И тут же снова что-то мельтешит

Это одна ошибка
В задорной игре
Когда выйдет минорный аккорд

Но нет, это не ошибка
Это секунда бессилия и честности
И мы снова танцуем)


ГЛАВА 3. У ВАС ПОД УДАЛЫМИ КАБЛУКАМИ

Если благоразумие -
это достаточный уровень
разочарования,
то здравый смысл
ближе к надгробию
чем чистая вера.

Выбор прелестнейшей из дочерей
Очень созвучен с похоронами матери
Как сама красота
Есть орудие в бою со смертью

      Юность - да это перхлорат
      Что теплится в душах родственников
      Когда тот,
      Кого распинает сама жизнь,
      Шлёт в отца
      Тапком Святого Духа

      Когда не иначе
      Когда нет сил не склабиться
      И не горделиво жевать жвачку
      Забывая о целесообразности
      И идя супротив своих суждений
      Ради покоя среди опасности

Считали вы,
Сколько строк вытекает из существа,
Что устало не умирать
И терзается своей незначительностью?

На миг
Оно задумается,
Не вернуться ли к той,
Что обрублена им,
Как нить к отжившему ничему.

И когда удовлетворение
Противопоставлено счастью
И путь к красоте
Лежит через грязь и резкость
Вот видите как оно стенает
Наверно попусту
Но какое ему дело
В момент самопоругания.

Это даже досадно
Приносить меньше зла
Чем думаешь
Плевок недостаточно мощен
Чтоб угодить в того величавого дядю
О, досадно

Разве ангелы
Не умеют желать мне зла
Ведь они дарят услаждение
И освобождают дни от тягот
Ах они суки

Но никто не хочет уменьшить свои шансы
Ни бородой отстранившегося
Ни шуткой инфантильного и наглого
О Боже
Не важно, желаешь ты мне добра или зла
Но не уменьши шансы мои

Да, если бы ты был
Ты бы потребовал платы
Но удобно иметь
Такую, как ты, карманную идею

Нахождение покоя
Это не о словах
Это просто есть
И наоборот тоже

Разве не умер Брамс
И всё требующее обширного взора
Нет времени на пазлы
Это время ошибаться
Это время разочаровываться в меру
В поисках утоления
Жажды, и боли, и жажды боли

Глянут на фасад лица
Скажут замучен тошнотой
И не поймут, что тошнит от покоя
Как Людовика XV от хорошего вкуса

Но не время следить за лицами
Крошечных незычных юношей
Это время смотреть на подземный мрамор
И упорно не видеть дефекта
На полотне мировосприятия

Ой, не промочите ноги
Тут душу пролили
Ещё и пишут так пристрастно
Какие-то фанфароны бл*дь,
Кривые мученики

Но между тем
Сотни слов не долетели
И вернулись гедонизмом
Облетев Землю по кругу

Ох, как неопрятно
Вот так вот сразу
Бумага тоже не прочь прелюдий
Ибо рождена не под забором

Вернее, они с забором брат и сестра
А на матери отмечались влюблённые варвары
Которые говорят щебетом
И вместо часов
Наблюдают за взглядами окружающих
Измеряя градус завистей

И что вы ожидали
Как не выгрызть их
Из искренней радости
От существа голодного
И слышащего такой минор

Как в зубы генералов в рамках
Заглядывает индивид
Голодный до поступка
И изнуждавшийся до проявления

Так ведь горе тому,
Кто не видит пути
И совсем уж помилуйте его
Ведь он рефлексивен!

Господи, нет, он не закатывает глаз
Он смотрит внутрь себя!
И он видит там
Взгляд на взгляды
И отсутствие взглядов
Тех, на кого он глядит

Но нет, ещё он видит там
Раздирающее желание
Позором перед Той,
Которой не нужен таким,
Хоть позором получить вес

Да будет ли
Нужен ли он ей,
любым?
Нет, что этой суке нужно
Кроме тёплых ручек
жалеющего бога
Непременно без устали скачущего
И делающего такие брови
Будто оружие в них

И обоим не видно ничего
Кроме собственных осточертевших тел
И не слышно ничего кроме смеха
Который не бесит
Ведь он им не недоступен

Этот смех его
Этот взгляд её
Это презрение смешанное с лёгкой улыбкой снисходительной реакции
С гордостью, (надуманной от злости),
Достаётся мне

Ну спасибо
Давно ли вы слышали спасибо
От такой мелкой дворняги,
бл*дь, крысы у вас под
удалыми каблуками
Пока вы ими задорно постукиваете
Содрогаясь в половой истоме
Глядя на которую всех тошнит от сантиментов

Знайте что вас ненавидит не человек
И даже не то недознакомое
Что отирается рядом
Нагоняя на даму тоску
А вас ненавидит сама строка.
И завтра не она выйдет к вам
Задорно плюнув во что-то нейтральное
И вы не окажетесь огорчены
Продолжайте слюнявиться

Можно, святая сука,
Я назову этот гедонизм
Твоим именем?
Проассоциирую этот страх
Потерять то, что получить возможно
С твоими не смотрящими на меня глазками?
Эту магию календарных чисел
Твоей вневременной удалённостью?

Бл*дь, каким канатом
Тебя можно притянуть
Я задолбался искать реакцию
И давать сахарные взятки
Которые не работают достаточно

Естественно, ведь с тобой
Твой красивый мускул
Теплющий заносчивость
И ждущий права показаться

Этот сознательный господин
Он же посадил тебя на цепь
И будет водить возле своего гонора
Помышляя малодушно о развратишке
Нет, о зычном, громогласном разврате
Непременно как в дешёвом синематографе
Для позёров и напускных персон

И этот оголтелый жигало
Как-то быстро выхвативший эстафету из рук подневольной жизни
Как выкупившийся из ничего карьерист в первом поколении
Он не видит и не чует
Кто перед ним

А перед ним принцесса лилий
Коей хочется съязвить
Потому уж больно бл*дь недотрога

Уже сладострастие
Ничего не будет
Взлёт придёт,
Перекусит и съест.

Но если сладострастие
Не с кем разделить,
Оно превращается
Одновременно в опухоль
и в собеседника.

И гонора не надо,
и любвей не надо,
если в отдалённых звуках,
в чужом голосе
ты слышишь больше чем позволял себе

И даже если словами передать,
То не кому.
Но можно же
Искать жалость
В глазах прохожих!
И корчить гримасы,
Будто нечто пытается кого-то привлечь
Своей непривлекательностью

Я думал поминать
Того, кто всех пожалел,
Но судия не может обнять
И единый не умеет любить лишь тебя
Как промышленные ласкатели
Лишь честно выполняют свою работу.

Ни один Достоевский
Не опишет этой тяги
К тому кого не знаешь
Но кто может обратить внимание
И хоть взглядом провести по голове
Жестом утешения.

Но мало ли они видели
Разбитых юнцов
С драматичными глазами
И выпячивающих шею
Как себя предлагают в виде мяса?

Сидеть взъерошившись в ступоре
Слыша чудесный погребальный голос
Что дерзко заявляет
Будто никогда не был так одинок

Время, мне жаль,
Что тебе отдано так мало места
Его заняли гнев и напор секунды
Но я это скомпенсирую -

Усталость.
Да, ещё она.
Нет, ещё не упал
Но я в прекрасном процессе.
Фёдор Михайлович толкает хлеще.

Среди монолита звуков
Я выберу что-то новое
Но что зовёт некое время.
Чистое время.
Вселенское время.

Это зычные минуты,
Которые в моём отсчёте
Длятся дольше меня.

Я три недели
Остерегаюсь круглых людей
И добровольно корчусь
Там где пахнет ими.

Сознательность всё выходит из планов на завтра
Как воздух из утопленника.

Я думал, что я оптимист,
Пока не попробовал подумать о будущем,
И я думал, что я готов,
Пока не узнал, на что.

И нет ни покоя,
Ни сил его заработать,
А она всё ходит дерзновенно,
Но глаза уже закрываются
Как больно смотреть
На желанное и недостижимое.

Неужто я слишком много раз
Ассоциировал её с благим напряжением
Пришло время грязи
Но вместо того я скажу лишь
Что действительно
Нет причин
Слушать песню дважды

Считай себя мертвецом
Если никого не ждёшь
Сказать абсолютно всё
И напроситься в объятья
Чтобы в груди более не щемило

Но желание исхода не есть исход
И вечер выгорит в истоме
И это ничем не выгнать

Состояния эти
Как хороший голос
Не надо петь его
Нало петь им
А Шаляпин сам себе мера величия

А томление пахнет сладко,
Как сахар в плесени,
А стабильное счастье пахнет усилием
И дерзновенным вопросом:
"Не лучше сейчас прожечь?"

Когда не знаешь,
Как сказать о больном иначе,
Чем плохо;
Душу увести
Чтобы она чего-то не видела
Того как вертишься вокруг озабоченной пары
Спаянной не то магией
Не то его шармом конкурентного

Виляет рядом где-то здесь какая-то муха
Что нужно ей, этой
Нет, не мрази,
Немрази, нечеловеку - пустяку,
Лепестку под каблуками их танцев?

Будто мы на паперти,
Он выпрашивает реакции
Невнятностями о Боге и разврате
И рекламирует своё страдание

Что ты, избыточный
Дай спокойно поворковать с нужным мне
Боже, боль-то какая,
Завтра у неё зычный праздник
А у меня истерия по расписанию

Кто принимает любовь
Согласно суточной норме
Тот не знает перегибов
И компенсаторного наслаждения
Грязного, мерзкого, возносимого
Это деликатес для "подпольщика",
Что голоден до нахождения покоя в других людях
И больше всего беспокоен с оными.

О, странная мелочь -
Этот дурацкий человек,
Что умеет любить
И не умеет доказать это
Ибо в итоге
слова высокого стиля
Исплесневеют втуне
И никто ничего не заметит.

Восток вьюжит степенным покоем,
Запад дует прагматизмом,
Север воет кучками богов,
Юг заливается песнями о смерти
А посередине стоит недоумевающий человек
Ведь он только искал другого человека.

Может, мясу услада
Когда его едят
Так горе той вырезке
Что не может удовлетвориться погибелью
Ради голода достойного

Но разве юнцу это утешение
Тому кто просит жалости
И оттого наименее её достоин?

Голод и опаска диктуют
А кто не голоден в этом мире?
Так что не сжуют лишь гниль
И уж от этого юнцу терзаемо,
Будет ли он на столе,
Не говоря - за столом?

      Юность
      Когда вечность ищут неловко
      И дерутся полотенцами
      Когда каждый говорит на своём языке
      И мало кто это замечает

      Когда великодушие плесневеет втуне
      А венозность не менее значима, чем поступок
      Когда себя коронуют в меру сил
      А дни меняются украдкой

      Когда добровольно глотают
      Неконкурентные мысли
      А на солнце не смотрят
      Пока смотрят друг на друга

      Когда цветёт гедонизм
      И уже знаешь, что это такое,
      А также чем это лечится

      Когда сладостно много мыслей о грядущем
      И достаточно мало мыслей о завтрашнем,
      Чтобы действие могло родиться

      Когда тренируются на прекрасном,
      А жестами поют о том,
      Что не говорят и самим себе.

      Это родство душ,
      Это погоня за собственным хвостом,
      Это прятки от страха
      За плясками и несознательностью

      Это прятки от мира,
      В процессе которых
      Становятся частью мира.

Что делает тот
Чьё сознание изнасиловано Достоевским
Если зачем-то останется жить среди людей?

О, как же можно
В каждой тревоге видеть выбор,
А в каждом выборе - экзистенциалистов
И в каждом взгляде жалость
Которой не добьёшься вовек?

Разорванная личность хочет ответа
Может ли она ещё простоять
Или моральный облик не важнее передышки?

И страшнее всего то,
Чего не видишь
Ибо от этого не найти осознанной защиты

Но коль зрачок так узок
То где же спасение?
Спасение от пошлости,
Спасение от душевной судороги,
Вызванной одиночеством
От которого даже не хочется избавиться
Как от ножа под ребром.

О, существо
Близорукость твоя тебя бы убила
Но в мире скорлупы цивилизации
Лишь обречёт тебя на наслаждение.

И как же единичное усилие
Спасёт от гадкости
Которая будто выдана выше стоящими?

Но нельзя верить,
Что в этот крохотный момент
Не решается нечто зычное
И что из таких зычных секунд
Не состоят токкаты Баха.

Какое нам дело
до любящих нас невзаимно
Их ответ на вопрос
Что мы не задавали
А ведь мы не любим
            возгласы выскочек
Но пожалейте их
Они растят муку добровольно

Неужто не отпустит?
Неужто кого-то нового
Я буду высматривать у ворот?

      Господи, не дай нам достаточного
      И не заставь искать недоступное
      Отец мой,
      Не дай увидеть спасение в непотребстве
      Окрашенном в радужную блевоту гедонизма
      И не позволь нахамить ещё одной
      Той, что запросит моего смелого ответа.

      Дай силы,
      Чтобы верное во мне
      Переяло желаемое
      И дай право применить силы
      Не во вред нам обоим с тобой
      И не в пику твоему здравому миру.

      Не дай озлобить душу
      И не дай размягчить её
      До состояния набухшей тряпки
      Дабы ей чувствовать, где золотой стержень
      И баланс мира и человека.

      Не дай убить детёныша,
      Как то делают звери,
      И не дай взять на себя лишнее,
      Ломая позвоночник
      Как это делают люди.

      Господи, дай священное право
      Разлюбить опрятно
      И не задушить иную любовь в утробе

      Сними с души гнёт Достоевского
      И не дай возненавидеть
      Гнёт любви к огненной Богородице.

P.S. Может в промежуточном итоге
Я смогу назвать
Это близорукое перепутье
И выглядывание груды мыслящих лиц
из-за каждой возможности
Опрятным
Как зову прежнее богословие.


ГЛАВА 4. ЧЁРНЫЙ ПОТОК

Почти всё это время я был один
Но всё это время я не был одинок
А ныне сызнова
Такая темень
Что она подслащивается
И я буду хотеть всё меньшего

И когда это экзистенциализм
Крадучись заменил собой порыв?
Но теперь не отнять,
И яйцо требует, чтоб высидели
Уткнувшись лицом в рябую кожу покоя

О, страшнее многих боги
Что шлют благоденствие тому
Кто его ждёт
И в исступлённом страхе и наслаждении
Закрывает глаза,
Чтобы не видеть пришествия того
Что просил в минуту слабости.

Ибо какому доходяге не стыдно
Что ему помогают встать
Но от этого он не перестаёт благодарить;
И от невозможности встать
Не перестают роняться.

Но кто захочет выжить,
Когда можно лишь подумать о жизни
И наслаждаясь
Не заметить ухода в почву

Что же существо хочет видеть вокруг
И что разделит чудом его состояние?
Он в ребёнке видит его судьбу
Хрупкую в руках того
Кто хочет не только своё дитя

И в собаке он видит боль мира
А в барынях - странность,
Которой тоже нужно выживать
И которая так же нага
Перед своей природой.

О, о, что это нависло
Это не факт
Факт стоит перед лицом
И его рождает сознание
А это тень чего-то громкого
Что грозит сломать пополам
Того, кто не будет осторожен
И не станет достаточно нахален чего-то хотеть

А судьбы - это нитки
И в круглом мире
С миллионами припасённых углов
Есть миллион способов
Обеспечить человеку
остервенелость бега в процессе
И тревожное раскаяние в конце

Бедный, он примет это на свой счёт
В этом хитрость рока,
Который убивает жертву руками жертвы.

Позволит мой бог мне умереть
Нацепив его имя на этот факт?
Но нет, не затем мне он
Чтобы ускорить падение
Лучше я позволю
Звонкому и наглому танцу
Бить меня по ушам

Ничто не живёт вечность
Особенно тяга к вечности
Но почти вечно живёт
Ноль, пустота

А в этих звуках есть покой
Но он подобен угрюмому сну до злобы уставшего
А не наслаждению мягкостью солнца
Если в глазах не мелькает личико того
Кого на свете ценнее нет
И кто от недоступности
Лишь набирает в своей цене.

Любовишка такая -
Это когда два шарика летят навстречу
И слепляются неупруго
Но если один шар из железа
Другой только падает на него

Нет, нет смысла просить шага
Она вовеки будет моим латентным желанием
И вскоре перестану её видеть
Как мозг не видит нос
Как бомж не видит грязь
И как мы не видим то зычное
С чем ничего не можем сделать.
Теперь абстрактность - это она.

Ничто не ценнее ответа
Ответ даёт определённость
И вопрос сладок сам по себе
Лишь если навряд ли
Создаст что-то лучше себя.

Если человек носит с собой вопрос
Слишком долго,
Он прирастает к его сердцу
И начинает волновать и греть больше
Чем тот кому он был бы адресован
И человек влюбляется в свою любовь

Меня не успокоят люди
Меня успокоят частоты
Те, что люди сгруппировали
для меня опрятно
Спасибо, промежуточные боги.

(От этого даже включается
Режим зычности
И мир в чудесных пропорциях
Недоступных неблаженному мыслителю).

Пусть мне поют однотипные голоса
Об изъезженных вещах
О, ничто не ближе тех голосов
О, ничто не тревожнее тех вещей
И ничто не желаннее ступора
В момент когда нельзя

Выбор не знавшего о выборе нелеп
Как слать слепого в стрелки
Выбор, подожди
Пока я не уйду от тебя
Даже не заметив этого факта

Мир вершит
человек принимает
И соболезнует другим и себе

Волен выбрать безволие
Вправе стать бесправным
И любому ли хватит силы
Пережить ощущение своего бессилия.

О, демагоги,
Что пытаются помочь мне своей ложью.
О, певцы,
Что выстлали мир избытком самоценных слов.
О, всеобъемлющее ничего,
Зачем так жаться мне к лицу
отсутствием лица,
О, беспросветное лучезарево,
Зачем так противоречить своей природе?

Вначале это звучало краше
Так вот скажут о наболевшем
И меня за сердце защиплет
А я не найду опрятных слов
И пощиплет зазря и бросит

Больно не испытывать боль
Страшно не испытывать страх
Ибо если вам тепло и тихо
Вы живёте в чане с густым желудочным соком,
Причём, как правило, недолго.

      Но Господи,
      Дай мне сил понять моё бессилие
      И дай воли принять моё безволие
      Чтобы оно обратилось в ценное

      Не ниспошли мне того
      Кто полюбит меня таким
      Но пошли мне видение дороги
      Которая меня преобразует
      В зычное и потребное

      Не избави меня от гедонизма
      Но пошли мне видения способа
      Обратить мою болезнь в испытание
      И смерть от неё в иммунитет от неё

      Не пошли мне того кто выслушает
      И не пошли мне жалости без усилий моих
      А пошли мне видение слов
      Достаточно зычных самих по себе
      Чтобы возвеличить мои жалкие муки.

Мир, я даже не прошу тебя
Меньше доить меня
Знаю, тебя не переять

Но свобода потому и чудесное слово
Что это гарант моего права
Права упасть с каната самому
Ибо проклятья к ветру без меры заурядны.

Крушение запутывания бреда
Переживёт лишь то,
Что глубже осело.
Но как жить,
Если жизнь не вызывает
Когнитивного диссонанса
И лишь гневит
Мешаясь в глазах
Как самая грязь.

Нет, нет!
Лучше посиди ещё
И посмотри на того
Кто невозможен
И потому и желанен.

Грязь, грязь!
Без края,
И нет исхода
Ибо видеть варианты
Зовётся благодатью

Выбора не дадут
Закономерность отвеличит проведённое
И гром желания никого не пугает
А сделаешь - ничего
И выхода - не видно и нет
Свободен - кто дальнозорок!

Но счастье может смотреться пошло
И от этого оно не оправдано
Но от этого оно не перестаёт быть счастьем

Щербатое забытьё
С блеском безразличия
О, пою тебя, индефферентность!
Ты святая в чёрной церкви земной практики.

Не жалеть бы времени покоиться
В ожидании картинок
Каких-нибудь времён рождения

Тайна частот, о,
Ты вскрываешь ядра человеческой психики
И на миг может показаться
Что зачем копьё и народы
И исступлённые судороги извлечения слова
Когда у нас есть такое

О, люди, что вы сделали?
Ибо проникнуть в себя
Равно что отсушить себе ногу за ненадобностью

Теперь нужно ли нам стенать и карабкаться
Когда есть умиротворённый развратик,
Пляска звуков, призывающих ответ веков.

Доколе вечность будет говорить языками толп
И ноты будет так мало?
СлОва тоже. И звука тоже

О, закройте рот пафосу
И приведите душевность гуманистов в норму
Никто не знает как здесь жить
Но все тщатся увидеть больше нас

А на горизонте чернота
Которую сознанием не прогрызть!
Цистой можно переплыть реку
Доисторического ужаса
Что сидит в каждой вещи.

Разве не в полёте голубя тысячелетия?
И разве не в человеке
Его трепет перед тем, что не увидеть,
Перед временем, которое не заметить
И которое плетёт его судьбу

Да разве человек может?
Наслаждение - фундаментальнейшая из наук
Остальные у неё в ногах

Выжить - это значит забыться
И литься, как ругань,
Иногда выглядывая
Понаблюдать, куда нас несёт,
И не сделать ничего
И согласиться с надуманными богами.

Но что спасёт от соблазна остервенения
И от диагноза схождения с дистанции?
Всю жизнь мы будем глиной в руках вершителей
И если нам дадут довольно воды
Мы не издадим и звука
Как сытое и тёплое,
Думающее, будто имеет право закрыть веки.

Не страшно секунды думать о вечности,
Но страшно вечность думать о секундах?
В Аду счастливо?
Кто лучезарный придёт?
Христиане, вы забыли о компенсации,
Что получает забитое существо.
Судьба, спасибо за рефлексию,
Святой и чёрный подарок.

Не выреветь,
Сколько ни тщись.
Только по чёрному потоку
Только доверяясь ему
А он не умеет желать добра
Не знает что есть добро

Но только по грязным ручьям
В невидное море,
Где можно лишь закрывать глаза в ужасе
И не видеть пути.
К чему его видеть, если он просчитан
Тем угрюмым зловещим канцеляром
Что формирует человека?

Я не знаю глаз,
Что будут судить меня,
Я не знаю судеб,
Что будут мне приписаны,
И это бы и не дало ничего
Как не всякая педаль доросла до тормоза.

Экзистенциалисты, вы святы,
Но ваши слова не отсюда
Никогда не было так определённо
Свобода не этой жизни
Ответственность - этой.
В конце неизбежное
будет наказуемо

Это вечные стуки о колбу
И о те господски жуткие порывы
Что зовут существо к трагедии.

И всё ещё проще,
Ведь промолчит кто доволен
И лишь дайте человеку
Корм и кров и ответ на вопрос
И он уже тёплый.

А тереть руки,
Изгоняя ток из мути заума,
Будет лишь загнанный
в праведный угол.

Есть среди нас
Кто больше всех хочет
И меньше всех может
Что, и такой обречён на свободу?

Тогда на конечном камне сразу
напишут жирный ноль
И никто этого не заметит.
И один лишь демиург
С безразличным раздражением признает
Что создал бранное, бренное, грязь.

Не исчерпать - как сами чувства.
Не принять - как их неоправданность.
Боже, храни экстренный покой,
Что гонит рассудок
И приходит к изнуждавшемуся до края.

Храни эту топь,
Что лишает усилия смысла
И лишает жизнь
и жизни и смерти
Заливая всё сахаром
И топя людей в них самих же.

Бесконечность бесконечно важного
И зычнейшее слово не видно
Но как пронести самую душу
Если громче всего тишина

И в попытке переять идёт усталость
Как в попытке перепрыгнуть идёт падение
Закономерное падение,
Необходимое, как дальнейший взбрык

Усталость от усталости
Время снова тратить время
Но теперь с усилиями.
Это чехарда забвения и отдыха,

Не оправдать надежды,
Не применить честности перед Богом
И правда, к чему видеть что силы не хватит
Лучше просто бежать
И последний раз споткнуться
Выпросив у небес то
Что они запретили брать самому.

Не оборимое
До боли
Боли наивной и детской
С которой так сладко играть
Ощущая пять великолепных ран
И ни чёрта не смысля в мученичестве.

Но разве не свято
Что всё отбрасывается,
Что долг и рассудок уходят по экстренному звонку
И опасность становится такой блаженной

Будто вояка в раже
видит уже не смерть,
Но мать,
Будто изнурённое голодом
Существо упивается шлаком.

Пою тебя,
бесстрашная доброта.
К самому зверскому зверю -
Личнейше адресованной
Универсальной улыбкой,
Что безотказна.

Но неужто победа -
это отправить врага в лоно?
А то есть в гроб,
где он беззащитен и теплится
в судороге неготовности к тому что будет.
Будто лишь мать может переять детку!

Над нашим шагом
Смеётся калека,
Ведь он обижен,
Не отеплен затем другими

Нас же не понял б и Кафка,
Как трУсы не ясны царю трУсов,
Который уже не трус.

Месяцы экзальтации,
Год забытья
График стабилен
И продуктивен на категорическую непродуктивность.
Норма инфантильного бунта выполнена на сегодня

Так сын походит на отца
И в минуту тяжбы
Вопрошает к суммарной мудрости умерших

Так растут ваши дворцы
На былом величии
И каждый похож на того древнего божьего певца

Так каждая вещь пахнет своим прошлым
И тянет за собой сотни того, что пободно
Так каждую минуту
Вспоминаешь чтО есть всё
И образы рождаются заново

Это вечный возврат к началу
И в нём уже назван конец
Красивый как бравый взгляд жеребца
И жуткий как всякая святая цель
Полная счастья и лихорадочности
того что и есть “быть”.

Сюда никто не войдёт
И пока я жду голоса далёких опрятных богов
Это может длиться до вечности
Покой - единственный этап цикла
Который пахнет невиданными веками

Когда человек
Искорёжен
И измят, как чавкающая в ногах грязь,
Он похож на собаку дурных манер,
Коих стреляют,
Ибо что с ними ещё делать?

Слабый человек -
тот, кого легко представить умирающим,
И чьё лицо изрисовано
Уродливым отсутствием шрама.

Не отменяли сильного и мёртвого,
Но отменили обязательную смерть.
И дар ли это - жить не жизнью?
И хотеть получить назад то,
От чего тебя избавили?

Не исправить такой судьбы
И даже не выпеть.
Дети вот любят доламывать.
Может, дети мудры?

Не увидеть сути
Не узнать Бога
За рожей обыденного
Мы ведь так много отвлекаемся

Не избежать гадости
Я ведь не веду себя по пути,
Меня ведёт путь.

Кто чувствует смерть
Будто идущую изнутри
Тому её петь
Кто видит её рябое лицо
Знает, что самоуверенная и грязная
Она не стоит поэтики

Тревога по тому,
Что будет тревога
Радость от грядущей радости
Иногда не дайте жизни
А дайте лишь инвестицию в будущее
Как не дайте конкурентной способности тому,
Кто обучен плодить себя впрок
В мире, где он ни чёрта не может,
Кроме как видеть невольную нору изнутри

Любовь говорить
громкие вещи
Ненависть, собственно, жить
Неловкость страдать

Будто тяга к позору
Как существо не может выйти из грязи
И начинает есть её
Ам-ням, какой вкус

И всю жизнь мы будем спать
Но минуты
Нам будет что-то снится
И мы не сможем
продлить искомое счастье
Ведь оно
такая капризная сука

Зачем рассудительная война
Когда можно нежиться
И зачем жизнь
Когда смерть можно встретить так приятно
И так вселенски.

Может, ничто не так правильно,
Как бессилие,
И может, ничто не так свято,
Как грязь.

Только здесь
Безбожник может молиться
А стоящий во главе
Просить навязчивой опеки

Нет прощения слабому
Нет отдыха силящемуся
Вязь усилий
и тоска наблюдателя,
в чьей природе ненавидеть свою природу
И кто потому не желает другой

Нет ответа просящему
Нет отдыха отчаявшемуся просить
Усилия - и забытьё
Без меры
Без права
Беспробудно

Не свят ли
Кто не навредит
Не глуп ли
Кто не сделает и блага
Не слаб ли
Кто не навредить не в силах
И не низок ли
Кто при этом очень вожделеет того

Царь - кто может,
Бог - кто ещё и хочет,
А жиденькому Божьему ничему
В сладость боль
И в пику - жизнь
Это о том чего оно не умеет
И не умеет учиться уметь
И оно навеки вникуда
С улыбкой отчаянного смертника, что примирился с необратимым.

Слишком часто я себя предаю
Но предающая часть не может остановиться
А другая не может возразить
И итого гармония
Коей нет блаже
И нет страстней,
Я пять ран на самом себе

Марина Ивановна,
Я тоже думал
Закрыть все окна,
Лечь и умереть, не получив своё,

Но штука в том,
Что голод существа
Перевешивает трагедию
И оно переступает накал
Чтобы жить вопреки даже своему нежеланию.

Это о праве сбежать.
Это о праве не жить без наказания.
И перед кем не остаётся непреодолимого
Тот и Бог.

Но кто обречён больше:
Для кого усилия необходимость
Или для кого они -
          невозможность?


ГЛАВА 5. ЖАЖДАТЬ БЕСКОНЕЧНОГО

Если у вечности не лицо матери,
Вечность не нужна
И если у неё не ровные скулы,
Мягкие, как улыбка -
Зачем человеку нечто столь большое,
Что умеет лишь пугать его?

Если у вечности не лицо добра
То ускользать - значит быть святым.
Если доброта есть приспособленчество
То отправляйтесь в края индифферентности,
Не дайте гуманисту занегодовать.

Боги,
Идущие от бесконечности,
Созданные, чтобы деградировать
Дабы приблизить подданных

Помогите идущему от нуля,
Листку, идущему от побега,
Лучу, скользящему от снега,

Ненавидящему и любящему ноль,
Как мать,
От которой не уйти запросто
И порой предательски не надо.

Но что - Бог?
Это мир,
Рефлексивный бесконечно,
И в нём бесконечный порядок

Это его голос
И его немерное усилие
Для сложнейшей вернейшей системы.
Бог - это кондиции.
Бог - это среда в колыбели великой жизни.

Эти два мира,
Как и эти двое
зычные своей ординарностью,
Это не всё и ничто
Это что-то и что-то
Праведно разное,
Чтобы совмещаться.

Шип и ширь гнезда,
Крест и без креста.
С виду несовместимые части
Прекрасного целого.

В этом ключ логики христианства,
По коему человек - от Бога,
Отрезанный кусочек идеала
Замаранный делением бесконечности на целое число.

Но разве человек - не от хорды,
От рыбы, от клетки,
От неделимой частицы,
От матери-пустоты?

И христианин задаётся вопросом
Почему бы не быть вечностью
Если в этом благо?

А ныне вопрошают здраво:
Почему быть вечностью,
Если в этом не хватит выгоды?

Богово - может гнать,
Светом мельтешащим
До продуктивной злобы
Но бегут всё же - из темноты.
И светом - греют морщины втуне.

Это об отвращении
К тому что мы есть.
Но зачем?
Чтобы хотеть стать бОльшим

И это о любви
К тому что мы есть
Ведь кроме себя у нас ничего нет
И убегать от своей природы
Человек будет на своих ногах
Своим достатком имеемой воли.

Как вор хочет волком
Выкрасть и выгрызть солнце
Как крошка-луч стучит в ширь оконного стекла
Мы просимся к тому,
Что для нас есть Бог,
Чтобы стать частью зычнейшего
Из того,
Что нам хватает сознания увидеть.

Сущий, ты ли не бесконечный хаос,
Ибо не зависящий ни от чего,
Но ты и бесконечный порядок,
В котором нуждается не находящий
себе места в сутолоке.

Ты бесконечная свобода,
Тяготящая раба и господина
Своим бесконечным усилием
И невыгодой.

Ты - бесконечное одиночество,
Откусывающее от себя куски
Из которых порождён мир
маленьких просителей,
Что вскоре от тебя отвернутся

Ибо ты не дал им огромного удовлетворения
Их маленьких желаний.
Странных желаний -
В покое и в страстях.
В величии и в тюрьме
материнского тепла

О, эти существа любят двойственность
И ненавидят её, следуя ей же.
Они ненавидят природу другого
Но идут к ней
И они гнобят свою природу
Тем самым следуя ей добросовестно

А ты!
Ты бесконечное время
Дарующее миру право на движение
Ты великая сила ошибки
Приводящая к верному

И это ничего.
Не раз мы впадём в депрессии
И не раз будем отвергнуты персональным богом,

Как сильней всего любит тот,
Кто не готов проявить это,
И как тяжелей всего перенесёт отказ
Тот, для кого он неминуем
Он пытается пытаться,
А его, возможно, найдут за него сами.

      Я живу там,
      Где люди чего-то не видят
      И развитие их так же комкано
      Как пословицы, именем которых
      Они обзывают мудрость.

      Я неразборчив в тех,
      Кто не считает препятствий
      И кто не тормозит всех процессов
      В разговоре с любимыми.

      Я не благословляю тех
      Кто готов отказаться от своей судьбы
      Прельстившись садами на Луне
      И кто не верит слову своего же отчаянья.

      Я благословляю всё
      Во всём его разнообразии
      Противоречащем первой жизни

      И опору,
      Что скрепит всё
      И даст тонкой вазе
      Шанс зачем-то выжить в безумии конкурентных локтей.

В землях
Где минимализмом
Зовётся неумелость
А люди ходят с взглядом судным
И где запрещено упоминать одиночество

Где голуби летят триадами
И воздух смеётся над теми
Кто им дышит
Ибо они у него в долгу

В этих праведных землях,
Гнусных землях,
В эти годы-грязь,
Годы-гниль,
В беспросветное восхищение отжившим
Кто пойдёт за живое,
Когда можно идти за дающее жизнь?

Кто поляжет за непокой
И кто останется стоять за сидящих,
Коим это простительно
Как виновникам зычного боя?

В этом мире,
Где намекающий не понимает намёков
А солнце заходит редко
Разве можно пронести любовь к настоящему?
И мало пронести - сквозь,
Важно пронести - к.

И остатком - надеяться
Что слабость - это разновидность силы
И что дадаисты не были правы
И что эти смеющиеся глазами
себя ещё помнят.

Боже, храни того, кто нужен ему подобному
И не нужен самому себе
Бровь дёргается пуще.
Небу всё так же небогово.

      Мысль - это посев.
      Слово - опрятный всход.
      Слово - пища для дев.
      Мысль - огонь господ.

      Нужно всё потерять,
      Самую крайнюю твердь,
      Чтоб, обретая мать,
      Вдруг не подумать: смерть.

      А обретая смерть,
      Вдруг не подумать: Бог.
      Чтобы святое - иметь,
      Нужно лишиться - строк.

      Надо лишиться драм
      Надо - идти
      На звук:
      Нас зазывает храм
      Нежных теплющих рук.

Как приятно
Быть не менее ничем
Нежели другие
И как заманчиво для убогого
Мысль, что каждый пред богом убог
Бог - это направление
Бог - это желание.

И крест тому,
Кто рефлексирует среди живущих,
Кто пусто величит себя среди великих,
Кто жаждет тепла рук того,
Чьего прихода не потерпит -
Видимо, он ждёт смерти,
Или матери,
Или их брачной бары.

Кто рождён не уйти от нуля далеко
И оттого больше, мучительней всех
Жаждать бесконечного
Кто рождён воспеть своё бессилие
И кто в итоге бессилен воспеть его

Ходячий ком тревожности,
Ходячая неприменимость,
Ждущая сильного, чтобы срастись с ним
И ждущая Бога, чтобы зачем-то познать его
И выпеть опрятно для тех,
Кто уже нашёл его в ином.

Но разве не пакостно
Хамить тому, что есть мы?
Пустая трата времени,
Заложенная в генах,
Что, как судьи, вершат силы мира.

Но ведь имея покорного просителя
Многий захочет обожиться
О, сильный,
Ты ищешь своё дитя,
В котором мир -
Твой!
Благодарный тебе!

Люди бывают неуместными
И не бывают лишними.
И ложь и правда
Различаются лишь применимостью
А ошибка не есть ошибка
Если есть те,
Чьим правом она является.

Ошибка, приносящая пользу - это другой путь.
Ошибка, близящая нас -
это сила жизни.

Сам человек -
прекрасно рефлексирующая ошибка.
Я себе - данность.
Ты - ценность.

Ничто не мотивирует больше
Поиска матери
В том, что не есть мать
И что пахнет ею больше её самой

Ведь это поиск Бога
В застенках мира,
Где голодные собаки не верующие
А ветры поют на языке земли

Это поиск всего - в чём-то
Как поиск моря в ракушке
И поиск души в чужеродном,
Которое всё же не хватит сил возненавидеть

Это поиск себя
В том, что не есть я,
Как в зеркале чужого глаза,
В озере жизни.

Мало дать сил обессилевшему
А много - дать покой тому,
Кто их не восполнит

Но а чья вина
Если человек появляется под чужим знаком
И бежит не к своему богу
Не своим темпом?

Где два бокала есть приманка для заинтересованного
И где ломаются накануне, а не после,
Там поживёт момент напряжения сил
Для святой практики грязных вещей
Грязных и необходимых,
Как само естество подзвёздного.

Да здравствует естество,
Лишь которого можно бояться до потери контроля
И лишь которое можно любить
до того, что эта потеря сладостна.

Ничто не слаще
Уйти от страха
Ничто не ужасней
Забыть его имя
И вылиться до края,
Как со свободы начинается смерть.

      Я - часть того удивительного племени,
      Которому боги сами приносят дары
      И которое зачастую не принимает от них то,
      Чего ждёт больше всего,

      Которое часто говорит о грязи
      И о гадости своего времени
      И часто не знает,
      Причислять себя к ней или нет,

      Которое делает вид,
      Что дышит тишью лесов,
      Хотя дышит тишью услады взгляда на тех,
      Перед кем делает такой вид.

      Я - часть того племени,
      В котором не умеют сожительствовать
      И очень любят петь сожительство

      Которое не берёт то, что хочет,
      Но здорово умеет переставать хотеть.
      В котором готовы величить свободу,
      И не знают, что это такое,
      А узнавая, всё так же не хотят её
      И всё так же величат.

      Это племя,
      Ощущающее себя всеобщим
      И состоящее из одного человека,
      Взятого из огромной толпы тех,
      Кто не любит толпы.

Вам ли понять
Лапочка, милая
Не дал бы себя в обиду
Но рождён комочком язвенным, тонким
Зато - я могу петь тебя
И, что не менее важно
Стремиться делать это опрятно

И что я
Со своей правдой
Когда рядом иррациональность
И ветры не поют нам
Когда симфонию цели
Разбили на тощие ноты влечения
И когда остывающая земля скучает?

Когда нечистоты правят державно
И когда человек смелится быть несмелым
И быть тем, кем предувидено,
А не кем тянет завистью,
Довериться тяжёлой руке поколений.

Боже, храни матерей,
Былых или будущих,
Но в чёткую меру
Дабы не заглушить святого бега
Всеобщих сыновей.

Так сладко порой
Иметь мать, и дщерь, и лик
Не давая знать самому человеку
Икону не выжечь лишь из закромов
Лишь неживая икона не умрёт
Чудная - куколкой,
Вековым пустотелым деревом

О, женское!
Ответственное за утробу,
Что редко само отдаляется от неё, -
Близость к нулю никогда не была
Столь привлекательной
Сколь переплёт ямок на щеках
И до глупого чистых помыслов

И вам ли понять?
Лишь то, что не тщится быть всем,
Увидит в женском величие исходной точки
Слабой перед гадью мира
И чистой от неё,
Чистой от грязи,
Которую несёт конкурентоспособность.

Жаль,
Что чем краше пейзажи перед моими глазами
Тем дурнее для чьих-то глаз я сам
Пакость эстетизма
Не знающего опрятности
Не знающего предметное
Знающего созвездия

О, зычные телом,
О, ловкие жизнью,
Вы другие,
Ваша природа для меня - небо,
В котором играют оголтелые боги
И мужское начало твердит величественно.

Но проблема отныне лишь в том,
Что этого не осмыслили вы
И как же это в вашей святой
и узкой норме
Не знать чужих норм
И повиноваться лишь своему неповиновению.

О, громкие,
О, бОльшие,
Когда я перестану слышать вас?

После будет самый светлый
и самый неопрятный срок
Существа, рождённого
победно петь своё поражение.

Тому, кто рождён ждать,
И нежнеть, и внимать
Не дайте силы -
А дайте Бога на посильном поводке.

И мне вселенски,
Когда дышу тем,
Кто надобен,
И когда наслаждение мукой
Делает из муки наслаждение.

Как отличают
Слабость и добро
Когда то и то избегает боя
Рефлексию от угнетения
Когда то и то Божьей силой

Спокойствие от затишья
Когда от первого не лихорадит
И её от Неё
Когда вплотную прижатый к стенке человек
Будет отчасти верен своим словам,
Соврав, что любит.

      Юность - это когда не вволе вдуматься
      И сумбур правит всеобъемлюще
      Когда ничто не нужнее
      Ответа
      И ничто не чернее отсутствия желания задавать вопрос.

Некогда музыка - мать.
Ныне музыка - жвань.
Некогда её жгли боги
Из мраморного величия
А ныне подбожник сам
Ваяет себе звукового покровителя
Делая из подобного ему нуля
Липовый неноль

А тут вот
Пахнуло вечностью
И первичным благом
Пахнули понимающим и веским словом
Наконец попавшим на язык из хранилищ
О, достижимая и зычная теплота,
Что не осознать
Только - впасть.

Не странно ли,
Что больше всех нам нужен тот,
Кто нас не поймёт
И что мы никогда не поймём его
И ничто не сладостнее такого непонимания,
Как тянемся мы заветнейше к тому,
Что мы не есть.

И не странно ли,
Что частому из нас
Чем голос неподлунный
Мягче и боговее
Тем меньше тяги идти к нему -
Тем больше, чтоб сам шёл
И ласкал благоговейно

Как мать будет бояться сына меньше
Чем он её
Но не меньше - любить
О, святая,
О, существующая в теле временно,
В скелете психики - извечно.

Среди тех,
Кто считает чужие промахи
И не стреляет сам,
Не сжиться тому,
Кто долго носил под безразличием
Слишком явное небезразличие
Выжигающее из нутра
И кто уступчиво пропитывается миром,
Который не пропитывается им.

Кто хочет сказать лишь о том,
Что не хочет говорить,
И кто ещё не сбился
Считая робкие шаги
От утробы к Богу,
И ничто не столь его
Сколь осознание
Что ничего у него нет.

Разве это не подневольное счастье
Что наши места предопределены
И разве это не безвольная мука
Что среда особенно изощрённо
Игнорирует этот факт.

Но разве не гадость,
Когда священника шлют убивать
И не видя кровавого ража в его глазах
Туго недоумевают.
Когда кожаным сапогом
Ходят по лицу просителя
Коего приняли за дезертира

Когда от всеобщего сына
Ждут стать всеобщим отцом
И когда от чуткого назорея
Запрашивают гладкости лика.

Не выпеть всего,
Что есть моё
И что не принадлежит мне
Этих священных людей
Что святы именно оттого
Что об этом не знают

Того, кто удивлён фактом
Своего психологического отцовства
Но не отказывающегося от звания
зычного лидера песочницы

И этот ком ярого света,
эгоизма и невинности,
Виновную в счастье вечно видеть её
И в горе не иметь большего

Но не слава ли миру,
Если в нём таких умеют любить
И тем более если такие умеют любить других,
Как дитя щиплет будто потребительски
Зычного отца,
Нужда в котором ему бесспорна.

И не пожелаешь счастья тому,
Кто имеет заслон
И кто оттого вправе сохранить
Несовершенство своей природы
Под именем кусочка пазла совместимости душ -
Не пожелаешь,
Ибо я не люблю желать людям то,
Что у них уже есть.


ГЛАВА 6. МИРОВАЯ ФОРМУЛА

Как выйти за стены пещер,
Если из-за них поёт
Жуткую, нежную, вселенскую песнь
Чёрный голос
Чего-то столь большего,
Что не ясно -
Зычность!
Ты отец или смерть?
Ты космос или пустота?
Бог или безбожие?

Хрупкое душевное существо
Исступлённо застыло
В неведении, страхе
И эстетическом забытьи.

Видеть бы и далее величие в том,
Что слывет мелким и слабым,
И понять,
Чего здесь не видят.

      Я там
      Где знаками внимания топят печи
      И где танцуют оголтелые солнца,
      Хоть не умеют танцевать.
      Где люди почему-то не ищут своего бога
      И где о вдумчивости говорят шёпотом.

      Где одни испытывают эмоции,
      А другие выводят их формулы
      В надежде подставить туда
      Своё наблюдательское отчаянье

      Где счастье заливают водой
      И где чихая
      Люди отворачиваются
      Напоминая кошек, что бегут загнанно,
      чтобы родить буйный поток воздуха.

Страх - всему!
Действие - тому,
Кому мало страха,
Чтобы опоэтить бытие вселенски
И кто боится страха
О, непримирение!
Ты рождаешь святое поползновение мировых сил.

Отрадно петь безотрадность
И сколь же громки слова о веках
Из уст невечного существа,
Певца, поющего свою безголосость,
Славящего своё сладострастно
нежное бесславие.

О, велик ли,
Кто поёт великих
Или кто поёт тех невеликих,
Что не поют себя?
О, небесные люди
В бульоне людского неба.

Можно и рефлексивно сказать
О божьей мелочи человека
Подле им сформулированной зычности мира
Но лучше петь его крохотность
Наделяя её громкими чертами,
Что так в его природе

И природе певца
И природе того,
Кто величит грозные, бесконечные силы
Смявшие его, как неудавшееся.

О, Бог, что грязен,
О, мать, что не бесконечна,
О, слова, что точны и одновременно понятны,
О, представление, что суть мужчины - в тестикулах,
А не в силе и приспособленности,
Зачем вы выдумались человеку?

Не боль ли
Страшиться ухода от всех тех,
Кого страшишься тоже,
И гнушаться своих святынь
Дабы не опошлить их,
Когда за вратами -
Необоримое неизвестное.

      О, защитник,
      Покровитель нежных тел
      И языков, тщащихся петь зычно!

      О, отгони - смерть!
      Смерть не прекрасную,
      В которой века и несчитанные доли эпох,
      А ту,
      Что зовёт на невозможный бой
      И лапает иконы!

      Ни той, ни той - не отгоню сам
      Но первая пусть поёт мне колыбель
      А вторую - отгони!
      О, отгони - боль!
      О, отгони - мир!

      Боль не сладкую,
      Мир не известный
      А лишённые того,
      Что заставляет кроткого просителя
      Жить и просить - жизни!
      О, отгони!
      О, избави!

Верен, кто боится и любит жизнь,
Как Бога - любят и боятся
Жизнь и суть - Бог
Когда она целиком и во всём величии

О, сладостные,
Что ужимают жизнь в мгновение
И чья жизнь - бусы мгновений
И напропалую
О, горестные,
Ищущие в вечности подвоха
И отстраняющиеся от любивших вас
В зверином ужасе и тоске

О, бунтари,
Что прут супротив конницы мира
И одновременно запряжены в неё,
Как оппозиция, что займёт место своего врага.
О, критики,
Что бунтуют против бунтарей
И, не зная иного, нежели скептицизм из пенной норы,
Вопрошают: “Зачем им?”

О, те, что пресытились,
Что родились с усталостью
И желают лишь не иметь желаний
О, те, что ненасытны,
Что рвут у мира блага с руками
И не вникают в чужую смиренность,
Даже не осмысляя её
Как готовность в любой момент положительно умереть.

О, вселенские,
Вы, кто говорит с созвездиями
И читает с удовольствием бесполезные языки
О, земные,
Вы, кто применим здесь и ныне,
Кто специально старается не опередить своё время
И кого хотят петь те, что вселенские,
Ибо вы своей реализованностью
Похожи на ночное небо больше, чем то, что над головой.

О, святые,
Напрягающие волю
Чтобы единственно расслабить её на той стороне
И здесь оправдать ожидания
О, грешные,
Умело применяющие грязь
И знающие имя недостижимого,
Как наиболее раздражающе и мило
Имя конкурентного Бога

О, вы, кто ждёт небесных земель,
И вы, кто ждёт земных небес
А также вы, кто не ждёт,
А грядёт за ними -

Вот что неясно восприятию:
Всем вам - рай. Единый?!
Но вот что ободряет:
Всем в нём -
По своему углу.

      Я из тех, кто готов взять ответственность
      Лишь за факт безответственности
      И кому так давно не говорили:
      “Боже, твои каламбуры нелепы”,
      Что я вынужден вспоминать об этом
      Самостоятельно.

      Я из тех, кто среди авторитетов
      Признает разве самую жизнь
      С её певучестью
      И столпотворением веков
      И из тех, кто не умеет общаться с этим величием
      Так что моя голова полетит
      При первом перепаде настроения моего царя.

      Я из тех, кто сравнивает себя с певцом
      И кого иные сравнивают
      С певцом, рождённым в грохоте
      И не-нужде в опрятном звукоизвлечении.

      Я из тех, кому завещено
      Нести в дУши покорность
      И кто слишком покорен, чтобы не смириться
      С тем, что это бессмысленно.

      Я из далёких от Бога
      И от бытия им,
      И оттого тщательно изучающих его черты,
      И репетирующих, что нужно при нём испытывать.

      Я из тех,
      Кто готов принять
      Истину изнанки своего лица
      И кто не вправе голосить об этом.

      И ищу я того,
      Кто не ищет меня
      Или делает это неосознанно
      Ибо я ищу человека,
      Что так же не на своём месте
      Но кто об этом не задумывался.

      Я ищу не того,
      Кто знает многих философов,
      От Жан-Поля до Сартра,
      И кто не следит за жизнью
      В едва живой стране.
      Я ищу того,
      Кто понимал бы мысли нуждающегося в своём Боге
      И того, кто сам явился бы таковым.

Страх смерти есть
страх отца -
того, что отнимает свободу
и что от тебя не уйдёт,
как просителю не уйти
от долга перед своим Богом

Страх жизни - первичней и глубже
И жутче всех
Он - страх матери,
того что ДАЁТ свободу
и от чего не уйти,

как Богу не уйти
от выдумывания его просителем
себе в своё неминуемое назидание
и как вселенски прекрасному
не уйти от гнёта факта,
что оно кому-то так нужно.

Зависим ли я
От того, кто дал мне независимость?
И вправе ли я
Перед той великой силой,
Что дала мне все права?

И не думаю
Что вершина мира -
Корона всецаря,
Если, предположим, есть тот,
Кто его короновал.

О, вы,
Кто не рассчётлив в затратах сил жить
И притягивает высшее к утилитарному,
А не наоборот,

О, мне зычно и досадно глядеть на вас,
Как проситель глядит на своего Бога,
Когда не вправе получить его ответ,

Когда Бог считает его конкурентом,
А не тем, ради кого конкурируют,
И тратит всю пространную мощь на то,
Чтобы не дать благостно воспользоваться этой мощью.

И в девице, что боговеет с грозы,
И в чтении хлеба и юродивых
Как и в заветах новоорлеанского джаза
Скользит древний трепет
И исступление нуменозности
Немыслимо и столь же ясно -
Как богово.

Ох, скажете ли мне
Сколь глубок океан,
Как влюбить себя насилу
И сколько плоскостей у мировосприятия

А лучше дайте увидеть
Дабы график скорости засахаривания мозга
Вышел больше всего похожим на лик святого.

      Но если и когда-нибудь
      Вечные защитники
      Коим не усидеть в коллективном бессознательном
      И кои не умеют уйти насовсем
      Придут в этот дом

      Боже, дай мне терпения
      Не выпроводить их
      Дабы затем оплакать сладострастно и пафосно.

      И дай мне выносливости
      Перепрыгивать через себя больше
      И меньше - думать о том,

      Как пока один мыслит,
      Будто день бессмертия - чёрн
      И дни пути к нему - святы
      Другой возьмёт и добьётся
      Толком не зная, к чему пришёл,
      К какому проклятию
      высочайшей конкурентоспособности.

Я люблю жизнь
Хотя бы за данное ею право
Любить кого-то больше, чем её саму.

О, я больше всего полон жизни
Когда меньше всего живу
И когда сама эта жизнь моя
Меньше всего кажется таковой среде,

Расползаясь к полюсам
Созерцания пассажира,
Что подневолен ландшафту,
И созерцания Бога,
Что уже выполнил свою работу.

Среди подконтрольного договору
И среди вёдер песка
В котором играются ушастые котики
Как и среди жара Камчатки
И среди холода, веющего от невольных людей

И посреди бесплодной доброты,
И посреди бессмысленной желчи жестоких,
Как меж двух крайних точек,
Рвущих координатные плоскости насередину

И где угодно среди морей
И глядя в лицо несчастной чайки
Не знающей покоя и слова "абстиненция"
И потому, возможно, более стоящей жизни,
Чем делящие всё на ненавидимое и презренное,
Вынося за скобки себя и свою угрюмую лень

О, ламбаду волн
И хороводы народов неба
И громоздящиеся чинно шляпы деревьев
С идеей многих сынов-ветвей, растущих на отце

О, и в длинноволосых самодостаточных царицах,
К которым по незнанию их роли
Ещё подходят, сверху смотря, дерзновенные самцы

О, покои и непокойства,
Как чёрные, так и святые,
Равно вечные,
Стелящиеся по миру,

Вы и всё, что есть,
Как те ветви и
как сам дуб во плоти,
Пахнете своим семенем,
Всеобщим семенем,
К коему всё тяготеет,
И кое звано
Богом, и истиной,
И мировой формулой

О, ныне я славлю лучистых,
Среди которых не различаю тёплых и хладящих солнц
Но я гнушаюсь тех,
Кто не светит ни на какой волновой частоте,
Кто бежит алчбы
И кто переборщил со страхом к своему Богу,
Когда его принимают за недостижимое.

Я предпочитаю петь
Бога грозного, но доброго
С его лучами,
К которым идёшь, а не от них

И того, кто больше меня,
Но не как молот над орехом,
Не как звон божницы над телом отжившим
А как потолок над существом,
Нуждающимся в потолке,
Ежели я прельщу что-то чуть более вечное
И не покажусь ему избыточным

Кого я любил -
А вдруг любил не сильнее,
Чем звёзды,
Чем пчёл,
Чем звоны новорожденных правд
Кои - то важно -
Ничего не желали сами?

А вдруг так любить можно лишь идею,
Что даст при цветении своей реализации
Уже нечто иное,
Что тут зовут низким и бытовым?

      Не дай взлюбить бесстрашного,
      Того, кто пришёл на чуть-чуть,
      Лишь расчистить дорогу иным им

      Не дай быть взлюбленным всебоязненным,
      Который выжмет все потуги мускула
      Из меня, того, кто сам ждёт блага от владык.

      Не дай взлюбить далёкого,
      Чтобы вселенская тяга души к душе
      Не обтупилась об углы непроводимости среды обстоятельств

      И не дай взлюбить близкого,
      Чтобы не звать любвями само наличие связи,
      Той связи, что привязала ко мне мою левую лодыжку,
      Но не то, что мне необходимо, помимо неё.

      Не дай взлюбить слишком иного,
      Чтобы не растерять еле сколоченное,
      Что кто-то может назвать персоной,
      И не зарыться в состязания с чужой нормой,
      С коей на самом деле мне ни к чему стязаться.

      И не дай возненавидеть слишком иное,
      Чтобы не потерять понимание,
      Что сгнившее - это не единственное, что возможно,
      И чтобы не перестать быть не-иным,
      Ибо ненавидеть - это для меня и есть слишком иное.

      Равно и не дай взлюбить слишком тождественное,
      Чтобы не увязнуть в одном варианте,
      И чтобы сердце не отвратило помощника по переносу груза,
      Выбрав себе в партнёры ещё один сходный груз.

      Что дай?
      Ни черта не дай,
      Ибо всё равно не ясно,
      Как применить твои данности к данностям иных.

Так землекоп есть сама земля,
Ибо ему ясна логика земли
И не ясна логика своих конкурентов.

Так существо есть своё фундаментальное непонимание сущего,
Рождающее всё, что не есть ответ на главные вопросы
И что помогает потерять в нём нужду.

Доколе
Кому слава,
Кому гроб,
Кому одно за другим
И доколе на принципе нашей несовместимости
Будут возводиться империи
И низводиться прокураторы

Доколе любви, играемые под аккомпанемент несделанного шага навстречу,
Будут зваться не-любвями?
И доколе смерть
Будет величественнее жизни,
Как недостижимая мать
Ближе и желанней
Предлагающей себя неродной красоты?

Не Бог ли
Безмерно ответственен,
Немыслимо дальнозорок мыслью
И - если и добр -
Не до забытья?

      И сказано было,
      Что нет цели всего
      И есть причина всего

      Как у всех молекул слитого в чан супа
      Не одно направление
      Но одна первопричина этого факта

      И как не нужно идти куда-то,
      Идя;
      Достаточно идти от чего-то

      И молвлено было,
      Что мир не един,
      А обобщаем
      Как страх лепит всем силам
      Одно лицо
      Из кусков равно не совместимого

      И твердилось,
      Что нет вины
      И что справедливость -
      Это итог диалога
      Субъективной борьбы
      С демагогией и недальнозоркостью.

      И вещалось,
      Что удел - смотреть и не увидеть,
      Как псы на арене
      Не имеют понятия,
      За что сцепились.

Я люблю,
Когда с крыш прыгают.
Это пахнет
Снятием мирового гнёта.
Я люблю,
Когда с крыш не прыгают,
Ибо это пахнет
Изначальной неугнетённостью.

Так, я люблю всякий ход вещей
Ведь он всегда обоснован
Веским словом неких сил
И для нас он и правда -
Всегда - к лучшему,

Но не забыть,
Что накладывающее мировой гнёт на существо
Тоже прилежно
В выполнении своей вершинной работы.
ЭПИЛОГ
Бог - не в Боге,
А в отношении к нему.
Зачастую Богом -
Это просто в нужный момент
Зачастую Богом
Это просто бОльшим, чем ничего

Бедные звёзды
Некому защитить их бездеятельность
И могучие
Ибо незачем это делать

А если жизнь -
Это пререкаться со своим суфлёром,
Гудящим из будки небес
И возвеличенным своей невидимостью для зрителя
То не прозовите меня ничем иным,
Нежели дурным актёром.

Славьте того, кто
Любим!
И дважды славьте того, кто
Волею влюбляет в себя,
Поворачивая сердечные рычажки других
И собственные мышцы.

Но порицайте из них - тех, кто
Играет на струнах душ романтичных девиц,
Чтобы заработать себе копейку в переходе
И кто, порвав струну,
Не заметит этого.

Пожалейте, наконец, тех,
Кто совсем не может в любвях в ловкость
А также гневитесь на тех,
Кто ненавидит любить,
Кто не терпит святого и жгучего, -
Гневитесь, ибо они обречены.


Март 2015 - сентябрь 2015

---

КОММЕНТАРИЙ АВТОРА:

"Верлибриада" изначально была разрозненным множеством вольных стихов (верлибров) без чётких границ и заглавий, по сути - континуумом текста, распылённого во времени и всё-таки связанного общими лейтмотивами. Разбивка на главы и строфы проделана уже впоследствии и отчасти вдохновлена структурой Библии. Собственно, поэма и есть эдакое Евангелие от "всеобщего сына", от "молящегося безбожника", от "поэта-смертника".

Текст создавался около полугода методом "потока сознания" и содержит более 10 000 слов. Орфография подправлена, но пунктуация передана в изначальном виде, отражающем текучесть и спутанность мыслей лиргероя. Хронологический порядок написания максимально сохранён. Оттого, несмотря на отсутствие изначально задуманного сюжета, он обрисовался непроизвольно - благодаря самому ходу времени. Всё это объясняет политематичность, образность, коллажность, откровенность и одновременно таинственность текста. Поэтому любые смыслы, которые читатель в нём найдёт, будут лишь интерпретациями, и даже самому автору остаётся расшифровывать собственный опус по субъективным догадкам.

Первая глава преимущественно посвящена благоденствию влюбившегося юноши. Во второй главе всё чётче фигурирует соперник, кто отнимет любимую, причина ревности и нарастающих сомнений. Третья глава - выяснение отношений, взрыв напряжения любовного треугольника, отречение. Четвёртая - последующий упадок, стадия депрессии, "неверие в благодать". В пятой главе лиргерой погружается в сознание достаточно глубоко, чтобы найти на дне ума свет внутренних фигур - архиженщину и архимужчину, абстрактных мать и отца, Аниму и Анимуса; а в себе признать Божественного младенца, но также и Христа (Бога-сына, Агнца). Наконец, шестая глава описывает окончательное обнажение буйствующих архетипов и мифов из бессознательного; этот катарсис даёт персонажу силы всё принять и жить дальше.

Несмотря на проделанную внутреннюю "раскопку", в лиргерое от первых строчек до последних остаётся психологическое своеобразие, что наделяет "Верлибриаду" дополнительными слоями. Например, многочисленные упоминания Бога - это, разумеется, проекция и эвфемизм значимого Другого (без конкретного пола), но также и образа "Сверх-Я". Кроме того, подкованный в точных науках, герой воспринимает психику скорее как схему или биохимический механизм, причём не идеальный, а имеющий свои сбои и загадки. Одна из них - "компенсаторное наслаждение", когда страдание даже радует, убаюкивает, а граница между отчаянием и облегчением размыта. Чем это продиктовано: романтизацией разбитого сердца, фатализмом или, наоборот, верой в закаляющее действие всего, что нас не убивает, - останется открытым вопросом.

Читатель должен знать и то, что автору на момент написания было 17 лет, чем продиктованы порой смелые гиперболы, обобщения, тревожный и одновременно восторженный взгляд лиргероя на мир. Впрочем, эти вещи уживаются с глубокой рефлексией, сухой рассудочностью и мыслями, которые юнец, произнося, мог сам не полностью понимать - а ощущать зёрна правды интуитивно, безотчётно.

Всеохватывающее внимание героя прикасается к десяткам тем: существование, свобода, любовь, обшество, поэзия, насилие, духовность, саморазвитие, этика, интеллект, судьба...

Надеюсь, читателю стало ясно, почему "Верлибриада" - это одномоментно исповедь, отповедь, дневник, любовное письмо, манифест, псалтырь, цитатник, черновики художника и некролог юности. Поэма славословит как земное, так небесное, как либидо, так и мортидо; заигрывает с тем же, насчёт чего очень серьёзна, и трепетна к тем же вещам, над которыми насмехается. Она полна неясностей, самоповторов и парадоксов - как, впрочем, и само наше сознание, как природа человека вообще.

Комментарий от 2022 г.