Логово поэма

Дорогие друзья! Многие считают адмирала Колчака
выдающимся деятелем. Возможно он был им, но
после того как стал карателем и вешателем
он потерял право быть таковым...

                "Волку - волчье"...
               
          глава первая

Что кровь заговорённая, зари свет в дали хмурые
Сочился тихо, медленно, и кисти медно-бурые
Черёмухи подсвечивал над серою расщелиной,
Где было волчье логово - семьи волков потерянной
Охотниками ушлыми, с ножами, карабинами,
И с умными собаками, а впрочем, что там - псинами...
Псов доминанта вечная - служить, такая фобия,
Наука есть известная, наука -  кинология,
Так многое познавшая в способностях служения,
Что людям недостаточно порой воображения
Того, как псы додумают, а вроде бы безмозглые...
Жизнь отдают за барина, так просто - не  под розгами...
Собачье дело важное, какие ж тут сомнения,
Хозяева есть бражные, и с ними отношения
Всегда сложны, - то истина, известно, и - проверено,
Есть факты, но статистика, наверное, утеряна.               

Волчица в тесном логове волчат лизала тщательно
И, слыша граи воронов, была за то признательна,
Что глазом с дали видели они людей непрошенных,
В пролесиях осиновых, на  просеках некошенных,
И вскриками тревожными кидали ей понятные
Сигналы  дисгармонии для слуха неприятные,
Но в мире диком вроде бы, родным до каждой клеточки,
Знакомым до приятности со скрипом близкой веточки.
И это было сладостно, и чувство недоступности
В чащобе, по загустиям - так грело  в совокупности!..
Но - было - караулила, невидимо, бесшумная,
Опасность кровожадная, - и знала, многодумная,
Что можно лёгкой бабочкой порхать над одуванчиком,
А видеть поживулину медовым круасанчиком,
Чтоб вдруг - однажды, искрою, зачем-то кем-то брошенной
Пожечь для сердца милое у жизни заполошенной.               

Но что-то инородное, проклюнув шорох лиственный,
Поплыло, непригодное, быть жизни этой истиной,
И слух волчицы тронуло, чем шерсть загривка вздыбило,
А лапа пятипалая дрожь сердца в жилах выбила,
И три волчонка крепкие  почуяли от матери,
Тревогу жаром внутренним в её сердечном кратере.
Травою пахло пряною, медовым разнотравием,
И силой с неба пьяною, окутанной мерзавием,
Ползущей с дали медленно сквозь рощи соловьиные
Туда, где  непоедено легли рога лосиные,
В траве за скрытью логова на шее взгорка тихого,         
Где куст жил волчьей ягоды,  светился облепихово,               
А в сути яд янтарился, прикидываясь ягодой -
И спелый, жух и старился под утреннею  радугой...
Дробь дятла тататакнула, пронзив стрелою острою
Листву  ещё зелёную, но в общем, уже пёструю...               

Притихли все, как не было здесь жизни, да и логова,
Лишь мягкий шелест лиственный от тополя высокого,
Катился с отдаления к черёмухе с бояркою,
Нависнувшим над логовом шатром с макушкой яркою...
Вдруг лошадь громко фыркнула, ей вторила вторая,
С кедры тетёрка зыркнула, от страха обмирая,
На мужиков с винтовками, идущих лентой серою               
Казалось бы, с литовками, но нет, те были с верою,
Не знали душегубия, не были заморочены...
Пахать землицу русскую, любить её заточены.
В глазах же этих ворогов,  прищуренных до щёлочек,
Пригрелась злоба лютая, смотревшая на ёлочек,
На чащу , где казалось бы, засада ждёт их, пагуба,
Но там таилась только лишь кислица, красна-ягода.
Туманом синим, росами, обласкана, посыпана,
Нетронуто стоявшая, на пробу не пощипана...         

Рукой ребёнка, женской ли, а может деда древнего,
Иль клювом птичьим, лапою, медведя - здесь  последнего,
Жаканом не пробитого насквозь в таёжной темени,
Берлогой не укрытого, с морозной стынью, времени,
Валежник чуть постреливал в ногах людей с оружием,
Судьбою ошинеленных, наказанных бездушием...               
Шли молча люди  русские, бить русских в травных заводях,
Чтоб кинуть их в овраге тут, в цветах, на спелых желудях...
Дубы смотрели строгие, колонну видя странную:
Плелись тропой убогие, с  железною охраною.
Хромые, бородатые, плетями посечённые,
И гнали их казаки всех, в папахи облачённые,   
В слепом высокомерии, с патронами в патроннике,
Хотели чтоб остались тут покойник на покойнике,
И пальцами уж трогали курки винтовок новеньких,
А белки с веток цокали, качающихся, тоненьких...   
 
Вороны словно чуяли поживу с поднебесия,
Кружили над просторами зелёного пролесия,
И в летнем тёплом мареве, простёртом до бескрайности
Плач душ людских увидели, робеющих  от явности
Всего происходящего, с мучительным смятением,
В потоке настоящего с  грядущим убиением,
Снижались, чтобы высмотреть того, кто слаб до немощи,
И, каркнув, поднимались ввысь , терялись так, что не ищи...
Шли люди, спотыкалися, а колкие репейники
К штанам,  рубахам клеились, невольные затейники...   
В цветах белоголовника, медового, пахучего
Шмелишка мёд посасывал, смотрел на цвета пучево,
И хоботок, измазанный пыльцою золотистою,
Макал в нектар алмазовый с надеждою бодристою.
Чтоб силы взять нектаровой, землёй в цветы накачанной,
И брал, небесной, даровой,  никем тут не оплаченной...

Душицею сиреневой был поля край изляпаный,
Слезами материнскими  как загодя искапанный... 
Теплом несло ромашковым,  малиной переспелою,
С покоса позабытого травою перепрелою...
И облака что ангелы летели в небе ясные,
От ветра  мелко морщились цветов озёра красные...      
Под куст волчица выползла змеёю тонкотелою,
Над ней нависла стрекоза прозрачно-онемелою...
А надвигалось страшное, и вроде бы обычное,
Казалось бы - пустяшное, казалось, далям свычное,
Но выгорало пение пичуг в раскрылье лиственном... 
Волчица силой зрения увидя в свете истинном               
Что не отряд здесь воинский, - палачество отборное,
Не люди в амуниции, трава скорее сорная...
В бинтах кровавых гнавшая людей до края пропасти,
Уже как хмель познавшая и власть, и крылья корысти.

Упал парнишка рыженький на кочку муравьиную,
Заплакал - жалко матушки... а сам-то был с дуриною,
Познать хотел жизнь новую,  сказали, будет светлая...
У казака винтовочка, заряжена... приметная,
Приклада вязь цветочная,  с любовью - видно! точена,
Качнулась - сплёт невинности - малиновое  сочиво...
Ремённой перетягою крест накрест грудь утянута,
Ударил плёткой наотмашь, вставай, судьба уж канута
Потусторонь-забвение, здесь, в травах, уготована...
Привстал парниш затравленно... - душа параллизована,
Но силы не оставили... почуял, что укусами
Запястья рук оплавлены и муравьишки бусами
Повисли рыжеватыми на руки, к локтю двинулись...
Казак глазами рачьими увидел эту торопись,
И, хмыкнув, плётку новую, скрутил, повёл глазищами,   
Потом в сапог тяжёлую,  - и двинул голенищами...               

 
          глава вторая

Нужна какая  истина - убить себе подобного,
Додумай чья-то лысина до высоты беззлобного,               
Чтоб это в жизни вызрело, вросло в неё корнями,
Додумайся без выстрела, ночами или днями...
Не хочет, - неподъёмное то дело, руки связаны,
Приказ есть, его выполнить в шинелях все обязаны,
А умное ли, подлое, тут дело-то не выборно,
Жми на курки без жалости весь взвод однокалиберно...
Иначе плеть свинцовая с присмыком ляжет на спину,
На тело солдатцовое, оставив не царапину...
Кровавые пометины до сердца, до сознания,
Чтоб помнил ошинеленный  как знаки препинания.   
Что он  лишь вошь казёная, которой нету имени,
Фигура оборонная... в бузе  военной, в кипени ,
Приказ, - то  тайна тайная, где семь замков навешано...
Там истина печальная, и скачет в дали бешенно...               

Как было и приказано  -  по людям дали залпами,
Прицельно, многоразово, нажав курки не лапами,
Казаки дело сделали, и мужики бедовые,
Легли в овраг- за дело ли?  И потекли бордовые
Ручьи под корни травные, и мир затих испуганно...
Дела чьи были главные, за что жизнь в саван убрана?
Вот здесь в многообразиях живого и цветущего,
В сибирских наших азиях внутри и сверху  сущего...   
Кто выскажется искренне, сорвёт оцепенение,
Но чтоб в словесной сыпени дошло до сердца мнение,
Дойдёт? Да вряд ли...  Мерено... Не только амперметрами,
Дорогами  солдатскими, - пластунски, километрами,
И запеклась боль накрепко, в сердцах, да и в сознании,
Страшна вся эта графика, к посылам сострадания,
И всех, кого затронула, чуток, хотя бы издали,
В любом маскировании...глаза б наверно выдали... 

Кто выскажет не путанно, сорвав оцепенение,
Как может пуля - тут она,  родить иное мнение...
Родить-то может -  видели, бездарно, но не истину,
Но те, кого обидели, и кинув в яму-рытвину,
Вернутся ли убитые, живыми, нет, не дадено,
Лежат, уже зарытые, в душе родных не ссадина,
А боль кровоточащая, и тем, кто жил бесхитростно
Ожогом настоящее - призыв к тому Антихриста,
Который в тайном логове, в обличье человеческом,
Как будто где на острове прикинулся в отеческом
Желании воспитывать народ, познавший многое,
Смутьянов в яму скидывать, и думать что убогое
Народу дело важное и нужное Отечеству,
Пусть грязное и страшное, дворянам и купечеству
Оно к душе и радостно, с местами сыто-хлебными,
И что особо гадостно, шли трепетно с молебнами

По улицам с хоругвями и пением гнусавили
Про тех, кто ходит с ружьями, и бьёт народ, их славили,
Хотелось много кровушки, пролить чужой - конечно же,
Доступней будут вдовушки, сговорчивей на правеже
Кто духом слаб, увёртливей, готовый стать предателем,
И кто иных расчётливей, встал под ружьё. Карателем.
Антихрист кто. С лампасами? Он, гнида кабинетная,
При золоте, с запасами, в стране лицо заметное,
Отдал тупой приказище, зачем, кому то ведомо,
И вот лежат товарищи, в траве, не исповедано...
А рожа душегубная вино смакует сладкое,
С ним женщина доступная, шуршит шелками, гладкая,
Погоны адмиральские с улыбкой гладит пальчиком:
Зажги огни бенгальские, мурлычет - над диванчиком,
Хочу-у!!!  Нельзя отказывать своей красивой женщине,
Любовь спеши доказывать, откажешь - в сердце брешь чини...

Зажёг сырыми спичками... с трудом, плеснулись брызгами
Огни... знал, так всегда с певичками, терзают душу визгами...
Был кабинет здесь логовом, с охраной, телефонами,
И не в лесу берёзовом, - дворец красив, с колоннами.
Добром набит награбленным: коврами и посудою,
Был адмирал прославленным, - учёным, стал Иудою...
Отмстится ему всемеро, но позже, позже, Господи!
Сыны снегов и севера, как быть сейчас, вопрос в груди,
Где сила душегубия сильнее силы здравия,
Глупеет от беззубия народ, и от бесславия,
На вид неповоротливый, распятый злобным ворогом
И адмирал "заботливый" хитрец, и с волчьим норовом
Историей поставленный во власть для усмирения,
Но ею стал отравленный до умопомрачения
Учить стал плёткой с пулею, покорности, с ухмылкою...         
Как пчёлы в грозном улее, народ с отвагой пылкою

Проснулся... Кости хрустнули "учителей" с подручными,
Стальными стали  мускулы, народа... и не штучными.
И адмирал трухнул лишка, - попёрла чернь... воинственна,
А у него тонка кишка, - огнём жгла душу истина,
Опоры нет, утеряна? В проулках не валяется,
Не оседлать как мерина, но он-то постарается,
Ему чтоб люди верили, без всякого сомнения,
Сибирь-душа империи, душа, душа и прения
Излишни, пусть морозная, но ароматно-хвойная,
И затаённо-грозная, он знал давно, привольная,
К насилью не привычная, но штык и пуля - властные,
Им волю дай и зычные, команды, только ясные,
И там, куда направлены, прижухнут, так рассчитывал,
Солдаты злом отравлены, и он её подпитывал,
А люди малахольные, в кулак слабо собраться им,
Есть - много, недовольные, но эта лишь пустое - дым!
 
Нашла коса косучая на камень... и с характером,
Косила, её мучая, в снегах, не за экватором -
В мороз и летом солнечным, на радость чёрным воронам...
От адмирала горничным перепадало...орденом
Мог наградить красоточку за глазки, за радение...
Сам глыкал часто водочку, своё грехопадение
Он видел, знал и чувствовал, - а-а, пропади всё пропадом,
Души остатки с хрустом рвал, самим наказан Господом,
За парнишонка рыжего, за кровь, за боль, страдания,
И выходила грыжево болезнь с ним на свидание,
Простая, позвоночная, лишала сил и бодрости
И часто неурочная, брала не зная робости
За тело, страшно грешное, терзала с наслаждением
Казалось, тьма кромешная накрыла просто с тщением.
И нет спасенья близкого, - петля, иль пуля быстрая
Да, жизнь не обелискова, ждала отмщенья - выстрела...

Расплату ждали... скоро ли, ещё того не ведали
Но люди многих прокляли, - пожгли сердца их бедами
Душа распята русская, и юная и зрелая...
Ждала земля иркутская, морозно-онемелая
Расплаты, это сбудется, в густом тумана мареве,
Она здесь не заблудится, найдёт дорогу в зареве
К окну бездонной проруби, холодное и жуткое, 
Где ждал в дырявой обуви, с дымящей самокруткою
Мужик с кайлом, лопатою, в шинельке,  шапке  заячьей
На рукаве с заплатою, отец известно был он чей,
Того парнишки рыжего, романтика, мечтателя,
Который был не выжига, тропою шёл искателя
К счастливой жизни - верилось, но был приказ из логова...
Там пулей жизнь вся мерилась, и власть была убогого,
В погоны облачённого, до крайности тщедушного
Военного, учёного, но знали - двоедушного...