Полынь серебристая Александра Антипина

  Много «золотого снега» в душе Саврила – героя рассказа «Полынь серебристая», да никому он не нужен и трудноразличим человеку суетному, приземлённому, высокомерному.
  В общем, извечная русская тема блаженного, странного, инакого человека. По-платоновски сокровенного.
  Неудачи, нескладицы перевешивают, засмеивают, затирают для людей высокое, тайное, чудное в Сарьке. Да и он и сам до конца не осознаёт свершившееся с ним. И даже близко подошедший к отгадке неповторимости Саврила Дмитриевича Тараканова повествователь горько, обидно теряет в последний момент распахнувшуюся перед ним сокровенность – сердцевину Сарьки, а не внешние в нём его тридцать три несчастья… В итоге человек теряет человека.
  «Я тогда не знал – видно, не пришло время, – что вся, даже самая простецкая жизнь исполнена поэзией и пронизана солнцем. В обыкновенной рядовой примете – в полевом цветке и лесных звуках, поленнице берёзовых дров и печном огне, в каком-нибудь туеске или полагушке – столько всякого волшебного чуда! Мне бы тогда осмотреться вокруг, заглянуть в затайки и затишки его души, но я, по глупости, лишь смеялся и задорил Саврила пустыми вопросами».
  Почему же полынью горчит концовка рассказа? Да потому что Саврил с доверием и великой осторожностью открывал для рассказчика человека («не цветы и травы»), а тот не смог удержать едва родившуюся в нём музыку, высокомерно и бездумно оборвав его:
  – Далась тебе эта трава, только ветер пинать впустую…

  Не сразу даётся в рассказе чувствование главного в нём – Пути. Пути Саврила Дмитриевича. Семена, посеянные в Сарьке деревенской знахаркой Феосбой Лукичной, не выцвели в его памяти с годами. Путь человека, по моему мнению, вообще не может состояться без глубочайших впечатлений душе – ребёнка прежде всего.
«Какое может быть волшебство у него, простыни-человека? – думал я. – Оно у художников и поэтов. Но никак не у колхозника».
  Кому из нас незнакомы, скажите, эти разрушительное недоверие, скрытая насмешка, плохо скрываемое подтрунивание?!
  Сарька, к сожалению, сам до конца не осознаёт своего пути, назначения: «И всё ему казалось, что совсем скоро загорится в зелёном тумане огонёк царь травы, озарит кругом, осветит, сгинут напрочь невзгоды, и тогда уж точно будет у него не жизнь, а сплошная масленица». Горькие обиды от человеков застят Саврилу его Путь, его Судьбу…
  Действительно, сколько несуразных приключений – «падеек», как называет их автора, случилось на его веку! «Обварил в столовой горячим супом полковника», быка так турнул его рогами, что наш герой взлетел выше князька фермы, девчата изжалили насмешливыми частушками из-за его роста и внешности, тушей коровы на мясокомбинате придавило и нос набок свернуло, конь затащил его на крышу конюшни…
Вот по малости возраста и… роста и кидает его в досужное, надуманное: двадцать четыре раза подаётся в военкомат, пройдя каждый раз 71 километр, висит, болтается, чтобы вытянуть нужные сантиметры, тульский полубаян выписал, чтобы выучиться и насолить обидчикам. А внешнее всё, не даётся, не срастается с ним, отторгается. «Пропасть его несчастий» долго изводит Саврила путями умственными, не сердечными.
  «Чужая судьба видится нам порой издали прямой и ясной, как морской берег. Но когда ступишь на песчаную отмель, тут и увидишь в приближении, как изломиста и неровна береговая земля, как она чудно устроена. Разглядишь и каменные плитняки в основании мысов, и маленький ручеёк, бегущий из тёмных торфяников, и болотные кочки на высоком краю берега, усыпанные ягодой и нависшие над морем».
  Но главное всё-таки совершается в нас в «потайке», незаметно для других глаз, а порой и для на самих долго остаётся загадкой. Кто-то в радости открывшегося Пути и не осознает его до самого конца, кто-то мучительно отгадывает его, нащупывает огоньки судьбы, её порой трудноразличимые вешки, кто-то счастливо и ясно обретает его сызмала… По-всякому тут случается.
  И вот мы, наконец, попадаем с рассказчиком в потаённый мир Саврила. Мир, где он царь, где он испытывает детскую радость, где лицо его преображается, где преображается он сам:
  «Только что он сидел у сестренницы в худых душах, угрюмый и молчаливый, а тут вдруг разом переменился и поглядкой, и разговором. Да и лицо его – недавно ещё смурное, пониклое – как-то невзначай осияло, разгладилось, словно весёлый ветер сдул с его лба печаль и морщины».
  И рассказчику становится жаль самого себя – не Саврила. А тот открывает ему волшебный мир трав, читает стихи на языке эсперанто, доверяет ему ведомый им мартиролог умерших односельчан. Тяжело даётся Саврилу его первое откровение, «лицо его набрякло красным сёмужьим цветом»:

«Но создан я был волшебством из форм девяти элементов:
Из сока сладких плодов, из предвечного Божия Слова,
Из горных цветов, из цвета деревьев, из дикого мёда,
Из соли земной, из руд, что таятся в недрах,
Из листьев крапивы, из пены девятого вала».

  Рассказчик же раз за разом воскрешал во мне слова, жесты, поведение Писателя из фильма «Сталкер» Андрея Тарковского. Помните попытку Писателя самовольно, плюя на «знаки» зоны, её живой предупредительный голос, идти туда?
  Но «…внезапно оставшись один, я с тревогой прислушивался к каждому взвею ветра, следил за движением трав и ветвей, и всё мне чудилось, что сейчас высунется из кустов маленький зелёный старичонко с седой бородой и строго спросит, по какому праву шастаю я по чужим угодьям».
  Сколько там миллионов людей поплатилось в разное время за небрежение к великой тайне Природы! Никто не считал…
  Саврил Дмитриевич вспоминает каким-то чудесным наитием, «просветлением» слова бабки Лукичны о царь-траве: «С великой честью вознесётся тот человек на земли, кто её сыщет». Казалось бы, хочет найти царь-траву наш герой, чтобы «отринуть от себя все несчастья». Но в итоге происходит нечто другое, большее, свершается Судьба. Определяется то лучшее, ради чего живет на земле Саврил:
  «И незаметно, исподволь стало ему открываться, притаённое до поры чудо. Словно чья-то неведомая рука сначала раскинула на окнах занавески, а потом и вовсе распахнула настежь рамы в белый свет нежданной и негаданной красоты. Из невесомой белесой просини, как сквозь сон, брызнуло солнце, заслонив на один миг золотым дождём все краски. В зелёной шапке рябин удивлённо вскричала птица. И сразу кинулся в горницу заматерелый, горьковатый воздух елушников и грибной дух смолистых боров, перемешанный с травным настоем дальнего зелёного луга».
  Вот тебе и Антипыч «Кладовой солнца» Пришвина, и Калиныч тургеневский, и «очарованный странник»…
  Ан нет! Нужно ему царь-травы, нужно ему извести все невзгоды, нужно ему «не жизни, а сплошной масленицы»! Птица счастья в руках почти, а обида на людей не присохла. И бегать ему и бегать за «волшебством, наговорённым бабкой».
  Ни Саврил, ни рассказчик не обретают человека. И даже не знаю, кто тут больше достоин жалости или осуждения. «И музыка, едва родившись во мне, стала тихнуть, а потом вовсе смолкла, будто оборвалась струна. Остался горький запах полыни, которую мы, как счастье, бессмысленно и безнадёжно искали».