Крепкая пломба немецкого дантиста

Душное бакинское лето подходило к концу. Финальная неделя последнего летнего месяца. Жара уже не столь невыносимая, как в июне, июле и первой половине августа, хотя в Баку и осень довольно теплая. Скоро снова в школу. Семья Аскеровых: папа Вагиф, мама Софико, дети: шестнадцатилетняя Галина (зовите меня – Гала, никаких Галь!), четырнадцатилетний Павел (можно Павлик, но лучше Поль, как Робсон, или на худой конец Гоген, но только не Маккартни, терпеть битлов не могу!), и девятилетний Георгий – Гоги, приехали на дачу к бабушке Зине в Мардакяны. О, этот чудный пригород Баку – Мардакяны! Здесь целых два средневековых, неплохо сохранившихся замка. Один с высоким квадратным донжоном в центре крепости, второй с круглой башней пониже. Настоящие рыцарские замки, окруженные зубчатыми каменными стенами. Ничуть не хуже своих европейских фортификационных коллег времен Ричарда Львиное Сердце, Ноттингемского шерифа и предводителя вольных лесных стрелков Робин Гуда, не говоря уже про мрачные готические замки Германии, горные прибежища лангедокских еретиков и прочих тамплиеров.
Аскеровы прибыли на дачу в «Жигулях» изумрудного цвета. Папа Вагиф купил вторую модель тольяттинского автозавода – «универсал» лет шесть назад. Большая часть деталей была «родной», еще итальянского производства. Когда папа только пригнал машину домой, бабушка Зина, давшая из своих сбережений на ее покупку половину стоимости, воскликнула: «Ну чисто майский жук!». И действительно, расцветка автомобиля была редкой. Не просто зеленого оттенка, а с малахитовым отливом. 
У бабушки Зины, чья девичья фамилия по отцу – Старицкая, а в замужестве Асатиани, в Мардакянах был дом с большим фруктовым садом. Множество вишневых, абрикосовых, персиковых деревьев. Росли у нее также инжир с виноградом, оливы и шелковица – тутовые деревья с черными и белыми ягодами. Тенистый сад был весьма ухожен. Заботливо политы грядки с зеленью – петрушкой, кинзой, укропом, с одинаково фиолетовыми: травой рейхан, он же базилик, и баклажанами, с налитыми «кетчуповой кровью» помидорами, с нежно-зеленым болгарским перцем и мелкими пупырчатыми огурчиками. Спелые плоды так и просятся прямо в рот, или хотя бы на стол. Но он уже и так накрыт. Нарезаны салаты из свежайших овощей. Откупорено вино. Местное темно-красное, с терпким ароматом черных ягод Кямширин. Переливается на солнце в граненом графине янтарный, тягучий армянский коньяк с пятью звездочками. И, конечно же, особняком возвышается на столе драгоценный дар Грузии – Киндзмараули с его дурманящим травяным ароматом. Для детей же припасены: безалкогольный гранатовый сок и два сорта лимонада – «Буратино» и «Тархун».
Прямо от двери в сад ноздри начинает щекотать дразнящий дымок, что курится от мангала. Седые угли дают устойчивый жар, поддерживаемый постоянным притоком воздуха от взмахов старой фанерки, которой ловко орудует дед Богдан, на самом деле – Аллахверды, что в переводе с азербайджанского и означает – «Богом данный». В треуголке, хитро сложенной из газеты «Бакинский рабочий», он доводит до ума кебаб – в меру прожаренные куски мяса на шампурах. Мангал, длинный, почти, как и сам обеденный стол во дворе на веранде, вмещает чуть ли не два десятка стальных вертелов с шашлыком. Помимо парного мяса – отборной баранины, которая еще утром щипала травку, хорошо промаринованных в луковичном соке куриных окорочков и крылышек, на углях жарятся баклажаны, перцы, помидоры и картошка. Семью Аскеровых ждет не простой и банальный праздник живота, а истинный «пир духа», как насмешливо роняет на ходу, не спеша суетящаяся со столовыми приборами бабушка Зина. А ее близкий сердечный друг дед Богдан с притворной укоризной качает головой. «Ай, Зина, - дразнится дед, - и не стыдно при детях плохими словами бросаться? Ну что ты говоришь, какая такая пердуха?».
Бабушка Зина, однако, спуску ему не дает, моментально вступая в словесную перепалку: «Да сам ты – пердуха! Что это у тебя сегодня со слухом? Я же сказала Пир, - она выдерживает театральную, поистине МХАТовскую паузу, набрав воздуха полную грудь, после чего выпускает его картинно и шумно, одновременно носом и ртом, добавляя, – Ду… Х-ха! Все тебе метеоризм мерещится, старая ты – глухопердь!».
Видно, что эта веселая игра и взаимное подначивание двух очень пожилых, но искренне любящих друг друга людей – своеобразный предпиршественный ритуал. Стариковское, умилительное хулиганство. Вполне добродушное и безобидное. Бабушка Зина вдовеет уже полтора десятка лет. И дед Богдан-Аллахверды тоже давно вдовый. Они познакомились еще перед войной. Дружили семьями. А когда оба овдовели, то как-то постепенно сблизились настолько, что стали неразлучны. И эта старинная дружба переросла в нечто большее, чем простой союз двух пенсионеров, который и сожительством-то не назовешь, несмотря на то, что официально бабушка со своим давним другом не узаконила отношения.
– Ну все, кебаб готов, – задорно кричит дед Богдан. Папа Вагиф помогает ему притащить все эти дымящиеся, ароматные шампуры с мясом и печеными овощами на стол. Готовить на мангале, а тем более такой ханский шашлык – это привилегия и прерогатива исключительно мужская. Дети шумной, радостной стайкой устремляются за стол. Это счастье. Это детство. Это незабываемый год московской олимпиады. Деду Богдану как раз исполнилось в воскресенье 24 августа ровно восемьдесят лет. И семья Аскеровых приехала на юбилей старика не с пустыми руками. Папа Вагиф припас деду Богдану дорогой серебряный портсигар с гравировкой причудливой монограммы, переплетенной из начальных букв имени, отчества и фамилии юбиляра. Портсигар, набитый его любимыми папиросами «Герцеговина Флор». Да, дед Богдан предпочитал только этот мягкий, чуть приторный табак с букетом свежескошенной, нежной травы весеннего луга, с едва заметной, но отчетливой смолистой горчинкой. Как и товарищ Сталин, дед Богдан вытряхивал табак из папиросных гильз и набивал ими свою старую, обкуренную трубку.   
Мама Софико испекла свой самый вкусный торт со взбитыми сливками, а еще подарила деду Богдану собственноручно скроенную белоснежную льняную рубашку с украинской вышивкой на груди. «Ведь по маме я наполовину – хохлушка, – всегда смеялась Софико, когда проясняла малороссийскую часть своей родословной, – и не смотрите, что у меня карие глаза и горбоносое лицо, я не только грузинская княжна, но и панночка в хорошем смысле этого слова. Хотя все женщины на Украине немного ведьмы, но я не из их числа!».
А дети приготовили для деда Богдана свои подарки. Гала уже подрабатывала репетиторством. Окончив второй курс теоретического отделения музыкального училища, она подтягивала по сольфеджио и музыкальному диктанту выпускников детских музыкальных школ перед вступительными экзаменами. И практически все ее ученики гарантированно поступали в училище имени Асафа Зейналлы, где конкурс был довольно приличным, от десяти до пятнадцати человек на место, в зависимости от отделения. Вот так, не особо напрягаясь, помимо стипендии, зарабатывала она рублей восемьдесят, а то и сто в месяц – нормальные деньги для того времени. Гала, как девушка практичная, вся в маму, приобрела в ювелирном отделе старого универмага в подарок деду Богдану чудесные позолоченные запонки из серебра с натуральным малахитом, а еще настоящий итальянский галстук у знакомого студента-югослава, приторговывавшего джинсами и другим дефицитом брежневского времени.
Рослый для своих лет Павлик сэкономил на карманных деньгах и купил имениннику коробку гаванских сигар, которые продавались в Баку не только в табачных лавочках, но и в любом киоске «Союзпечати». Обняв деда, он смущенно пробормотал:
– Попробуй, это самый лучший сорт кубинских сигар. Может быть перейдешь на листовой табак. Он такой душистый!
– А откуда ты знаешь, что он самый лучший, – шутливо подначил дед Богдан Павлика, – небось сам уже куришь?
– Нет, не курю, деда, – ответил Павлик, зардевшись чисто маков цвет.
Дед Богдан утер неожиданную слезу, потянул к себе высокого подростка за голову, и поцеловал в лоб.
А малыш Гоги по-настоящему всех удивил, когда развернул бумажную обертку своего подарка. В пузатой импортной бутылке из-под коллекционного гаванского рома красовалась точная миниатюрная копия крейсера «Авроры». Дед Богдан, ровесник века, сын бедного крестьянина, с ранних лет работал на нефтяных приисках братьев Нобилей. А когда случилась революция, он принял в ней самое активное участие. Вступил в партию. Сражался в 1918 году в рядах Красной гвардии Бакинской Коммуны против немцев и турок. После казни вождей Коммуны – знаменитых двадцати шести комиссаров, оставался на нелегальном положении в большевистском подполье, готовил восстановление советской власти в Закавказье. После возвращения красных в Азербайджан в 1920-м, стал чекистом, воевал в Средней Азии с басмачами. Потом долгие годы работал в народном хозяйстве, строил фабрики и заводы, прежде всего у себя в республике, но и в других регионах Советского Союза успел отметиться, как крепкий и дотошный руководитель. Сказывалось цепкое чекистское прошлое. В 1941 году добровольцем он ушел на фронт. И вся долгая жизнь деда Богдана-Аллахверды была связана с преданным служением Советской Родине и коммунистической партии. Вот почему самодельный и такой умелый подарок Гоги, который тот собрал в школьном кружке моделирования, тронул старика с еще большей силой, чем все предыдущие дары его близких людей.
– Шашлык стынет! – сказала бабушка Зина.
Зинаида Павловна, в девичестве Старицкая, по мужу Асатиани. Ее покойный супруг Георгий Константинович покорил сердце дарницкой красавицы в середине тридцатых годов, когда приехал поступать в Киевский политехнический институт на электромеханика. Бабушка, худенькая, стройная, с гордо посаженной головой и большими пронзительными васильковыми очами, не глазами – глубокими омутами, сама без памяти влюбилась в черноусого, атлетически сложённого студента, будущего инженера. А дед Георгий еще и занимался стрельбой с парашютным спортом в ОСОАВИАХИМе, а также плаванием и марафонским бегом. Ну как было перед таким, да устоять. Сыграли свадьбу. Оба почти одновременно окончили свои институты. Бабушка отучилась в медицинском на стоматолога. По распределению попали в Азербайджан. Родилась у них дочка 23 апреля 1941 года. Назвали ее Софико. А тут война началась. Почти ровно через два месяца. Дед Георгий, как многие мужчины своего поколения, не стал ждать повестки, сам пришел в военкомат. Бабушка Зина всего лишь год кормила грудью маленькую Софико, потом передала девочку родителям мужа в Грузии и тоже ушла на фронт. Будучи зубным врачом по диплому, начала она боевой путь с простой медсестры. К концу войны стала полноценным военврачом – хирургом в полевом госпитале. Чтобы после Победы вернуться к своей мирной профессии дантиста.
Каким божественным шашлыком был тот августовский кебаб, приготовленный дедом Богданом на свой юбилей! Незабываемый вкус, аромат с дымком дровяных углей. На дне рождения старого чекиста были не только члены семьи его осенней зазнобушки Зинаиды, но и случайные гости. Дальний родственник с женой и тещей. Папа Вагиф и мама Софико называли его дядя Петя. Дети впервые увидели в тот день круглощекого, румяного, с оттопыренными ушами весельчака, выглядящего явно моложе своих лет. Абсолютно лысая, как бильярдный шар или колено, голова буквально лоснилась от здорового солнечного загара. Вместе с дядей Петей за столом была его жена тетя Марта и рядом притулилась сухонькая старушка – гроссмуттер Эльза. Хотя по правде, и Петр, и Марта по возрасту приходились детям скорее дедушкой и бабушкой, но и Гала, и Павлик и Гоги вслед за старшими принялись звать новых членов их дружного сообщества – дядей и тетей.
В разговоре быстро выяснилось, что дядя Петя с женой и тещей лишь недавно переехали в Баку из Караганды, где они жили последние пару десятков лет. Тетя Марта с бабушкой Эльзой были из поволжских немцев, переселенных с началом Великой Отечественной войны в Казахстан. А дядя Петя – троюродный брат бабушки Зины, сначала воевал, потом быстро попал в окружение, еще в августе сорок первого, а затем и в плен к немцам сдался. Ну и после Победы, из немецкого лагеря смерти переехал он в казахстанский исправительно-трудовой лагерь, где и встретил будущую жену.
Папа Вагиф все это время с увлечением беседовал с ветхой старушечкой Эльзой, молчаливой поначалу, тщательно пережевывавшей своими зубными протезами печеные овощи и люля-кебаб. Эти колбаски из фарша – единственное, что она ела. Жилистые куски баранины и даже курятина оказалась старушке явно не по зубам. И как выяснилось, русского языка она тоже практически не знала. Папа Вагиф, переводчик-полиглот, прекрасно владеющий помимо русского с азербайджанским еще и немецким, английским, французским и итальянским языками, с наслаждением истинного филологического гурмана погрузился в общение с древней старушкой. Эльза, услышав звуки родной речи, просто расцвела и тараторила без остановки. Видно было, что она соскучилась по общению.
Папа Вагиф с мальчишеским восторгом переводил ее реплики сотрапезникам, конечно, кроме дяди Пети и тети Марты, которые, безусловно, сами неплохо знали немецкий. Папа Вагиф искренне удивлялся устаревшим оборотам и выражениям гроссмуттер Эльзы.
– Так говорили в Баварии еще в начале – середине девятнадцатого века. Удивительно, как она сохранила особенности своего языка без изменений, - оживленно отметил папа Вагиф.
– Лучше бы она наш великий и могучий удосужилась выучить за все время жизни в СССР, – вдруг буркнула себе под нос бабушка Зина. Но мало кто из собравшихся за столом обратил внимание на это ее замечание. 
– А знаете, знаете, – похвастался Гоги, – мы, когда были в июне в Киеве, то своими глазами видели эстафету олимпийского огня! Там такая толпа народу стояла на всем протяжении трассы, по которой бежали спортсмены и передавали друг другу факел.
– Да ладно тебе, будет, – прервала брата Галина, – ну ходили смотреть, как зеваки. А ни на одно олимпийское соревнование живьем так и не попали. В Москву просто не доехали, туда только по особым пропускам можно было попасть. Так себе отпуск провели, на крепкую троеечку. В Киеве отдохнули и ладно. А олимпиаду только по телевизору и видели. В точности, как и во всех городах страны люди ее смотрели. А вот если бы нам повезло попасть на трибуны главного стадиона, где проходили сами игры, вот тогда можно было бы об этом говорить.
Павлик вдруг вспомнил, что видел в магазине «Мелодия» на Торговой настоящие японские кассеты TDK. На черном рынке у спекулянтов цена на них доходила до полусотни. А в магазине всего по восемь рублей.
– Пап, давай купим, пока их не разобрали.
Отец полез в задний карман и, достав бумажник, вынул оттуда пару червонцев.
– Держи сынок! Покупай свои кассеты. Сдачу оставь себе.
Павлик вздохнул.
– Эх, еще бы четыре рубля, так можно было бы сразу три кассеты купить.
– Домой приедем, – сказала ему Галина, улыбнувшись, – так уж и быть, дам тебе четыре целковых.
Бакинская разновидность русского языка, во всяком случае, в образованной среде коренных бакинцев долго сохраняла реликтовые артефакты ныне давно ушедшей натуры, быстротечно ускользнувшей особенности речи имперского центра. Созданный Пушкиным литературный язык Российской империи для русскоговорящих жителей азербайджанской столицы, как собственно великороссов, переселявшихся на Кавказ весь девятнадцатый и двадцатый века, так и для местных народов: азербайджанцев, армян, лезгин, горских евреев, талышей, курдов, грузин, сохранял все мельчайшие особенности, уже выветривавшиеся из разговорного обихода в самой центральной России. Вплоть до восьмидесятых годов бакинцы щеголяли такими устаревшими словечками, как: алтын, или три копейки, пятиалтынный, гривенник – десять копеек, двугривенный, целковый, или рубль. И точно так же, в Баку, как и в Ленинграде, а до революции в Петербурге, говорили «парадное» вместо московского слова «подъезд». Да и произношение у образованных бакинцев было больше похоже на петербуржское, а не на московское, поэтому столичные лингвисты нередко ошибались, принимая по говору выходца из столицы Советского Азербайджана за коренного питерца. Папа Вагиф, с отличием окончивший МГУ, нередко сталкивался с такой типичной ошибкой профессиональных филологов и театральных преподавателей сценической речи, почитавших его, сероглазого, белокожего брюнета с правильными чертами лица за обитателя невских набережных.
Искрился сквозь квадратные грани небольших хрустальных стаканчиков золотистый коньяк на солнце, что редко, но метко пробивалось своими лучами сквозь зеленые листья виноградной лозы, оплетающей продолжение жестяного навеса над верандой. Напиток для зрелых мужчин и неторопливой беседы. Дети уже давно слопали свои порции шашлыка и добавку, выдули весь сок с лимонадом, набили животы, так что десерту – фруктам и торту вовсе негде было поместиться. И уже откровенно скучали за столом среди взрослых. Мама Софико, видя томление своих чад, разрешила им упорхнуть из-за стола, где все еще оставалось прилично еды – хватило бы накормить в три раза большее число гостей.
Галина, как натура самостоятельная и романтическая, а также самая старшая и авторитетная среди детей, моментально заняла качели, укрепленные на толстом, как сытый удав, суку персикового дерева. Павлик опечалился было этому обстоятельству, но быстро нашел себе занятие по душе – игру с дворовым котом, лениво дремавшим в тенечке под раскидистым инжиром. А Гоги просто спрятался в маленькой гостевой комнатке под несущим прохладу вентилятором.
Взрослые продолжали неспешный разговор о том, да сем. Коньяк окончательно развязал язык и без того говорливому дяде Пете. Упитанный и ухоженный мужичок, которому еще и шестидесяти не стукнуло, выглядевший моложе своих лет, причмокивая губами, смаковал коньяк, словно привык всегда и всем наслаждаться в этой жизни.
– А что жизнь? Грех жаловаться, – благодушно засмеялся дядя Петя, – мы с Мартой в пятьдесят третьем познакомились, я тогда был уже нарядчиком, а она расчетчицей в нашем строительном управлении в Джезказгане. Меня как раз после смерти усатого батьки расконвонвоировали. Зарплата неплохая капала на счет в сберкассе. Комнату в вольном поселке рядом с лагерем снимал, вышел из зоны. А еще через год и полностью судимость погасили. Мы уже с Мартой вместе жить стали. Даже гроссмуттер еще работала. На местной сыроварне. Она такие сыры делает, закачаешься. Вкуса необыкновенного.
– А за что посадили тебя, Петр? – спросил дед Богдан.
– Ну как за что? – ответил тот вопросом на вопрос, – за то, что у нас не было пленных, как сказал Сталин, а одни предатели Родины. Генералиссимус-то собственного сына не пожалел, не обменял его на Паулюса, хотя мог бы Якова спасти. А если родную кровинушку бросил на смерть лютую, то чего ему простые солдаты вроде нас?
– Это ты-то простой солдат? Ты же, вроде бы младшим лейтенантом в плен попал?
– Да какой из меня офицер? – засмеялся дядя Петя. Так, успел к началу войны институт окончить, вот мне и дали звание техника-лейтенанта, потому что инженер-механик по диплому. И в ремонтный батальон, обслуживать танковый полк. А по сути я ведь не кадровый военный. Одна радость – офицерский паек. Но так же как и все солдаты пришлось сбивать ноги до кровавых мозолей в пешем строю. А когда мы драпали от самой границы до Днепра, то тут не до жиру, живым быть остаться. К тому же попали в окружение. Не выберешься. Мышь, и та не проскочила бы. Вот и пришлось лапки к верху поднимать. В плен сдаваться. А что? Немец тогда хорошо продвигался вперед. Мы уже и не надеялись, что Москва устоит. В общем, недолго пришлось повоевать. Уже в августе сорок первого оказался я в плену.
– Вижу, что выжил там, – охотно согласился дед Богдан, – да и после войны не особо-то бедствовал.
– А ты не смотри, что я такой плотный. Поживешь у моей Марты на ее немецких харчах, еще не такую шайбу отъешь, – довольно засмеялся дядя Петя. – Нет, мы с моей Мартой хорошо живем. Для себя. Никого не обижаем, и себя в обиду не дадим, – внезапно резко закончил он.
– Да я вижу, ты – парень суровый. Настоящий зэка. Прошел огонь и воду, что у немцев, что у нас, – насмешливо обронил дед Богдан. – А расскажи-ка, мил человек, как ты у немцев жил, чем в плену занимался?
– Я-то? Да то же самое, что и у нас в лагере, в Джезказгане. Землю рыл, окопы для немцев, раствор месил, кирпичи клал, но все больше черной работы хватало. А вот еды нет. Все впроголодь нас немцы держали, пока не повезло мне. Почерк хороший. Я же еще и чертежник с институтских лет. Всем сокурсникам и особенно дипломникам чертежи выполнял с обводкой тушью. Закачаешься. Мне всегда заказывали дипломные работы делать. И мне в охотку, и приработок непыльный. В общем, немцы, как узнали об этом моем умении, так в штаб и взяли. Писарем.
– Писарем, говоришь?
– Да, писарем. Я потом и по-немецки наблатыкался. Понимать я и раньше понимал, ну в школе учил немецкий, в институте книжки немецкие читал. А вот практики разговорной не было. А в лагере быстро учатся понимать команды. Ну и уже в штабе хорошо стал говорить, бегло. Да и паек там был уже нормальный. Кофе с цикорием давали, хлеб с маргарином. Мясо в супе можно было выудить, кашу. И одежда уже не лагерная, а нормальная.
– Нормальная, это какая? – переспросил дед Богдан.
– Ну, нормальная, вольная. Как у людей.
– То есть, у обслуживающего персонала? – уточнил дед Богдан.
– Да, как у добровольных помощников немецкой администрации.
– А когда ты к нашим попал?
– Так это, как стали немцы драпать, ну и нас всех за собой потянули. Наша войсковая часть, где я уже шоферил, сдалась американцам. А те, когда Советы потребовали выдачи своих граждан, и сдали нас со всеми потрохами. Так меня и остальных, кто служил в той части, хоть кем, поваром, шофером, санитаром, переводчиком, всех чохом и передали советской оккупационной администрации. А там фильтрационный лагерь, СМЕРШ, допросы. Дело завели и шабаш. Враг народа, изменник. Клеймо на всю жизнь. И поехал я из немецкого концлагеря в казахстанский.
– Так выходит, ты незаслуженно обиженный Советской властью? – сверля дядю Петю глазами, спросил дед Богдан.
– Выходит так. Посуди сам, нас, всех, и тех, кто в лагерях сидел, и кто мобилизован был на службу немцам, и гражданских, кого угнали на работы в Германию, набралось тысяч три в той группе, которую американцы передали по запросу советского командования. Это только те, с кем я оказался в фильтрационном лагере, а таких выдач было много. Так вот половину тех, кто со мной в бараке сидел, отпустили, кого сразу в госпиталь перевели, лечить, кто помоложе и здоровьем покрепче, тех после медкомиссии призвали в армию. И они еще послужить успели. Не только в Германии, но их потом перебросили на Дальний Восток, с японцами воевать. А меня сразу упекли. 58-ю статью пришили, и привет! Десятку впаяли. Этапом в Казахстан. Хорошо, что не весь срок отмотал, а за примерное поведение и ударную работу скостили срок.
– Значит, шофером был, говоришь?
– Да, а что?
– А возил-то ты чего?
– Бензин для танков.
– И с какого времени ты бензовозом служил?
– С лета сорок второго года.
– То есть, и в сорок третьем заправлял танки? И в сорок четвертом, и вплоть до мая сорок пятого?
– Да, а что тут такого? Работа, есть работа. Я же не держал оружия в руках, присягу немцам не давал. Просто бензил в цистерне возил.
– Просто бензин, – задумчиво повторил дед Богдан, – ну да ладно. А вот как с обеспечением было у немцев. Ну, помимо пайка. Где жили, как стирались, банные дни часто были?
– Да тут уже условия получше были, чем в лагере-то. Там, понимаешь, общий барак на несколько сот человек. И нары не то, что бы двухъярусные, а даже в пять ярусов бывало. И вот после работы целый день киркой да лопатой, да скудной баланды из гнилой капусты с рыбьей чешуей вместо мяса, даже сил залезть на вторую полку нет, не то, что на пятую. Опять же, на службе в вермахте и обмундирование было хорошее, и питание. И даже зубы мне там бесплатно отремонтировали. В сорок третьем году, как раз перед танковой битвой, немец-дантист сделал мне плановый осмотр, санацию, кариес вылечил, зубной налет и камень почистил, зубы белые стали, как у младенца. А еще на верхний боковой зуб справа пломбу поставил. Так она у меня тридцать семь лет продержалась. Только недавно слетела. Вишь какое качество у немецкой стоматологии! Вот все к одному и примерилось. Мы давно уже хотели из Караганды перебраться, поближе к родным местам. Или в Энгельс, где Марта с мамой жили до высылки, или к моим на Украину. Списался с родственниками, а они и говорят, что Зина-то в Баку. А я помню, она на зубного техника училась еще перед войной. Давай, говорю я Марте, прежде чем до своих ехать, заглянем в Баку. И город посмотрим, и зубы себе подлечим, по-родственному. Денег, надеюсь, сеструха с нас не возьмет, – загоготал дядя Петя.
– Давай-ка, родственник, выйдем, поговорим, – сказал дед Богдан, – не при женщинах обсудить кое-что нужно.
Мужчины встали из-за стола и вдвоем удалились через дверь, ведущую в дом, к воротам. Папа Вагиф продолжал упоенно обогащать свой багаж устаревшей немецкой лексикой девятнадцатого века в оживленной беседе с гроссмуттер, которая окончательно растаяла, хорошенько пообедав и выпив пару-тройку рюмочек коньяку. Тетя Марта тревожно переглянулась с бабушкой Зиной. Но мама Софико успокоительно положила свою ладонь на крепко сцепленные, замком, руки тети Марты.
– Не беспокойтесь, все нормально, – сказала Софико.
Галина продолжала беспечно раскачиваться на качелях. Павлик гладил кота. Идиллия. День постепенно клонился к закату, когда из дому в сад стремительно выбежал Гоги. Мальчик присел на корточки возле старшего брата и что-то горячо зашептал ему на ухо. От взрослых не укрылось, что ребенок чем-то сильно взволновал. Тетя Марта уже подскочила с места, как тут же в сад вышел дядя Петя, красный, как вареный рак. Он быстро подошел к столу. Без лишних объяснений выпалил бабушке Зине:
– Ну, нам пора уже ехать, Зина. Спасибо тебе за все, за горячий прием, все было очень вкусно. А теперь нам пора!
Бабушка Зина посмотрела в упор на троюродного брата, сощурилась, молча кивнула, соглашаясь с ним. С бабушкиных губ сорвалось лишь краткое:
– Ну, раз надо, так ступай себе с миром.
Тетя Марта уже хлопотала возле осовевшей гроссмуттер. Старушка никак не могла взять в толк, почему ей надо столь быстро покидать такое теплое и насиженное место, начала уже вполголоса ворчать и ругаться по-немецки. Папа Вагиф тоже подскочил. 
– Давайте подвезу, куда такая спешка?
На что дядя Петя резко бросил:
– Не надо, спасибо! Мы сами. Такси возьмем.
– Так какое такси на ночь глядя? – изумился папа Вагиф, – и куда вы так заторопились? Вроде бы приехали на несколько дней?
– Планы изменились, – буркнул дядя Петя, – всего хорошего. Марта, давай уже быстрей собирай твою мать!
В пять минут уложились. И вот их словно и не было. Как ветром сдуло. Растворились в приближающейся ночи. Меж тем сочные южные сумерки уже вовсю приобняли и сад, и дом, и сам бакинский пригород Мардакяны с его двумя средневековыми замками, совсем такими же, как в Западной Европе, откуда родом были недавние гости бабушки Зины и ее семьи. Женщины, включая старшую дочь, быстро убрали со стола. Дед Богдан предложил папе Вагифу и мальчикам прогуляться на речку. Но Павлик с Гоги отказались. Взрослые мужчины все же ушли для моциона. А когда Гала освободилась и присела в саду вместе с братьями, то первым делом спросила:
– Из-за чего такой шухер, пацаны? Чего это гости так быстро слиняли?
– Да ты понимаешь, Гал, – затараторил Гоги, – дед этого дядю Петю чуть с крыльца не спустил. Я там лежал на диване в маленькой комнате под вентилятором. Чуть было уже уснул, как вдруг слышу голоса. Да такие, знаешь, на повышенных тонах. Дед Богдан сказал этому дяде Пете: «Ты – власовец, предатель! Когда я со своим подразделением вступал в бой на Курской дуге, ты немецкие танки заправлял. А они потом по нашим стреляли. Ты хуже иуды! Вообще подонок. Иди, собирай свои манатки, и чтоб духу твоего здесь через пять минут не было. Забирай своих баб и чешите отсюда, сам знаешь куда! Пломбу ему поставь бесплатно! Я тебе, знаешь, куда эту пломбу забью? Понял?! Вот-вот, именно туда. Так что давай, собирайся подобру-поздорову и проваливай, пока цел! Чтоб без скандала и воплей. Но чтобы я тебя большей не видел и не слышал, гнида!». Вот именно так дед Богдан все и сказал. А потом я выскочил в сад. И за мной они оба вышли. Дальше вы знаете, что было.
– Да, – протянула Галина, – вот это родственничков Бог послал. Не приведи, Господи, снова их увидеть. А ведь мне этот дядя Петя с его тетей Мартой сразу не понравились. И эта их гроссмуттер противная. Прямо старая ведьма из сказок братьев Гримм.
– Ага, та еще карга, – согласился Гоги.
Павлик задумчиво промолчал.
– Ну ладно, пацаны, – подвела черту под тайным собранием старшая сестра, пора баиньки, детки. Завтра с раннего утра домой, папе с мамой на работу. Это у вас еще неделя балдеть до школы, а мне тоже надо в училище топать, в канцелярию, помогать с документами абитуры. Так что всем спать! Чистить зубки и на боковую!
Гала взъерошила вихры младших братьев и вдруг притянула обоих к себе, крепко прижав к сердцу.
Так закончился юбилей деда Богдана-Аллахверды.
Это был воскресный день – двадцать четвертое августа тысяча девятьсот восьмидесятого года. 

14 – 15. 06. 2022 г.