Последний лист бурого клёна

Листья бурого клёна медленно осыпались.
Один за одним, качаясь в тяжёлом и влажном осеннем воздухе,
Опускались на выстриженную старым садовником туманно-серую вялую траву
Изжившего свой век сада.
Мраморный фонтан, где мхом и ряской покрылась неподвижная вода,
Поглотившая наивно летевших к отражению Месяца мотыльков в седом пепле,
Отравившая собой грузных и похожих на каменные изваяния жаб,
Охватили плющ и едва красневшие ветви колючего кустарника.
Там, в извилистых корнях его, дремало семейное счастье,
Там, в извилистых корнях его, покой нашла молодая женщина,
В неподвижную руку которой вложен был медальон с портретами двух её детей.
Дымка над древним садом была абсолютно белой от скрытого в облаках яркого полуденного Солнца.
На низкой серой каменной ограде,
Затылками ощущая тёплые сухие волосы друг друга,
Лежали и в отяжелевшее небо над собой глядели юноша и девушка.
На нём был чёрный отцовский ментик с тысячами рядов пуговиц и шнуров между ними,
Выуженный неприметно из шкафа в родительском кабинете,
Одаривший юнца пустой трубкой и двумя заржавевшими монетами.
На ней – траурное платье, замшевые сапоги в мелких тёмных точках
От хождения по сырой траве.
«Рэй, Рэй, а знаешь, - шепчет ему она. – А мне было виденье сегодня.
Рэй, Рэй, а знаешь,
А мы с тобою, наверно, умрём.
И небо опять будет чёрное.
И снова завоют под ним погребальные скрипки.
Рэй, Рэй, а знаешь,
Что-то плохое случится.
И не сможем мы больше лежать в застывшем среди бегущих дней саду
И грезить,
Что ждём возвращения из дальних странствий мамы,
Которой к нам уже не вернуться.
Рэй, Рэй, ты слышишь меня?
Что-то плохое непременно произойдёт.
Я видела сегодня, как этот тяжёлый небосвод упал на нас.
И не останется у нас под ногами ни клочка этого сонного сада.
И разобьются замершие в вечном тревожном ожидании часы.
И в клочья изорван будет пуховый платок,
Ждущий маму на крючке у входной двери.
Рэй, братец…
Что-то с нами случится.
Что-то пробудит нас от этого спокойного и долгого сна.
Кинжалы истины рассекут нам опущенные веки,
Когда последний листик клёна соприкоснётся с серой травой,
По которой мы ступали,
На которой следы лопат ещё свежие…
Рэй, Рэй, не думаешь ли ты сегодня о том же?»
Укутанный густым туманом и болезненно дремлющий Рэй сонно потягивается.
«Глупости всё это, - с юношеской уверенностью говорит он и вздыхает. – Ничего не случится.
Закрывай-ка лучше глаза, сестрица.
Спи сейчас, а вечером
Будем выбивать пыльные шторы
И стелить ковёр поверх деревянной лестницы.
Слышится мне цокот копыт четвёрки серых коней.
Маменька вот-вот должна из странствий приехать.
Делом будем заняты – не заметим,
Как время-то подойдёт.
Маменька скоро приедет из дальних странствий.
Оживут увядшие лилии под её окнами.
Зазвенят трели утихших птиц.
Залы наполнятся её голосом,
Её пением.
Засыпай-ка лучше,
Чем вздор всякий мелить, сестрица.
Вдалеке слышится мне убаюкивающее постукивание
Нагретых колёс старого поезда.
Маменька скоро приедет из дальних странствий…»
Повторяет Рэй, как в бреду, одно и то же
Монотонным, уставшим голосом,
Сорванным в скорбных рыданиях.
Сестра его безнадёжно глядит в сырое и серое от смога небо.
И не знают они,
Утешающие себя шаткой легендой,
Что, как только последний лист бурого клёна обрушится на земли их притихшего сада,
Их пробудит ото сна стук копыт четвёрки коней:
Чёрная карета привезёт к поместью женщину.
Но это будет мачеха.