Война и мир. гл. 1-2-20в и 1-2-21а

1-2-20в

Он находился в состоянье,
Как лихорадочный тот бред,
Как в состоянье опьяненья
От всех свалившихся к ним бед.

Со всех сторон неслись их звуки,
Орудий наших и врага,
И вид вспотевшей всей прислуги,
Мелькавшие в работе люди,
Казалось, движется гора.

И, если к этому добавить,
И кровь людей, и лошадей,
То этот ад себе представить…
И в нём «варившихся людей».

Картину описать всю сложно,
Но это был его весь мир,
Он делал всё, что лишь возможно,
То был его обычный пир.

Он «наслаждался» этим адом,
Что он остановил врага,
Казалось, враг совсем был рядом,
Уже видны его «рога»;

Но каждый раз своей отвагой,
Ему послушный весь отряд;
Из пушек словно острой шпагой
Вонзали в тело ядер ад.

А неприятельские пушки,
Где часто вился в них дымок,
Ему казались просто — трубки,
Как будто детские игрушки,
От страха Тушин был далёк.

— Вишь, пыхнул вновь, — шепнул сквозь зубы:
— Счас мячик жди за дымом вслед;
Из нашей пушки дыма клубы…
И шарик полетел в ответ.

— А ну, «Матвевна», дай им жару,—
Так молвил Тушин про себя…
Так звалась пушка — очень старой,
Старинного ещё литья.

Казался враг, как муравьями;
И «дядей» первый номер звал;
Незваными всегда гостями
Французов Тушин называл.

Он перестрелки под горою
Дыханьем чьим-то называл:
— Опять дышать там стали, к горю…
Себя гигантом представлял.

Мужчитной мощным, божьей силы,
Швырявшим ядра на врага,
Их всех упрятавших в могилы,
Чтоб не ступала их нога.

— Ну, матушка, Матвевна наша,
Не подвели ты в деле нас;
Вдруг голос, как разбитой чаши,
Его настиг в сей страшный час:

— С ума сошли вы, что ли, Тушин,
Давно приказ вам — отступать!
Уже ваш пыл нам всем не нужен,
Нам батарею бы спасать!

Пред ним — штаб-офицер, тот самый,
Кто из «таверны» выгонял,
И, как всегда, во всём он правый,
Но он работу всю прервал.

— За что меня, да так всё грозно!
Никто не привозил приказ…—
Подумал он, пока не поздно,
Мотать нам надо в этот час.

Он не успел сказать, что надо,
И пролетевшее ядро,
Пригнувшись, повернулся задом,
И ускакал, извергнув зло.

Он поспешил удрать от смерти,
Другой приехал адъютант,
В такой смертельной круговерти
Зло не нужно, нужён талант.

Талант терпенья, уваженья,
Стоял кто насмерть, ждал приказ,
И такт людского обхожденья,
И чувства смелости заквас.

Как раз таким из адъютантов
И оказался князь Андрей,
Он прискакал уже гарантом,
Спасти оставшихся людей.

Пред ним открылась вся картина,
Всей обороны — «Тушин фронт»,
Вся беспрерывная лавина…
Всего отряда, как оплот.

Лавина словно рой из ядер
С обеих «дружеских сторон»,
И этот рой был беспощаден,
Неся друг другу весь урон.

Убиты многие лошадки,
Убита треть его людей,
Но бой вели людей остатки,
Как в пику, множеству смертей.

Теперь и князь сам, с ними вместе,
Встречали сей смертельный рой,
И чувство страха в пику чести
Родилось вновь и в этот бой.

Но мысль о том, что он боится,
Ушла, её повергнул долг,
Хотя жизнь всех здесь, как теплится,
Но каждый страх свой превозмог.

«Я не могу бояться смерти» —
Подумал он и слез с коня,
Среди из ядер, круговерти,
Он превозмог уже себя.

Он передал все приказанья,
Остался помогать отход,
Не выразив те притязанья,
Смягчив начальственный подход.

Он заработал репутацию,
Поднял престиж в глазах солдат,
Меж ними сократил дистанцию,
Он словно им родной стал брат.

Один из них, в знак пониманья,
Солдатский молвил комплимент,
И он сошёл за знак признания —
Начальник с ними в тот момент.

Когда судьба всего отряда
Плачевной быть уже могла,
А он остался в зоне ада,
Их вывести из-под врага.

— А то приехало начальство,
И с криком: «Надо отступать!
(Какое, всё-таки, нахальство,
От смерти лучше ускакать);

И тут же, вновь, давало драпу…
А Вы остались, в помощь нам;
Он вызвал в нас к нему досаду,
Ну, просто, проявил свой срам, —

Так молвил фейерверкер главный,
Воздав Андрею похвалу:
— Под градом смерти, Вы — нам равный,
Мы с Вами вместе все — в аду.

Шагая чрез тела убитых,
Он с Тушиным, как наравне,
По горло этим адом сытых,
Работал сам уже вдвойне.

Уборкой за;нялся орудий,
Осталось целых только два,
Готовкой лошадей и лю;дей,
До темноты, успев едва…

Тепло пожав друг другу руки:
— Ну, до свидания, прощай!  —
Слеза в глазах явила муки:
— Отряд наш, князь, не забывай!

1-2-21а

Виднелось зарево пожара,
Темнело, потому — ясней,
Но ветер стих, и вкус угара
Всё мучил запахом людей.

Слабее стала канонада,
Но ружей сзади трескотня,
Как шум большого водопада,
Несла смертельного огня.

Когда с остатками отряда,
Спустился Тушин за овраг,
Ему, конечно, были рады,
Там был родной уже очаг.

Его встречало всё начальство,
И адъютанты в том числе,
Не преминув своё нахальство
Ему дарить в своём лице.

Жерков, к ним посланный два раза,
Но, не доехавший ни разу,
И — ускакавший офицер,
И все они, и оба сразу
Давали вновь ему пример.

Ему давали приказанья,
Отряду как, идти куда,
Упрёки — вновь и замечанья,
А, в общем — чушь и ерунда.

Он всё выслушивал лишь молча,
Боялся что-то возражать:
«Зачем мне это — всё испорчу
Я лучше буду воевать;

Как мне подскажет обстановка,
Когда толковый дан приказ;»
Он чувствовал себя неловко,
Сраженья после — каждый раз.

При каждом их напрасном слове,
И сам не зная от чего,
Из глаз — и слёзы наготове,
Его морозило всего.

Дорогою, за батареей
Тащилось множество солдат,
Кто — еле, еле, кто — быстрее,
Кто — как покинуть мог сей ад.

Не брать с собою истощённых
И раненых своих солдат,
Приказ — оставить беспризорных,
Как бы бросая в этот ад.

Они просились на орудия:
В живот с раненьем — офицер,
Дыша с натугой всею грудью,
И бледный наш Ростов, юнке;р.

Рукой поддерживал другую:
— Прошу Вас, бога ради, сесть,
Рука контужена, рискую
Потерять, а мне, как месть.

За то, что не свершил атаку,
Убит был подо мною конь,
Связался я с французом в драку,
Но он открыл по мне огонь.

— Так посадите, ради бога, —
Он жалким голосом просил,
Видать, не раз просил другого,
Чтоб тот сговорчив стал и мил.

При виде бедного гусара,
К тому же был он очень юн,
В душе открылась словно рана,
И понял Тушин, он не лгун.

Распорядился дать и место
И даже положить шинель,
Он знал, Ростов посажен вместо
Того, кто умер в этот день.

Им оказался тот знакомый,
Кто в маркитанском шалаше,
(Когда был Тушин в неглиже),
В живот с ранением тяжёлым.

Он занял место на Матвевне,
Где умер этот офицер;
И так Ростов на пушке древней,
Без всяких медицинских мер;

Устроен был, трясясь от дрожи,
Движенье продолжал домой,
И мысль терзала, как негоже,
Приеду я к родным такой.

Не испытав в атаке счастья,
И оказавшийся больным,
Узнавший в армии ненастья,
И зависть тлела к остальным.

Насилу, с помощью пехоты,
Орудья вывезли с горы;
И после тяжкой всей работы,
Опять привал, опять — костры.

На этот раз уже в деревне,
С названьем местным Гунтерсдорф,
И в ней познали массу терний,
Хотя и был, на время, форт.

Настала ночь, и плохо видно,
Не различить в пяти шагах,
Но стало вдруг опять обидно:
Французы — снова на ногах.