О папе

   С какого возраста помню папу? Не знаю. Одно из воспоминаний раннего детства: папа с мамой очень красивые, самые красивые на свете, но лица их высоко и оттого немного в тумане или в ореоле сияния.
   По вечерам ждала папу с работы. Он приходил уставший, но никогда не протестовал против моих объятий. Перед сном бывало вместо сказки читал мне стихи, пел песни или рассказывал что-нибудь. В семь лет мне запомнилось, что раскрытые крылья орла достанут от одной стены моей комнаты до другой, а в восемь лет меня потрясла теория Большого взрыва. Песни я тут же учила наизусть. Стихотворение «Лошади в океане» запомнила после двух повторений. С папой было необыкновенно интересно, казалось, что он знает всё на свете и всё может объяснить. Даже физику в 11 классе я учила с помощью папиных объяснений.
   Выходные были праздником, ведь в эти дни папа был дома. Помню это особое приподнятое утреннее настроение во время завтрака, когда можно и поговорить всем вместе и планировать куда пойдём на прогулку. Мир был светлым и целостным, даже солнце светило по-особому в такие дни. Иногда, когда мама ещё спала, я помогала папе печь блины, что было ничуть не хуже прогулки. Разговаривать обо всём на свете, или сочинять вместе стихи, когда на двух сковородках шкварчат вкусные кружевные солнышки, смазывать готовые блины маслом и не замечать своего счастья – вот оно, моё детство.

   Повзрослев, я, конечно, стала больше времени проводить с подругами. Но даже и тогда папа оставался самым лучшим и близким мне человеком. Уже учась в институте, со своим первым большим разочарованием я прибежала плакаться не маме, а папе.

   Его болезнь я помню не очень хорошо. Я слишком была занята собой. Мама говорила про язву. Они искали способы лечения, стараясь избежать операции. Мама ездила на какие-то медицинские лекции, покупала травы. Потом была идея вылечиться с помощью голодания. Прошло около месяца, папа лежит в кровати. Ему надо начать есть, а он не может, любая пища отторгается. Мама плачет, но не опускает руки. Кормит папу, как маленького, с ложечки. Как-то вечером звонит одна из папиных подруг. Из тех, с кем они собирались раньше на праздники, спорили по разным философским вопросам и обсуждали стихи. К телефону подходит мама, слов не разобрать, но у мамы меняется лицо. Потом узнаю, что эта подруга обзывала маму грязными словами и обвиняла в том, что папе хуже.
   Мама вытащила его из состояния голодовки. Пришлось всё-таки согласиться на операцию. Перед операцией мама узнала, что обнаружена раковая клетка, но не сказала ни папе, ни мне.

   Ещё несколько лет жизни. Жизни, наполненной радостью и болью. Институт, новые друзья, влюблённость, разочарование. Театральная студия и капустники. Мамин инсульт. Теперь папа ухаживает за мамой. Я внутренне готовлюсь к тому, что останемся с папой вдвоём.
Пятый курс института. Мама плохо ходит. На лето вывозили её в деревню, не помогло. Папа работает сторожем. После операции его попросили уволиться с прежней работы. Сказали, что инвалиды им не нужны. Папины «друзья» больше не звонят нам и не приходят. На последний папин юбилей приезжали совсем другие люди – те, с кем в молодости в горы ходил. Папа сильно похудел. Наверно от переживаний за маму. Неожиданно ему становится плохо, увозят на скорой, делают срочную операцию. Говорят, что виной спайки после первой операции. Переводят в больницу рядом с нами. Мне звонят из больницы и просят прийти к врачу. Врач спрашивает, как давно у папы рак. Я ничего не понимаю. На меня смотрят как на обманщицу. Пытаюсь осмыслить слова врача: «Вашему отцу осталось максимум два месяца. Рак желудка четвёртой степени.» Выхожу в коридор. Мне надо зайти в палату, а я не могу. Не знаю, как посмотреть папе в глаза. Иду на лестничную клетку, к окну. Дальше всё в тумане. Как-то собираюсь и иду к папе, но не помню что говорю. Кажется, не плачу. Даже дома не плачу, потому что не могу поверить. Повторяю слова врача про себя и не могу понять, как же так? Как может мир рухнуть так быстро?
   Мама тоже в больнице, в другой. Там ужасно. Бегают тараканы, а медсёстры связывают маму простынёй, потому что ночью она вышла из палаты. Перепутала время суток.
   Их обоих выписывают одновременно. Я приезжаю с мамой, а дядя привозит папу. Папа плачет, увидев маму. Первый раз в жизни вижу плачущего мужчину.

   Комната похожа на палату. На одной кровати мама, на другой папа. Мы после переезда – размена квартиры с братом. Поэтому не все вещи ещё разобраны. Это не страшно, я ведь совсем большая, мне 22. Приходит водитель машины, который нас перевозил. Вызвался помочь повесить шкафчики на кухне. После его ухода папа говорит, что из него выйдет хороший муж. Но я не собираюсь замуж. Я хочу, чтобы ты жил, папочка. Сказать вслух не могу, ухожу реветь в другую комнату.

   До защиты диплома чуть больше месяца. Нужно набрать текст на компьютере там, в институте, ведь дома его нет, и проверить как работает программа обработки данных. Мне не с кем оставить родителей. Вечером молюсь батюшке Серафиму, чтобы он помог мне прожить без диплома.
   Через несколько дней приезжает из Подмосковья тётя, папина сестра. Говорит, что мне надо доучиться, а она поживёт у нас и будет ухаживать за родителями. Я никак не соотношу её приезд со своей просьбой. И только когда встаю из-за компьютера, обнаруживаю на системном блоке маленькую картинку, примерно 1,5 на 1,5 см. Беру в руки и вижу, что это не картинка, а малюсенькая икона преподобного Серафима Саровского.
   Из Бугуруслана приезжает мой двоюродный брат, священник. Исповедует и причащает папу. Впоследствии он скажет мне, что редко кто с такой силой и искренностью жаждет Бога. А я и не знала, что последние несколько лет папа тайком молится.
   Боль не снимается препаратами. Участковый врач говорит, что слишком поздно поставили диагноз, он не может выписать наркотик. Есть папа почти ничего не может. Варим ему молочный кисель по его просьбе.

   Рано утром одного из майских дней тётя будит меня словами «папы больше нет». Встаю. Мама спит. Вдвоём обмываем и переодеваем папу. Скорая не приезжает. Узнав диагноз, по телефону говорят, чтоб вызывали участкового врача для освидетельствования смерти. Потом, после получения бумаг и рассылки телеграмм, тётя уезжает. Пытаюсь читать канон о усопшем, но мне всё мерещится, что папа дышит.
   После похорон не могу убрать с вешалки прихожей папину куртку. Мне с ней теплее. Кажется, что папа просто вышел ненадолго. Защищаю свой красный диплом, представляю, как бы папа гордился…

   Два года живу какой-то странной жизнью. Как будто смотрю на этот мир со стороны. Ничто не затрагивает меня глубоко, но в то же время внутренняя моя жизнь полноценна, как никогда. Читаю на работе Ефрема Сирина и вполне осмысливаю его слова об отречении от мира. Мир живёт какой-то странной своей суетой, мелкими заботами, пустыми радостями. Я не горюю о потере. Я не потеряла папу, любимых не теряют. Я осознала временность пребывания на земле и истинность обещания воскресения. «Разлуки не будет» говорит Фредерика де Грааф. О её книге узнаю только 20 лет спустя, но уже тогда я всё это чувствовала. Папино тепло и забота никуда не ушли, они со мной.  Не просто в моей памяти, а в жизни. Часто в памятные папины дни со мной происходили значимые для меня события. Когда пришла в хор, чтобы избыть тоску по последней своей потере, оказалось, что регента зовут Николай Алексеевич, как и папу. И у него тоже тенор. Папины письма из его командировок согревают до сих пор. Особенно его приписки в конце: «котёнок, целую в нос и щёчку».

   Очень ярко реальность будущей иной жизни ощущается на Пасху и Радоницу. Верно говорит митрополит Антоний Сурожский: «В смерти есть сила жизни, которая достигает и нас… Через смерть любимых мы уже до некоторой степени вошли в ту вечность где они живут.» Свет этой вечности, как бы через приоткрытую дверь смерти, почувствовали все, кто общался с папой в его последние дни. И ещё: «Смерть – это предельный вызов научиться жить». Папа научился. Он любил и оберегал меня и маму даже от своей болезни, стараясь не беспокоить, до самого конца. А ещё он с большим мужеством боролся за жизнь до самого последнего дня. Я так жить ещё не научилась…