Сатир для нимфы...

В краю Начал, до куда распростёрся зримый мир,
Где Стикс и Лета ручейки,что в ширь прыжка короче,
Существование праздно прозябал, сатир один,
В компании, такие-же бесшабашных, духов дня и ночи.

То был Орест, воспетый мифами гомеровских трудов,
Божок среди богов: проказник, озорник, порой негодник,
Он, с вечно пьяным Дионисом, другом выпивох,
Кентавров научил курить дурман, потех угодник.

Рецепт Морфею дал, как маковым ростком,
Расширить в царство снов, врата, беспечным.
Он для Ареса салдафона и других лихих богов,
Фонтаном был идейно-авантюрным, бесконечным.

Но вот однажды в неурочный час, а может день, иль век,
Там времени течение впадает в небытейский омут,
Шатаясь неприкаянно, ища увеселения объект,
Узрел, тот чарами обвитый, дивный облик.

Она - оазис, коим грозит караванщик, вопиющий к ночи кров,
С главы, на стан точёный, ниспадает водопад волос, из под венка сирени,
Её убранство - пёстрых бабочек, чудной покров,
Глаза - лазурь волны, а голос, что весенние капели.

Герой как статуя, что с Родоса, замлев, застыл,
Стал ум острейший, словно, топкое болото.
И чувств, до ныне неизвестных, вал девятый накатал,
И в бессердечном вечном, будто бы, забилось что-то.

Но гордость не давала, ликом в грязь, спесьцу, упасть,
Переборов себя, и робость, и ума затменье,
Поближе подобрался словно, ушлый, вероломный тать,
Чтобы прознать, с чем есть, сие виденье.

Так любопытства раб, подбочившись лихой отвагой,
Схронился в кроне дерева, как хищный, дикий кот,
Момент поймав удачный, для атаки, под своей засадой,
Свалился неожиданно с вопросом, на объект, своих хлопот:

"Как имя той красы, которой я не знал во век?"
"Наяда нарекают, -Молвил голос чистый, звонкий,
-Я нимфа родников, озёр, прудов и бурных рек, 
Поилица природы и основа жизни новой."

И завязалась дружба, кою мир античный, знать, не знал,
Созданье непорочное и козлоногий хулиган с рогами.
А нимфы смех, которую повеса жадно развлекал,
Был для него, отрадней, чем испить вина с богами.

Так развесёлый выдумщик и дерзостный, в делах нахал,
Украл Амура лук, сломал и спрятал стрелы.
Ладью Харона, душ паромщика чрез Стикс, угнал;
Катал Наяду, весла потерял и утопил монеты.

С кентаврами атаковал циклопов. Шёл шутливый бой,
В нём одноглазые играли роль, воров Наяды,
Уж конный полк, с мечами деревянными, теснил врага собой,
Когда Арес, вдруг бранью, разогнал всю клоунаду.

Раздора яблоки, во всех подряд, таясь , кидал,
Чтобы потом, в кустах, хихикать с ней на пару,
Там целовал ей ручки, свой загривок потрепать давал,
С переизбытка чувств, разрушил мост к Тар-тару.

Порой им чудилось, что миновали сотни, и десятки сотен лет,
И час как век, а дни - всего мгновенья,
Он стал для нимфы принцем, рая шалаше,
Где Артемида шёпотом, сулит всех бед забвения.

Но все начала, даже в бесконечности, обречены концом.
Так Зевс-отец предвидя крах и чад паденье,
Решивши разлучить чету, до часа обучения венцом,
Призвал Наяду, под Эгиду, вплоть до  вразумленья.

Сие Оресту, в голове предстало, скорым штормом,
Он в прозорливости не уступал, самим богам,
Чтоб воспрепятствовать разлуке, он, хитрейшим заручился ходом,
В котором клятва столп, как праотец Уран.

Слова той клятвы были, так наивны, словно детский лепет:
"Клянись меня найти.", "Клянусь, ты для меня неотделим",
Сакральный её смысл, не оборотах неказистых, скудной речи,
То магия Первоначал самих, дана в любви двоим.

Но клятва без скрепления это звук, сиренам на смех,
Наяда наложив печать, прочнее, чем Гефеста сталь,
Нежнейшим поцелуем, на уста сатира, удалилась наспех,
Растаяла, как в предрассветной дымке, утром, тает даль.

Тот час Гермес, быстрейший из гонцов, посланец Зевса,
Явил сатиру свой изящный, крылоногий стан,
Сказав: "Не жди её. Подобной дружбе, нету в пантеоне места,
Союз ваш глупый, неугоден громовержцу стал.

Ведь ты всё знаешь, о несчастный мытарь мирозданья,
Здесь вседержитель Зевс главенствовал, во всём, всегда.
Сатир для нимфы не любовник, и совсем не пара.
Сатир для нимфы - лишь утеха и забава, лишь игра."

В ответ Орест надменно, словно он - сын Аполлона,
Изрёк: "Вы боги, но сие решать, увы, теперь не вам."
И рубанул с плеча посланник, гласом трубным Иерихона:
"Изыди неслух от бессмертных!!! Ты отлучился сам."

Тот инцидент, поверг сатира в бездну иступленья бренных,
Он шёл в бреду, не видя троп, и не ища дорог,
И оказавшись на краю Олимпа, шаг до мира смертных,
Он в искусе безумства отказать себе, уже не смог.

Низвегся с выси ниц, Орест, в мир наш, трёхмерный,
В полете разорвав ментальность духа, раз и навсегда,
То был эфирный звездопад, частиц любви, на главы смертных,
Что по капризу Хроноса, попал во все века.

В тот миг Наяда, что тоской снедалась, в зале олимпийском, тронном,
Померкла вся. И бросилась за тем, кто всё презрел.
И клятву не разрушив, приговор отцовский, в след ей, глянул громом:
"Встречайтесь, коль угодно вам. Но!!! В звточенье тел."

С тех пор, она нисходит к девам, что прекрасны духом, нравом юны.
Сатир же, до сих пор, живёт в телах иных мужей.
И нити судеб вяжутся клубком, что чертит руны,
Духовной страсти незнакомых, но уже родных двоих людей.