подборка стихотворений в журнале Звонница

Виктор Ляпин
«ШЕСТЬ ДУРАКОВ ИДУТ ПО ОБЛАКУ…»
(подборка стихотворений в журнале "Звонница", №1 2022)

***
Шесть дураков идут по облаку,
мелькают пятки Феофановы.
И к их необъяснимым обликам
не пристает закат шафрановый.

На фресках тишина отваливается
от безвременья бестолкового,
и остается только пялиться
на море поля василькового.

В пустой церквушке перекрашенной,
под общежитье перестроенной,
она сидит под светлой башенкой,
для куклы платьишки раскроены.

И мамка крикнет: "Вытри соплики",
и сука старая ласкается.
Шесть дураков идут по облаку,
не обернутся, не раскаются.


***
В волнах качается лодчонка.
Закат рябинный.
И первый, пробный блеск нечеткий
звезд голубиных.

Окатит ветра дуновеньем.
Луга в истоме.
И что с того, что на мгновенье
мы в этом доме?

Стирает краски тьма сырая.
Рискнув спуститься,
над Волгой птица замирает,
ночная птица.

И льются звезды, выгнув спины,
к причалам чалясь,
на голубиных, голубиных
волнах качаясь...


***
Вон из города ночью росистой –
через поле полегших мимоз,
по туману в туман голосистый,
на обрыв ошалевших берез.

Горлом пить соловьиную свежесть,
ледяной и нездешний простор,
и, в заснеженных вишнях изнежась,
развести над рекою костер.

Ждать и слышать – все ближе и ближе
с мутной пеной в стерляжьих руках
тальники по-змеиному лижет
черной, полой водою река.

В этом космосе вешнего гона
и катящейся в реку земли
ты - соломинка средь лестригонов,
проглотивших твои корабли.


***
ПЛОВЕЦ
Он выбрал день и бросился в пучину –
за жарким солнцем, за сверканьем волн.
Оставив поле, дом, подругу, сына,
он плыл и плыл, веселой силы полн.

Устало солнце и скатилось в море.
Закат осенний волны всколосил.
Он плыл,  с землей покинутою споря,
он плыл и плыл, пока хватало сил.

И глядя, как крошатся в море звезды,
шепча себе – не сбиться, не заснуть –
он плыл и плыл, глотая звездный воздух,
дыша судьбой, держа на млечный путь.

Когда приходишь к берегу ночному
и пьешь тоску луной облитых вод,
вглядись – там, где-то там, в свой звездный омут
пловец плывет, плывет, плывет, плывет...


***
СЛОВО
Эпиграф: "Обманул Давыд Святополка, и стали они умышлять на Василька..." ("Повесть временных лет")

Времена обращаются вспять подобно рекам.
На Смядыне в насаде о Борисе кручинится Глеб.
Век раздор впитал с материнским млеком.
В крутые года солона вода, горек хлеб.

Все запишет седой монаше в пудовую книгу –
не расслабится разум, и в страхе не дрогнет рука:
"...Месяц ноябрь. Дорога разбитая. Нового калику,
колыхаясь, телега увозит ослепленного Василька".

Князь кричал. Сняли доски с печи и грудь придавили.
Вчетвером со связанным управлялись с трудом.
А кололи глаза – промахнулись, себя окропили
свежей кровью. Оставили след. Бился, замер потом.

Святополкова робость, Давыдовы козни, братние клятвы.
До Владимира шесть долгих дней, как шесть долгих веков.
Завернули в ковер, на телегу и – в путь, и нельзя на попятный.
И злодейство открылось. И рана – как вытекший глаз Васильков.

Словом полнится книга, как амбары отборной пшеницей.
Князем славу рокочет, лет временных румянит хлеба.
Святополк, Святополк! Даже в Киеве златопрестольнем не спится.
Пир и скушен и страшен. Ждет известий, пирует судьба.

Слово болью взошло. И нет скончания ранам.
Братних измен чреда, негде душе отдохнуть.
Летописец в тоске неизбывной – время с изъяном.
Но скрипит, не смолкает перо в помышлении рьяном:
по Боянову следу,
за собственной совестью,
в неведомый путь. 


***
Тают туманы на ранних звездах,
просто ответь – когда?
Негой пропитан июньский воздух,
медом в ночных скирдах.

Плещутся птицы в лесных криницах,
жгучие бьют ключи.
Как же мне быть, если ты мне снишься
в синей живой ночи?

Не загорается в дали обманной
та золотая звезда.
Тают туманы, тают туманы...
Просто ответь – когда...


***
Ты будешь тосковать неистово
ты пропадешь в глухой тоске
по кленам, обагренным листьями,
с обрыва рвущимся к реке,

по синей церкви с колокольнею,
по волнам полевых мимоз,
рекой спокойною и вольною
разлитых от села до звезд.

Из мглы, из бездны, из забвения
ты будешь рваться в морось дней
к заветным берегам, развеянным
по тайнам памяти твоей.

Клочок земли, пустая родина,
над голой Волгой ветра вой,
где старый клен-краснобородина
пылает вечною листвой.


***
В простоте отношений есть боль,
откровенности жадный избыток.
Разом выбравши самую соль,
пьем горчащий и терпкий напиток.

И во тьме начинаю искать
твое имя, скользящее мимо,
незнакомые губы ласкать,
как любимые, неутолимо.

Быть с тоской. И не слышать тоски.
Отдавать свои царства без боя.
И потом лишь понять, как близки
или как далеки мы с тобою.


***
Бежим со мной! Тебя окрестит поп,
приятель мой, чуваш медоволицый.
Вино господне нам ударит в лоб,
и станешь ты моею кобылицей.

Ты мусульманка – что ж! – я сам нечист!
Прабабки, лады, с кем делили ложе?
Но погляди – звезда в вишневый лист
упала и сожгла его до дрожи.

Нет у попа ни церкви, ни дьячков.
Он все дела в дому с женою ладит.
Он будет петь нам канты про любовь,
учить молиться на святых в окладе.

В сенях тебя поставит он в купель,
одежды до исподнего срывая.
Я на дворе с ухмылкой на губе
их стану жечь, ревниво подвывая.

Чего ж ты ждешь? Роса змеиных троп
взошла вослед закатной багрянице.
Бежим со мной! Пока не запил поп,
приятель мой, чуваш медоволицый!


***
ЕЛЕНА
Бедной Трои рушат стены,
кровью залита земля.
Ни фига себе Елена
отмочила кренделя!

Не на жизнь ахейцы бьются –
крики, вопли, стоны, лай.
А Елена дует в блюдце:
– Ах, Парис! Ах, Менелай!

– С этим стыдно, с этим гадко,
с этим вовсе не пойду.
...Двухзарядная солдатка,
сладкий бред в чужом аду.

Сколько лет самой Елене?
То ли триста, то ли сто.
Эй, опомнитесь, тюлени!
Ну, вы гибнете за что?

Нет, куда там.  Бьются. Поздно.
Этот меч вонзил в бока,
тот копье вращает грозно
в рваном черепе врага.

...Кончен бой, припадок ратный.
Кто там выжил? Чья там речь?
– Увози меня обратно.
Всех прощаю. Трою сжечь.


***
УТРО
С добрым утром, любимая. Сосны
распеваются шумом сырым.
В солнцеликом дожде перекрестном
чистят горлышко птичьи хоры.

Кошке нравится кухни безвластье.
Сыр в тарелках. Бокал с коньяком.
В снах забыв поцелуи и страсти,
мирно дремлешь, свернувшись клубком.

Разбужу тебя жгучею лаской,
чтоб спросонья понять не могла,
былью было все бурной иль сказкой?
сном иль вспышкой огня и тепла?

Чтобы до стона любви ты взалкала,
чтоб дрожала до кончиков ног.
...Недопитое счастье в бокалах.
Недосказанной ночи глоток.


***
СТАРУХА
Что это – легче лебяжьего пуха?
слаще медовой росы?
– Жизнь человека, – сказала старуха,
в чашку засунув усы.

Пей виноградное солнце, беззубо
скалясь от счастья и слез.
Плач, как на фото, где в юности грубой
ты – королева-наркоз.

И, напиваясь, вновь мышью греховной
щурься, слепая, в углы:
– Что это там?.. Боже, что это?.. ...Словно
встали виденья из мглы.

Дом мочит ноги от мокрого снега.
Страшно в постели пустой.
Ужас в глазах – это рыцарь МакГрегор
мчится, как смерть, на постой.


***
Когда-то жилье для Толстого.
Потом санаторий. А ныне
дача для высших церковных.
Святыня? Наверно, святыня.

Спокойно. Приятно. Безлюдно.
Забор. Одинокость. Припрятанность.
Лишь липам глядеть неуютно
на одинокую святость.

Летит вертолетик безвестный
на новенькую площадку,
привозит кого-то не местных,
кому здесь уютно и сладко.

Ты что-то против имеешь?
Нет. Ничего не имею.
Чуть где начальник - немею.
И рожи поднять не смею.

…Взлетит вертолетик-печальник,
поднимет ни шатко ни валко
кого-то из самых начальных.
...Ну, чуть санаторий жалко.


***
ДЕД ФЕДОТ
Где на кружку собирая,
где на бутерброд,
по пивным родного края
ходит дед Федот.

Бывший умник и историк,
шпарит горячо –
мол, не падаль я, а Йорик.
Ну, и вроде чё?

Излагает совершенно
откровений дрожь:
если нищие блаженны,
что ж вы рветесь, что ж?

– В нашей жизни все убого.
Жить бы нам  как встарь.
Не хватает, слышь, немного –
сотни до полста.

А ему: – Крути педали.
–  Сами нынче в хлам.
– Всех святых давно сослали
жить на Валаам.

– Космонавты улетели.
- –Праздники прошли.
Лишь в пивной хозяйка в теле
щелкает рубли.

– Половым в пивнушке будешь?
Счетик заведу.
– Хочешь? – Хочешь. – Любишь? – Любишь.
– Будешь? – Нет, ...пойду.


***
Хлынет ливень, опоясанный
пышным листопадом.
Лес трясет цветными рясами,
как платками пагод.

Миг – и небо снова глянцево.
Дождь исчез, растаял.
И лишь шелест померанцевый
за собой оставил.

Лес дрожит от слез бессмысленных
и сквозь блеск нечеткий
вновь качает люльки с листьями
на ветвях-бечевках.

Только ветер рвет и мечется,
ярость страсти пенит,
заголяя, как буфетчицам,
у берез колени.

И предав черту оседлости,
позабыв проститься,
листья мчат в прощальной щедрости,
кружат в местном стиксе.

А малыш собрался хлеб нести
галкам, так и рвется –
как последний штрих волшебности
под озябшим солнцем.


***
А где, напомни, врал Тиресий,
что женское девятикратно
блаженство слаще, чем мужское?
Потухшего заката плесень.
И вечер кается невнятно
в лиловой тьме. И все такое.

В твоих глазах забыло солнце
огни лучей,  живые капли, 
травы смарагдовую зелень.
И Млечный путь разлил свой стронций,
чтоб у окна застыв, как цапли,
мы пьяно на него глазели,

чтоб белоснежное, лебяжье
ночное таинство блаженства
ловили в шелковое счастье.
…И все, и мне уже не важно,
что твой девятикратно женский
восторг сильнее моей страсти.


***
Паучишко, паучишко,
паучишко, паучок,
расшалился ты не слишком
под плафоном, дурачок?

Отлетай-ка лучше в угол,
не играй своей судьбой.
Растревожила же вьюга
в этот вечер нас с тобой.

Ну, давай! О чем? О сущем?
Об Орфее? О годах?
Иль  о воздухе, поющем
в леденелых проводах?

Снегом занесло домишко
до плечей, до пухлых щек.
...Перебрался паучишко
от греха в свой уголок.


***
от солнца нежного
моя печаль –
плод бегства спешного
от твоих чар.

сотру вчерашние
остатки слов
крапленой яшмою
с пустых листов.

то, что не скажется,
все живо в нас.
то жестом свяжется,
то блеском глаз.

не блажь, не исповедь,
не шепот снов –
пробелы чистые
меж мертвых слов...

как жизнь, несмятые
страниц края -
где знаки спрятаны,
судьбу тая...