Вероника Тушнова. Я с детства любила... Голуби

Я с детства любила гудки на реке,
я вечно толклась у причала,
я все пароходы еще вдалеке
по их голосам различала.

Мы часто таким пустяком дорожим,
затем что он с детства привычен.
Мне новый гудок показался чужим,
он был бессердечен и зычен.

И я огорчилась, хотя я сюда
вернулась, заведомо зная,
что время иное, иные суда
и Волга-то, в общем, иная.

А все-таки он представлялся в мечте,
как прежде, густым, басовитым…
Мы вышли из шлюзов уже в темноте
и двинулись морем открытым.

Я не узнавала родные места,
где помнила каждую малость.
В безбрежности пепельных вод широта
с темнеющим небом сливалась.

Рвал ветер низовый волну на клочки,
скитался равниною пенной,
и только мигали в ночи маячки,
как звездочки в безднах вселенной.

Барометр падал, и ветер крепчал,
зарница вдали полыхала,
и вдруг нелюбимый гудок закричал,
и вдруг я его услыхала.

С чего же взяла я? Он вовсе не груб,
он речью своей безыскусной
похож на звучанье серебряных труб,
пронзительный, гордый и грустный…

Он, как тетива, трепетал над водой,
под стать поражающей шири,
такой необычный, такой молодой,
еще не обвыкшийся в мире.

И так покоряло его торжество,
его несвершенности сила,
что я не могла не влюбиться в него
и прежней любви изменила.

И нет сожаленья о прошлом во мне,
в неверности этой не каюсь…
Что делать — живу я в сегодняшнем дне
и в завтрашнем жить собираюсь!


"Голуби"

Тусклый луч блестит на олове,
мокрых вмятинах ковша…
Чуть поваркивают голуби,
белым веером шурша.

Запрокидывают голову,
брызжут солнечной водой,
бродят взад-вперед по желобу
тропкой скользкой и крутой.

Бродят сонные и важные,
грудки выгнуты в дугу,
и блестят глаза их влажные,
как брусника на снегу.

Сад поник под зноем парящим,
небо — синьки голубей…
— Ты возьми меня в товарищи,
дай потрогать голубей. —

Верно, день тот был удачливым
ты ответил: — Ладно, лезь… —
Дребезжать ступеньки начали,
загремела гулко жесть…

Мне расти мальчишкой надо бы
у мальчишек больше льгот…
А на крыше — пекло адово,
сквозь подошвы ноги жжет.

Целый час с тобой стояли мы
(неужели наяву?),
птицы в небо шли спиралями,
упирались в синеву…

Воркованье голубиное,
смятый ковш, в ковше — вода…
А часы-то в детстве длинные —
и такие же года.

Кто их знал, что так прокатятся,
птичьей стайкой отсверкав…
Я ли это — в белом платьице,
с белым голубем в руках?