Матушка

Трудно поверить, но тепло явилось на юг только в последнюю неделю мая. Пальто и ботинки ещё не выброшены на свалку антресолей, тёплые пледы не выстираны и не высушены на жарком солнышке. Дом не хочет оставаться без отопления даже днём, где это видано?   
           Катя запахнула тонкую куртку, обхватила себя руками. Восточный ветер дул «на тепло», но оно приходило очень медленно. Косточки ещё не успели прогреться, и казалось, что озноб поселился где-то в глубине тела навечно. Солнца бы, солнца… Прожариться, как карасю на сковороде, перегреться бы так, чтобы захотелось прохлады…
            Сама себе усмехнулась. Погоди, будет тебе сковорода! Ужо поджарят черти, как следует. Есть за что. Вот и матушка так говорит. Надо бы её к врачу сводить. Говорить она горазда, а вот не слышит почти ничего. Так и водишь её, как переводчик, если куда нужно. Хорошо, слава богу, что слушается. А куда ей деваться-то? Это раньше проклинала и плевала в каждый след.
               Раньше… Когда Катя устроилась на местный завод разнорабочей, всем казалось, что она попала сюда по ошибке. Высокая, широкая в кости красавица с толстой чёрной косой и крепкими полными руками была такой колоритной, что когда она уверенно шагала по территории в оранжевом комбинезоне и рабочих перчатках, ею невозможно было не залюбоваться. Казалось, она стояла на земле так крепко, что это пристало бы скорее директору, чем простой работяге. Если Катя смеялась, то так  искренне и громко, что было слышно далеко вокруг. Если ругалась, то уж не тише, да ещё с крепкими матерными словечками. Но, странное дело, это вовсе не звучало безнравственно и пошло. Скорее, безапелляционно и авторитетно. Если она, усевшись на штабелях, ела пирожки, запивая соком, то всякому, кто это видел, непременно хотелось пирожка. И сок, чтобы точно такой же. Так хотелось, что скулы сводило.
          Стас работал здесь же. Он был квалифицированным слесарем. Молчун, себе на уме. Бывает же так, что сводит Господь двух людей и смеётся от радости. Такой же высокий и крепкий, как Катерина, только светловолосый. Глаза насмешливые, серые. Глянет – и ищешь на себе, что не так. То ли нос испачкан, то ли юбка по шву разошлась.
         Наехали друг на друга, как два поезда. Схлестнулись, сложились две волны в одну, срезонировали, аж искры в стороны… Нельзя рядом со Стасом было кого другого представить. Только она, Катя. И в то же время, когда они шагали вместе, казалось, что в воздухе стоял треск, будто их соединение генерировало электричество.
          Подружили, повстречались. Вот и оно, дитятко. Смастерили.
Повёл Стас невесту домой. Мать, Валентина Ивановна, в шоке. Что же вы, так скоро жениться? Но невестка так зыркнула, что другие слова враз и засохли.
          Но сжились, спелись. Прошли месяцы. Будущая мама с большим животом прошлась по цеху, помахала всем больничным листом и отправилась в декретный отпуск. Родила сына, крепыша. А кого ещё?
         Повадился отец обмывать сынка через день, да каждый день. Мать ворчит, а Катя смеётся. День смеётся, другой смеётся, а потом и перестала. А раз подошла, да как треснет по столу кулаком, что звон пошёл! Заскрипел зубами молодой отец, но смолчал. Друзья с тех пор и отвалились от кормушки. Зато Стас стал пропадать и возвращаться нетрезвым. Но не на ту напал. Крепко Катя взяла за грудки мужа, худо-бедно выправила.
              Сынишка дорос до годика, решили отметить. С завода пришли с сервизом, друзья-товарищи с машинками и футбольными мячами, девчонки-подружки с книжками, рубашечками и штанишками. Веселье такое стояло, что соседи еле вытерпели. Ну, так дело молодое, чего уж!
             Проводили гостей, сынишку спать укладывать, а он кричит, почём свет. Бабушка взяла на ручки, и давай на ушко песенки нашептывать, понесла к себе, баюкать. Тут пьяненький Стас берёт под локоток жену и вкрадчиво так спрашивает:
- А что это ты глазки всем строила, милая моя?
           Катя, тоже во хмелю и уставшая донельзя, ответствовала:
- Совсем, что ли, спятил, придурок?
  И понеслось. Много всего у обоих накопилось, наболело. Крепко запечатал муженёк любимую головой в стену. Та и обмякла у стола с недомытой посудой. Еле потом поднялась. Обмыслилась, пришла в себя.
        Глаза вспыхнули, как у волчицы, синим огнём.  Сжала в кулаке острый нож, какой муж наточил леща вяленного резать. Тот, как нож увидел, озверел сразу, сплюнул вбок, расставил руки и пошёл вперёд. А глаза – чисто бесовские, не мужнины глаза.
        Первый раз нож вошёл в мякоть так легко, что Катя опешила. Стас задохнулся болью. Так и не поняв, откуда она пришла, схватился за живот. Хлестанула жижа. Зажал обеими руками, поднял глаза. Побелел в момент, обескровел. Поняла жена, что силищи у него, даже у раненого, всё равно больше. Убьёт.
                Кто кого? Челюсть занемела от невыносимого напряжения. Выдохнула из себя второй удар. Нож ушёл куда-то вбок. Не услышала, кожей почуяла скрежет по кости. Согнулся, съёжился. Падал долго-долго, как в кино, только дольше.
  У Катерины мысли прояснились, всё виделось и понималось так чётко, как никогда раньше.
            Мать, Валентина Ивановна, от роду глуховатая, не сразу вскинулась. А как вошла – так и сползла по ребру двери на пол. Пришлось Кате самой и скорую вызывать, и милицию. Самой посекундное действо рассказывать, при том покачивая сыночка, который наконец выбился из сил и крепко спал, раскрыв пухлые, мамкины, губки.
         Потом подошла к свекрови, которая сидела молча, будто пришибли и её, аккуратно передала малыша, поцеловала его, с тем и увели.
         Вернулась Катя, когда сынок уже второй класс закончил. Поистрепанная, ростом как будто поменьше стала. Только глаза прежние. Свекровь-матушка было на порог не пустила, попыталась замахнуться, да осеклась.
- Что, боишься? – без тени насмешки спросила невестка, - правильно боишься! Где Санька?
        Валентина Ивановна, ставшая за прошедшие восемь лет практически глухой, пыталась понять, что она говорит. Да Санька и сам выскочил, нахохленный, как петушок. Понял, кто заявился на порог. Начал было бабкиными словами мать поносить, а потом вдруг всхлипнул, заревел, да и бросился к ней на шею. Катя долго обнимала сына, стоя на коленях в прихожей.
       Увидев такое непотребство, бабка взашей вытолкала обоих, но выдержала одиночество недолго. Стара стала. Да невестка и приходила-то без спросу. Есть готовила, убиралась и лекарства покупала. Раз только извинилась за всё и закрыла тему навсегда. Зато мать у сына еженощно прощения просила, что с «убивицей» под одной крышей живёт, и ест из её рук, и пьёт.
- А что старухе делать, - плакала она в подушку, - сынок! Никого больше нету у меня, родной мой!
          А Катя от обычного «свекровь-матушка» свекровь отсекла и стала Валентина Ивановна просто матушкой. А что? Может, это и правильно. Грех отмаливать перед кем, как не перед ней?
                Пока вспоминала и ёжилась, солнышко вышло. Хорошо-то как, Господи! Где-то далеко послышался гул. Новый аэропорт близко, самолёты один за другим зудят целыми днями. Правда, едва слышно, и оттого кажется, что ноет не небо, а земля. Будто болит у неё что-то, давно и мучительно.