Сага о Кримгильде

В Ирландии, что изумруда краем люди называют,
В тот день ненастная погода началась.
Долина, что цветами, травами полнилась,
Под гром и молнии во мрак и сумрак унеслась.
И в поле одиноком, залитом дождем,
Ирландка дочь свою роди;ла.
Когда дитя свой лик для мира проявила,
То громкий крик утробно изрекла…
И вторила кобыла диким ржанием,
То было первое грешного мира осязание.
На жертвенный алтарь старейшины дары богам покорно вознесли,
Под звуки молнии новорожденную Кримгильдой нарекли.
Проходит год, за ним другой,
Зима сменяется весной.
Не знают взрослые покой.
И мечутся они меж горных лошадей
И воспитанием дочери своей.
Так вечно длился бы их радостный покой,
Пока в долину Юлий Цезарь не пришел вершить кровавый свой закон.
Он грабил города, детей и женщин истреблял,
И на несчастье дом Кримгильды увидал.
Он высился над полем Голиафом одиноким,
«Там», – думал Цезарь. – «Башню мы дозорную построим».
И Цезарь жестом натравил на дом своих солдат,
А те, как псы, покорно поспешили выполнить приказ.
В тот день на их беду
Ушел отец Кримгильды дичь ловить в лесу.
Мать, что вместе с дочерью стада шерстистых лошадей пасла,
Увидела, как движется к ним грозная орда.
На войнах красные щиты и панцири в алеющем рассвете отражались,
Мечи, что римляне в руках держали,
Зловещим серебром сверкали.
Они тот дом кольцом сцепили,
Как коршуны над ним патриции парили.
Увидели они, как в поле вышла мать,
Что поспешила дочь свою от глаз чужих убрать…
;
Свое дитя спасая, лицом к летящим стрелам она встала!
И раненною птицей, руки распустив, ничком она упала.
Увидел эту сцену возвратившийся отец…
По возвращению он понял – прошлому конец.
Во тьме ночной вдруг огненные стрелы брызнули каскадом,
И отчий дом Кримгильды пламенем объяли.
Настали холода.
В скитаньях через горы Олаф двинулся отчаянно:
В овчинных шкурах, словно птицу дочь свою храня,
Идет он, холода и боль превозмогая.
Увидел он ручей – оазис, что живительной струей
В заснеженной вершине ведет с утесом бой.
И Олаф слепо шел по склону вниз,
Лишь для того, чтобы свою и дочери тугую жажду утолить.
Вот пройден перевал, за ним покатый косогор.
Казалось, покоряться стали силы гор.
И только серебро ручья успело заискрить,
Как Олаф, поскользнувшись, покатился вниз.
И бурные реки потоки,
Что вышли за границы берегов,
Стремясь куда-то, словно птицы, совершавшие полет,
Вдруг Олафа заволокли в свой бурный хоровод.
Превозмогая боль, отчаяние,
Рябиновую ветку обломив,
Пыталась дочь отца из плена водного скорей освободить.
«О, милое дитя, оставь меня в потоке мироздания,
Я в жизни радости, страданья полностью изжил.
Ты будь сильна и в буре, и в ненастье,
Борись за жизнь и за свободу, не жалея сил».
Под шум воды, поцеловав макушку головы,
На Авалон поплыл Олаф, отдавшись бурному течению реки.
И долго на брегу Кримгильда, опустив чело, сидела,
Пока в горах не промелькнули тени…
Но вот к ней ближе тени подошли,
И замерла Кримгильда в изумлении!
То были девы дивной красоты,
Чьи волосы лились каскадом пенистой волны.
;
Доспехи золотые, что на солнце бликом отражались,
Их груди, ноги спелые надежно покрывали.
Вдруг девушка, что высотой и статью отличалась,
Увидела Кримгильду, что в снегах слезами заливалась.
«Я вижу, дочь моя, что жизнь твоя в печали,
Прошу тебя, поедем с нами!
Мы дружбу верную тебе покажем.
Я верю, принесешь ты амазонкам процветание».
И вот она средь амазонок…
Путь обучения был долог.
Сперва, чтоб силу воли укрепить,
Должна была Кримгильда волка в пещере мрачной победить.
И каково же было удивление,
Когда она пришла со шкурой на спине и из клыков на шее с ожерельем.
«Готова ты!», – ей сестры говорят,
«Вступить в наш рьяный жен-воительниц отряд.
Мы завтра в первый бой вступаем
И вскоре тиранию покараем».
***
Чрез много лет Кримгильда в девушку стальную превратилась,
Чье тело красотой к себе манило…
А плечи сильные, и ноги, что в беспечном детстве лошади седло познали,
Красноречиво говорят, что не сдается девушка перед врагами!
Одним могучим рядом девушки стояли,
Отряды римские холодными глазами поедали.
И вот подруги верные и сестры для меча
Влились в потоки рубища…
Своих телес и силы не щадя,
И кровь врага, что брызгами их лица обдала,
Все женские флюиды унесла.
И вышла сеча в яростный накал!
Там взмах мечей и треск щитов раскаты грома оглушал.
И амазонки яростно рубили римлян стаю,
В смертельном танце жизни отдавая.
;
Грудь смыкалась с грудью,
Ноги с лошади седлом.
А руки стали одним целым с боевым мечом.
Вот вдалеке от юной девы, что издала дикий клич,
Пронзая воздух, во врага копье летит.
Спасая шкуры, побежал девятый легион,
В сказанья вечные войдет их воинский позор.
Когда победный клич врагов кровавых усмирил,
На поле брани воронье слетелось на кровавый пир.
Кримгильда, что душой была обнажена,
Склонила груди над эфесом своего меча.
И полились воспоминания
О временах с её отцом скитания.
Но вот, увы, не вспомнить мать,
Чей светлый облик подлый меч врага сумел украсть…
Однако нет времени на скорбь и на печаль!
Пора победу пиром отмечать.
И вот в шатре вино лилось кровавою рекой.
В порыве радости лобзались амазонки меж собою.
Но в суете задорных песен, танцев, угощений,
Кримгильда не смогла с подругами веселья разделить…
И перед кубком золоченым
Она сидела, голову склонив.
«О чем печалишься, сестра моя,
В час нашего победного веселья?
Ты славно билась в этот бой
И армию врага разбила,
Однако грозы на челе твоем,
Как будто страшное несчастье приключилось».
«Хоть и победой наша битва завершилась,
Однако прошлой ночью не спалось.
Отец на небесах предстал передо мной…
Я приплыла к нему на лодке золотой
По волнам облаков небесных
Дух смерти эту лодку вел,
Из страшного всплывая подземелья.
;
И вдруг увидела я лик,
То Одина-вершителя был облик!
Врата небесные он широко раскрыл,
В чертоги славные свои впустил.
Увидела я мать с отцом,
На троне золотом они сидели.
А рядом, словно сумрачные тени,
Небесные войска над их покоем бдели.
Вдруг встал отец!
И руки, словно крылья распустив,
Он кинулся в объятья,
Полы божественных чертогов слезами крупными залив:
«О, дочь моя, я видел все твои страдания.
Теперь ты рядом с Одином достойна жить.
И верь, что, пав на поле брани,
Ты можешь смело на Асгард взойти».
Вдруг среди леса я нежданно очутилась,
Где старые дубы всю мощь свою раскрыли,
Мою одежду обнажив…
Под самую кору, обвив корнями, в плен природный захватили.
В той темноте ночной, врываясь в мертвое молчание,
Послышалось неведомого зверя завывание.
То был не зверь, а тысяча теней,
Что, взявшись за руки, плясали средь огней.
И вдруг мне от костра приблизился танцор,
Освободил от тяготы корений.
Он к кругу у костра меня подвел.
Сатиры танцевали, себя с огнем отождествляя.
Влилась я в пляс, себя не понимая,
В тот круг войдя и двигаясь сансарой.
Вся кровь внутри вскипала, словно пламя,
Под полнолуние старый дед и молодой юнец
Над головами подняли с цветами горными венец.
И водрузив его на голову мою,
Вдруг пали ниц, схватив за ногу в бешеном бреду:
«Останься с нами и печаль отбрось,
С тобою будем править средь цветущих рощ.
Испей напиток из ближайших гор,
Что дождевой водой на славу сдобрил громовержец Тор».
Кровавое вино в руках козлиных появилось,
С волшебным запахом клубники иль малины.
К губам напиток сладкий фавн мне поднес,
Но вдруг в тумане оказался плес.
И фавны, что улыбку мне дарили,
Вдруг в страшных бесов обратились.
В кровавом зареве мне руки протянули,
И средь ночи в поту холодном я проснулась».
«Ну что ж, сестра, пусть разум поскорее обретет,
Ведь завтра мы ведем последний бой.
Покончим с Цезарем-тираном,
За это боги нас почтут дарами.
Под утро вышли девы в свой последний бой.
Подобно солнцу их щиты блестели.
Поднявшись над высокою горой,
Отряды римлян их лазутчицы узрели.
И побежали девы вниз,
Из недр издав военный клич.
Как алый стяг их космы пышные струясь по ветру развивались.
И крепко сжав мечи, в стан вражеский стремительно они ворвались,
Но не учли они одно, что враг их подлым оказался,
И где-то из глубин лесов готовился к ним со спины прорваться.
Как будто воры римляне напали,
С утёса камни крупные на девушек бросали.
И с ужасом смотря как амазонки умирают гордо головы задрав,
Одна из них за поводы Кримгильды рысака взялась.
«Беги, и не смотри назад.
Благодарю за стойкость, что в бою ты проявляла,
И наш отряд к победе приближала.»
Вдруг лук врага пронзил Кримгильде спину,
От вражеских мечей бежав она окрестные поля своею кровью окропила.
До леса на холме, где жертвенный алтарь стоял Кримгилльда добежала,
И снова из лесу в нее стрела попала.
«И вот я на холме, в своей могиле,
Где древняя таиться сила!
Прими же меня, Один, неба вседержитель»
Покуда дуба кроны в путь последний провожали,
Листва осенняя прощальным покрывалом тело накрывало.
Так с этих давних пор и повелось,
Что если в осень в сад Кримгильды путник забредет,
Багряная листва покроет деву красным одеялом
А в зиму снег послужит ей извечным покрывалом