Письмо дв. брату 1993г. Третье исповедание веры

Здравствуй, Эрик!
Пишу тебе это письмо уже в разгар учёбы, что весьма и весьма затруднительно из-за постоянно зудящей надобности делать уроки, которые, как из Рога Изобилия, льются на меня и нет им ни конца, ни края. Конечно, нужно было написать в каникулы, но, знаешь, очень не хотелось бы отправлять «пустые» письма, а для содержательного письма нужно что-то типа вдохновения, чем и не пахло в эти пустые четырнадцать дней. Я, кстати, неуверен, что оно есть сейчас, но, кажется, отмалчиваться дальше было бы просто по-свински с моей стороны …
У меня создалось такое впечатление, что ты думаешь, что всё, что нужно человеку в его продвижении к Абсолюту, к Господу Богу, к Отцу нашему, находится в самом человеке, в его глубине, в виде зародыша. Т.е. возникает полная самодостаточность. Это я принять не могу, хотя в некотором смысле самодостаточность своего внутреннего мира ощущаю. Это происходит тогда, когда я сижу один в тёмной или сумрачной комнате и смотрю в окно на вечернюю улицу, на горящие окна соседнего дома, на силуэты людей, в отдалении проходящих мимо (я живу на первом этаже). Весь я в эти минуты погружён в себя и в тайну окружающей меня действительности. Я ощущаю некую полноту, и тайну, и величие своей души (это уже по ту сторону гордости и смирения) и необычайное величие того положения, в котором я обнаружил себя в этом мире. Это может происходить и днём, но большего накала такие ощущения достигают в одиночестве и там, где ничто не отвлекает меня от своего внутреннего мира. Но я думаю, что, во-первых, мой внутренний мир – это окошко, через которое просвечивает Духовная Вселенная; во-вторых, … я понимаю, что этого недостаточно. Я … чувствую себя зависимым от внешнего мира: от института, который крайне пагубно влияет на мою внутреннюю жизнь; от людей, которые мне встречаются и с которыми я общаюсь. … Поэтому внешний мир с его источниками физических и душевных страданий (физическое тело также относится к внешнему миру: это та часть материи, которая подчинена мне и которой я одновременно связан), внешний мир должен измениться, измениться в корне, во всём; это я своей волей сделать не способен.
Даже если всё это иллюзия (что я в принципе могу допустить), страдания от неё реальны и чувства, ею порождаемые, тоже, и за этой иллюзией должны стоять реальные действующие лица, как за наблюдаемым нами телом человека стоит Истина, равноценная Истине нашего Я.
Кроме того, жажда любви, которая по сути есть тоска о мире ином и которая … мне так присуща, есть жажда явления извне, от существ, которые мною не являются. Я не в силах также создать себе красоту и свободу, без которых мне свет не мил. Некоторой внутренней свободой я обладаю, но она не идёт ни в какое сравнение с той свободой, которую я предчувствую, но о которой пока не способен сказать ни слова. Какую-то красоту я вижу, восторгаюсь ею и таю перед ней, но всё же её очень мало, она не потрясает и, главное, она слишком часто уравновешивается частью смрада и мерзости, которые соседствуют в одной вещи и в одном явлении с красотой. Т.е. она здесь замутнена.
В целом же этот мир, каким я его вижу, и я, каким себя здесь чувствую, совершенно неприемлемы и должны быть очищены от скверны и хаоса, а в некоторых отношениях совершенно изменены. Иными словами, живое и неудержимо движущееся вверх счастье возможно только с помощью извне, и если когда-нибудь я по милости Божией попаду в такой мир, то это будет сделано помимо моей воли и мир этот будет создан не мною.
Кое-что, конечно, от меня зависит. Своими поступками и движениями души я определяю свою будущую жизнь и своё посмертие, но законы, посредством которых это происходит, оторваны от моей воли и мне не ясны. (Кстати, для меня очевидно, что так называемый закон кармы или воздаяния за дела и мысли, часто далёк даже от справедливости, этого удела суровых людей и богов, и карает несчастных за слабость или незнание. Я не вижу здесь воли Божией. <Закон неизбежного воздаяния действует в безблагодатной области. Благодать же влечёт за собой и прощение. Но снискивается она смирением и покаянием. Безблагодатность есть результат добровольного невежества и предательства своего сердца.>
И вот в свете такой самонедостаточности особенно понятно, сколь мучительно душевное одиночество человека в этом мире. У меня такое чувство, как будто я оторван от настоящего бытия, и хотя внешняя действительность большей частью ощущается мною как призрачная, ненастоящая действительность, я жажду её коренного изменения в сторону таинственной и сокровенной гармонии внешнего и внутреннего, когда между тем и другим нет уже такой чёткой границы.
Кстати, у меня, к моей радости, нет желания поднять Бунт против этого мира, что-то яростно доказывать в пользу его несправедливости, надрывно выжимать из себя доказательства своей экзистенциальной правоты перед ним. Мне нечего здесь доказывать – для меня это безусловно, как дважды два. <И всё-таки мир этот перед нами прав в том, что он нас чистит и смиряет. Когда нас смирят и очистят, мир этот для нас кончится, мы вернёмся Домой…> … Я просто чувствую Истину внутри себя и могу противопоставить её любой внешней лжи, любому давлению извне.
Ты интересуешься, что я думаю о киноискусстве, театре, музыке и что мне вообще нравится. Я хочу сказать, что наибольшее впечатление на меня производит музыка. Она занимает огромное место в моей внутренней жизни … В ней я нахожу всё, что меня так трогает и что мне так дорого. Это и любовь, и тоска, и даже счастье. Есть музыка абсолютно неисчерпаемая и непостижимая, необычайно воздействующая на меня. У меня есть такая установка в восприятии музыки: за каждой глубокой композицией, вызывающей в моей душе всплеск чувств, ощущение таинственного, тоску, радость, ликование, умиление и другие сияющие зарева внутреннего мира, стоит нечто реальное, действительно существующее. … Музыка чужда этому миру, она пришла сюда вместе с человеком. Человек, посланец иных миров, принёс сюда эту волшебную гармонию. Музыка появилась сразу, когда в отдельных представителях рода человеческого начало просвечивать их высшее естество. Чем совершенней становился человек, тем совершенней становилась музыка. Я не знаю, символ ли музыка или искажённая лишь другой материальностью реальность иных миров. Быть может, в иных мирах музыка остаётся символом.
Вся моя внутренняя жизнь имеет в своём основании веру. Как она пришла ко мне, я написал в первом письме. Основание было бы, конечно, уже совершенно непоколебимым, если бы я непреложно знал, и видел, и помнил. А я слеп и ничего не помню. Но вера – это очень глубокое чувство, недаром она положена в основание жизни огромным количеством людей. Вера рождает уверенность (а это совсем не робкое чувство), ощущение столь сильное и непреложное, что кажется, как будто знаешь, но только не помнишь откуда. Я уверен, что возвращение памяти будет лишено удивления. И вот я верю, что музыка, настоящая хорошая музыка, течёт из миров иных, ослепительных и прекрасных, там где море любви и красоты, счастья и радости, деятельности и полноты жизни, значительнейшей и глубочайшей явной тайны… Всё это есть в музыке. Есть также в ней восторг, восторг человеческого существа, прикоснувшегося к полноценному бытию.
Я многое понял, слушая музыку. Я познаю разнообразие бытия, слушая музыку. Я обогащаю свой духовный опыт, слушая музыку. Есть потрясающие чувства, которые я испытывал, только слушая музыку. Настоящая музыка приходит к нам из иных миров и сама есть прорыв в иные миры.
К сожалению, классическая музыка здесь для меня представлена чуть ли не одной «Лунной сонатой», раскрывающей глубину и величие человеческой души и выражающей собою высшую и крайнюю степень отчаяния абсолютно незапятнанного человеческого существа, а вернее той его глубочайшей и истиннейшей части, которая всегда остаётся чиста и которая и проявилась так ярко в этой неземной музыке. Нужно, конечно, ещё вспомнить о Бахе, но это уже другая музыка – я чувствую в его известнейших и лучших вещах сверхчеловеческую мощь и также высокое величие.
… Говоря о современной музыке, я могу назвать несколько групп и несколько композиций, настоящих жемчужин … Я знаю пять-шесть таких композиций у группы «Tears for fears» («Слёзы от страхов»). Три-четыре из них <«Head Over Heels» «Advice for the Young at Heart» «Everybody Wants To Rule The World» «Sowing the Seeds of Love»> … выражают для меня радость, счастье и всеобщее, могучее, трубящее в тысячи могучих труб, ликование Свету. Ещё одна песня называется «Laid so low» («Положенный так низко»), у которой, кстати, есть потрясающий клип. Это глубоко светлое и кристально чистое творение о том, как тяжело и грустно жить, а также ещё о каких-то свежих, безграничных и свободных просторах, воображение которых вызывает у меня разрывающую сердце тоску. Ещё одна песня этой группы называется «Shout» («Крик»). Это сильнейшая вещь. … Там алмазно-твердый заряд воли; воли, которая, будучи дана человеку, не иссякнет на всю его жизнь и своею силою преодолеет любые препятствия. …
Я так подробно останавливаюсь на своём понимании и чувствовании этих песен потому, что каждую из них воспринял всею своей душой и каждая из них стойким кирпичиком вошла в строение моей личности, стремящейся к росту.
Две мои самые любимые на данный момент композиции: «Голубая симфония» «O.M.D.» («Оркестровые манёвры в темноте») и «Where the streets have no name» («Где улицы не имеют названий») группы «U2» («Ю ту»). … К ним примыкает песня Enya «Caribbean blue» («Карибская синева»), полная любви и сострадания, успокоения, ласки, льющаяся ко мне в сердце из родного Дома, зовущая меня туда, до боли родная и знакомая, исходящая ко мне от существа, желаннейшего и ближайшего, любимого мною до непередаваемого никакими словами ощущения. Нужно ещё сказать о чистейшей и благороднейшей, именно благороднейшей, песне группы «A-ha» <«Hunting High And Low»>, в середине которой слышен крик чайки и хлопанье её крыльев – символ свободы – и удивительнейшей красоты короткий проигрыш – простор, свобода, красота и … какая тоска по всему этому! Это песня также о благородстве и чистоте человеческой души, а также о той сверхнапряжённой борьбе, которую ей здесь приходится вести. Той самой борьбе, о которой пел Виктор Цой в своей песне «Легенда»:
… В горле комом теснится крик.
Но настала пора – и тут уж кричи не кричи.
Лишь потом кто-то долго не сможет забыть,
Как, шатаясь, бойцы о траву вытирали мечи.
И как хлопало крыльями чёрное племя ворон;
Как смеялось небо, а потом прикусило язык,
И дрожала рука у того, кто остался жив…
Я здесь написал о зарубежной музыке только самое основное, то, что нужно было написать, коль я уж заговорил об этом. <В 1994-95 гг. прибавилась ещё музыка «Pink Floyd», «Eloy», много электронной спокойной музыки (Jonn Serrie, «Тэнжерин Дрим», Майкл Олдфилд, Петер Мэргенер и многие другие).>
Кстати, я очень уважаю личность и творчество Виктора Цоя. Меня восторгает величие души, открывшееся в этом человеке, а также его путь, от простого, немного странного парня с ночных улиц к человеку колоссальных масштабов личности, осмысливающему бытие и Мир, становящемуся над этим Миром. И дальше – уж совсем удивительно. Он потеплел, подобрел, оттаял, не теряя масштабов, просветлил свой душевный состав и ушёл от нас, лично у меня, вызывающим чувство, близкое к преклонению (я, конечно, сужу по его песням). Одно из первых ощущений тайны, величия, масштаба бытия и человеческой души в нём я пережил, слушая альбом «Группа крови» группы «Кино». Мне было тогда 14 лет. Самые потрясающие там песни: «Группа крови», «Я ухожу» и «Спокойной ночи». Слушая же песню «Сказка с несчастливым концом» из альбома «Звезда по имени Солнце», дивясь этой глубине, этому величию (ещё раз говорю: это не имеет никакого отношения к гордыне – кто скажет, к примеру, что ангелы горды?), этому отношению к окружающей действительности – не как к неоспоримой и освящённой уж не знаю кем данности, а как к «странной сказке с несчастливым концом на экране окна», я понял, что в человеческой личности есть частичка Того, Кто всё это создал и всё это поддерживает. Я понял это именно в момент прослушивания песни. А разве не трогает, не задевает за что-то сокровенное в глубине существа песня-молитва этого благородного и сильного человека:
Солнце моё, взгляни на меня.
Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох, дай огня.
Вот так.
… И наконец, песня-прощание – «Следи за собой»: уходящий в лучезарные просторы человек-великан (это я слышу в проигрышах песни), предупреждающий остающихся братьев о «космоса чёрных дырах», жертвой одной из которых он и стал – как будто знал. Теперь там – наш человек, просто в доску наш – брат, тот, который был среди нас Виктором Цоем.
Здесь к месту вспомнить и о Константине Кинчеве. Он гораздо менее мне близок и его творчество во многих своих гранях, как мне кажется, спорно. Но то, что ему знаком Свет, я ручаюсь. Кинчев иногда даже просто мудр и говорит о жизни и любви. Было время, когда я часто повторял про себя слова одной его песни, близкие мне и по сей день:
Я… начинаю путь.
Быть может, в их котлах уже кипит смола,
Быть может, в их вареве ртуть,
Но я начинаю путь.
Я… принимаю бой.
Быть может, я много беру на себя,
Быть может, я картонный герой,
Но я принимаю бой.
Больше всего мне у него нравится песня «Всё в наших руках». Там есть очень светлые и мудрые слова:
Что проросло, то привилось.
Звёзды слов или крест на словах;
Жизнь без любви или жизнь за любовь –
Всё в наших руках.
Конечно, все тексты песен без самой музыки, без голоса её творца, его интонаций, сами по себе говорят не слишком много – нужно слышать саму песню, чтобы воспринять красоту и мудрость её текста. В заключение этой темы скажу ещё, что если бы не было в моей жизни музыки, то, может быть, и не было бы меня, такого, какой я теперь есть: мой духовный опыт был бы гораздо беднее, жизнь – безотрадней, характер – ещё сумрачней. Музыка в моём теперешнем положении – это одно из того немногого, что ещё радует меня во внешней жизни, что несёт в себе Свет истинных вещей в мою подлую и ложную жизнь.
Нечто схожее можно сказать и о кино, хотя для него это применимо в меньшей степени. Кино я воспринимаю как сконцентрированную человеческим гением реальность, реальность из действительности (ибо не вся действительность есть реальность; реальность же разбросана в ней клочками). Под реальностью здесь я понимаю не какие-то конкретные цельные явления, но то от ослепительно-оглушительной, достовернейшей и правдивейшей многозначительности, что есть во многих цельных явлениях: в отношениях мужчины и женщины, в общении людей друг с другом, в окружающем нас мире, в облике человеческом – той ширме, через которую просвечивается человеческий дух, в красоте природы и красоте женщины; во внутренней жизни человека, которая в кино становится явной и потрясающей для зрителя (музыка и тут на первых ролях). Такое кино я вижу не часто, но потрясение от него даже больше, чем от музыки. Мне очень нравятся фильмы Марка Захарова; особенно «Тот самый Мюнхгаузен» и «Дом, который построил Свифт». Это очень глубокие и эмоционально насыщенные притчи о главном. Нравится мне трогательный фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы». Очень хорошо поставлены Иваном Пырьевым экранизации «Братьев Карамазовых» и «Идиота». Выделю ещё один фильм по Достоевскому – «Вечный муж» со Станиславом Любшиным и Игорем Костолевским в главных ролях. Вот где показаны тайна, масштаб и значительность человеческого общения и отношений между двумя людьми. Впрочем, элементы многозначительного бытия можно найти в очень многих фильмах, в том числе и зарубежных. То, что заставляет задуматься; то, что вызывает любовь; то, что кидает странный свет на наше общение, на нашу жизнь. <После 1998 года мы узнали и очень полюбили фильм «День Сурка» с Билом Мюрреем. Похоже, артист этот кое-что понимает в жизни. Неплохой фильм с ним ещё «Человек, который слишком мало знал» (правда, мрачноватый), и ещё «А как же Боб?». Очень трогательный и глубокий фильм с артистом Робином Уильмсом «Куда приводят мечты», который также понравился и батюшке. Робин Уильямс тоже замечательный артист, играющий часто очень добрые роли. Ещё один фильм высокого умиления – «Форест Гамп» с ещё одним очень хорошим актёром Томом Хэнксом. Замечательна новая экранизация «Идиота», Евгений Миронов сыграл чрезвычайно достоверно и глубоко, а главное – искренно, чувствуется, что он может и должен пойти светлым путём по жизни. Хороший фильм «Осень в Нью-Йорке» с Ричардом Гиром, небезынтересным актёром. С ним же хороший фильм в лучшем духе моего папы – «Первый рыцарь», в котором короля Артура совершенно в духе папы сыграл Шон Оконнери. Значительный, хотя и тяжёлый фильм – «Зелёная миля» с Томом Хэнксом и ещё одним актёром-великаном негром, сыгравшим весьма трогательно. Поучителен фильм «Сбежавшая невеста». Приятный актёр ещё Хью Грант. Джулия Робертс очень талантлива, но склоняется не в ту сторону. Океан кино опасен, много в нём грязи и черноты, как и в культуре целиком. Но есть и ценные жемчужины души. Главное же всегда остаётся в самой нашей жизни. Даже самый хороший фильм – только урок или даже просто приятный сон.>
Ещё немножко о музыке. Мне иногда кажется, что иная музыка что-то говорит мне; я чувствую впечатление от этих слов – никогда и нигде не чувствовал я того, что чувствую в эти моменты. Но что именно говорит мне музыка, я разобрать не в силах, да и знаю, что если бы и понял, никому передать понятое не смог бы: не придумали для таких материй слов. Можно сказать только такие слова, как «свобода», «любовь», «красота», «простор», «свежесть», «полнота жизни»… Но это только как несколько изюминок в сравнении с виноградной лозой.
Я так и не смог передать, сколь большое значение музыка имеет в моей жизни. Скажу просто: когда я прихожу из института, чувствуя себя, как побитая собака, автоматически разуверившийся в существовании чего-либо светлого («нет ничего хорошего, красивого и доброго» – это очень точные слова, выражающие подобные состояния), озлобленный и опустошённый, и вдруг из приёмника доносятся до меня звуки хорошей музыки, душа успокаивается, вместе с музыкой в сердце льётся гармония и утешение.
Бывают моменты, когда я думаю примерно так: «Если такая жизнь продлится ещё неделю, я исчезну, перестану существовать». Но проходит неделя, а потом ещё одна и ещё, месяц за месяцем ничего не меняется, а я остаюсь. Здесь есть два момента. Страдания, обычно, обладают свойством, возрастая до предела, обрываться – будь то потеря сознания, смерть или умопомешательство. Эти же страдания заключаются, в основном, в подавлении сознания – это есть мука неосознанности, когда сознание сужается в моём случае до циферок и текущих долгов по учёбе. Нельзя думать о том, о чём бы ты хотел думать, а нужно думать о том, что вызывает у тебя отвращение или безразлично тебе. <Всё это от несмирения и маловерия. Папа правильно всегда говорил мне, что нельзя быть настроенным на постоянный кайф, он следил за моей учёбой, но никогда не мог объяснить духовно, в чём смысл моих занятий. Все его объяснения сводились к страху перед возможным будущим и только угнетали и без того угнетённую мою бедную душу. А ведь исполнение долга есть путь к блаженству. Никто мне этого тогда не мог сказать. И поэтому я страдал.> Это … душевная мука, когда ты радуешься, если замечаешь, что у тебя ещё болит душа, и она может длиться очень долго; но, как и все страдания, она кончается, сначала на время, а потом и на совсем. Я уже много раз замечал, что даже самые неприятные и продолжительные ощущения кончаются, а я остаюсь и притом тем же. Очень точно сказано: «Не дай Бог человеку пережить всё то, что он способен вынести». Правда, для меня это утешение единственно.
Но есть ещё и такие слова: «Чем ночь темней, тем ярче звёзды». Ночь моя темна, но минуты озарения очень глубоки и насыщены. Таких минут у меня почти и не было в каникулы: вокруг всё было серенько и внутри тоже. Появилось ещё одно страдание – бессодержательность времени, тяжёлая, ватная голова, вечное потягивание и зевота. <А это уже от праздности и пренебрежения физическим трудом, от неумения правильно строить свой досуг. Всё это приметы общего нездоровья жизни, оторванной от своих духовных корней.> Причём, даже если и не пересыпать, пустота времени, тупая, не вмещающая ничего высокого голова и тупость внешнего и внутреннего мира остаются по крайней мере до вечера. Ощущения не столь мучительны, как описанные выше, но там, где есть хоть что-то от настоящего страдания, то есть таинственной субстанции, вторгающейся в человеческое существо и обесценивающей в плане сознания данный момент бытия, там не может быть и намёка на счастье. Счастье же есть очень важная категория. Это ощущение, свидетельствующее о достойном человека уровне бытия, о бытии, предназначенном человеку Господом Богом. Появление счастья свидетельствует о вступлении человека в полноценное бытие. Счастливые минуты свидетельствуют о прикосновении человека к этому драгоценнейшему достоянию. В нормальных мирах, где воля Божия правит в каждом уголке времени и пространства, полноценное бытие есть неотъемлемая составляющая существования …, а стало быть и счастье там правит бал.
<Всё, здесь описываемое, есть нетерпение, обличающее жизнь не по Богу, слабость внутренних сил, слабость веры. В жизни с Богом страдание также становится благословением души, уча общению с Богом в молитве, смиряя, сокрушая, делая добрее. Хотя и в том, что я тогда писал, была своя правда. Главное – я не считал себя грешником в сердце своём, а потому и роптал. А для грешника путь к блаженству лежит через терпеливое и благодушное несение креста. Кончится грех – кончатся страдания. Победит грех только Сам Бог, мы же должны дать Ему место в себе и в своей жизни, чтобы Он мог это сделать с годами, через смерть и после смерти…>
И я начинаю задумываться: если я учусь – и страдаю, каникулы – опять страдание, то что же такое вся моя жизнь? … Всё же тьма не протягивается на весь спектр времени, даже в любой отдельно взятый день, и в каждый день случаются бердяевские «счастливы минуты». (Он говорил, что счастье в этом мире невозможно, возможны лишь счастливые минуты.) … Счастье я вижу не в довольстве, а в полноте и глубине чувств и мыслей, в проскальзывающей из иных миров полноте жизни; в любви – твоей и к тебе.
И всё же я крайне не доволен и жажду перемен. Ни внешняя действительность, такая, какой я её вижу и ощущаю, ни я сам, каким себя нашёл, проснувшись, и каким ощущаю себя каждое мгновение этого полубытия-полунебытия, меня в корне не устраивают. <Но всё это, брат, как раз то, чего ты заслуживаешь. Более того, всё это ещё великая милость Божия к тебе, тупому ослу. И чтобы получить большее от Бога, ты должен сначала оценить сполна то, что уже имеешь, потрудиться над своим достоянием годы и годы, дождаться плодов, возблагодарить за них Бога и через завершающие испытания быть готовым в смирении и любви предстать перед Господом.> Я очень хорошо понимаю песню Цоя «Мы ждём перемен». Это не политическая песня, это песня о том же.
Сигареты в руках, чай на столе – эта схема проста.
И больше нет ничего – всё находится в нас.
«Перемен!» – требуют наши сердца.
«Перемен!» – требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен:
«Перемен! Мы ждём перемен!»
И я понимаю, что я должен идти вопреки, должен писать вопреки, должен быть вопреки. Моё творчество, если таковое состоится, противостояние Миру, то, что я противопоставляю вовне зверскому давлению Мира. Здесь «быть или не быть». Что получится из меня к зрелости? Погрязну ли я в болоте? Предам ли идеалы своей молодости или войду в силу и начну приносить плоды? Всё это решается сейчас, во время этой треклятой учёбы.
Я не признаю совершенное оправдание через необходимость. То, что необходимо сидеть в нечистом месте, отнюдь не оправдывает этого положения <правильно: это результат греха>, не делает его менее отвратительным и не должно вести к ужасному и омерзительному сращиванию человека с новоявленной «родиной», к превращению его в атрибут клоаки. Гнетущая и роковая необходимость, пришедшая, возможно, с твоего согласия, данного в иных мирах, не должна заставлять тебя подавлять в себе желание выбраться из смердящей ямы на чистое, светлое и просторное место.
Я хотел бы быть понятым правильно: я, конечно, вижу всё то хорошее, что есть в этом мире. Красоты природы; потрясающее небо, солнышко, море; здоровый сон; спорт; красота, сила и тайна женственности; семья, дети; творчество; ощущение радости жизни… Но, согласитесь, чаще всего мы видим здесь другое: тяжёлый физический и интеллектуальный труд, борьба за место под Солнцем, злоба и равнодушие, скука досуга, а то и нищета, унижение, грубые физические страдания… Да и блага все эти ущербны – с червоточинами, гнилью и разочарованиями. И это всё я считаю мелочёвкой в сравнении с кое-чем другим. Это «кое-что» проявляется очень по-разному и залегает очень глубоко. Я вспоминаю (и надо сказать, без всяких усилий) об одиночестве человека в этом мире и невозможности живого общения, о пустоте, вакууме, окружающем душу человеческую, о сомнениях и неверии, о глухой и безнадёжной тоске неизвестно по чему и по кому, о еле теплящейся надежде неизвестно на что, о странных слезах, появляющихся при слушании самой красивой и таинственной музыки, о безысходности бытия. И ещё – о самом страшном и, боюсь, уже совершенно невыразимом, заставляющем вводить леденящее душу понятие: «полунебытие». Здесь что-то, связанное с категориями сознания, а стало быть, с глубочайшими из всех существующих понятий (исключая трансцендентные категории Божественного). Можно вспомнить о непонятных и крайне мучительных страхах, постоянных искушениях, грязных, порабощающих и отдаляющих от Бога и, соответственно, от самого себя, грехах… Отсюда, думаю, понятно происхождение столь сильных выражений предыдущего абзаца: мне уже давно не до шуток. И мне говорят, что это мой Дом. Какая насмешка… <Всё это описание души, пребывающей на земле вне Церкви Божией. Я лично не был виноват в этом состоянии, я нёс на себе состояние своих родителей, близких и всей страны. Виноват я в том, что не вышел из него раньше, ещё в году 1992-м, что задержался во мраке, затянул и осложнил свой выход к Богу. В Церкви же всё сглаживается, мягчеет, закругляется присутствием в жизни утешающей благодати Божией. Тягота ещё остаётся, но она покрывается надеждой, твёрдой верой и ясным предощущением избавления и уже окончательного счастья. Имеющий уши слышать – да слышит.> Слава Богу, слава Богу, мне дозволено краешком глаза видеть альтернативу. Я ещё её вижу, уже и ещё… Я отчётливо ощущаю, что это дар и дар, мною незаслуженный, постоянно каким-то чудом преодолевающий ночь и почти полную безысходность этого мира, уходящий и возвращающийся почти помимо моей воли. Речь идёт о достаточно скромных вещах – «всего лишь» прорывы фантазии, и не стоило бы вообще обращать на это внимание, если бы не их потрясающее воздействие и какой-то внешний, пришлый характер, явно не вмещающийся в рамки обычных фантазий на житейские темы. Как будто мне кто-то дал эти картинки и образы, преимущественно чувственные и эмоциональные. Я очень боюсь, что меня когда-нибудь покинет и это. Но сейчас мгновениями я ощущаю альтернативу привычному бытию; альтернативу ошеломляющую, ослепительную.
<Наверное я не очень точно описал своё тогдашнее утешение, так как теперь знаю, что святые отцы призывают не мечтать и не фантазировать. Но я-то думаю, что это не фантазии: это глаза веры, прозревающей то, что должно быть. Пусть гадательно, как сквозь мутное стекло, но всё-таки прозревающей. Вера ясновидяща. Она знает о любви, об умилении, о братстве и свободе, о блаженстве безграничных, трогательных, всерадостных возможностей. Это то, чем питаются ныне мои дядья и отец. Да не обижаются они на меня, но это моё наследство им после моего прихода в Церковь. Тогда, когда это было моей пищей, они ещё плавали в мутных водах философии и полуневерия. Однако и то правда, что благодаря им мне уже не пришлось проходить эти стадии поиска Бога. Я слышал их пьяные философские споры с младенческих лет и рано сумел понять, что они ни к чему не ведут. И мне не пришлось плавать в тех страшных тёмных безднах, которые пересекли они в своей жизни. Они – в основании моего пути, и я обязан попытаться, с Божьей помощью и с Его благословения, донести им ту Истину, тот Свет и Утешение, и Надежду, и Мир, и Любовь, и Великое Упование, и Покой, и Радость, которые Господь показал мне, к которым привёл меня…>
В любом случае, я всегда помню и ощущаю себя здесь гостем: мне всё здесь чуждо. Мне не нужен успех на каком-либо поприще, кроме сокровенного. Я равнодушен к деньгам и вытекающим из них материальным благам. Мне противна власть; я не хочу идти на поводу своего тщеславия, добиваясь славы: я не солидарен со своим тщеславием; я равнодушен к своему общественному статусу. Истина внутри меня, я центр Вселенной, я абсолютно самоутверждён <увы, но здесь попахивает и духовной гордостью>. Честолюбию просто нет места. Всё то, что действительно притягивает меня в этом мире, как то просторы, раздолье, красота, любовь, я ощущаю как просвечивание настоящих, свежих просторов, истинной и счастливой свободы, чистой и потрясающей красоты, прозрачной, как родниковая вода, мощнейшей любви, а потому воспринимаю как притяжение иных миров. Вот и получается, что я здесь гость. Настанет момент, когда я, такой же, как сейчас, скажу себе: «Сейчас», и почувствую своё непоколебимое бытие в тот момент времени (так я делаю частенько, чувствуя, что ничего не меняется), а через минуту я уже покину своё тело. И если Господь позовёт меня в иные миры, я в любой момент, презрев сиюминутную и ограниченную боль близких, способен, не сопротивляясь в душе, покинуть сию скорбную обитель. <Во как был уверен в своей праведности; и невдомёк мне было, что смерть не шутка, что ещё очень потрудиться надо над тем, чтобы она была светла и полна надежды…>
Пока же я здесь, я вижу смысл своего здешнего бытия, как и всякого другого своего бытия, в служении Пославшему, в исполнении Его воли, в прославлении Его Имени. Всё это очень глубокие и обширные понятия, выраженные, на мой взгляд, в символах; долгое время я не понимал и с отвращением отвергал их. Сейчас же я думаю, что всё, чему я так радуюсь, к чему стремлюсь и чего жажду, есть служение, исполнение и прославление. Любя, тоскуя, надеясь, веря, творя, борясь, молясь, я делаю то, что хочет от меня Отец. Увы, в этом мире служение также и в страданиях, в несении своего тяжкого креста. Это, быть может, тоже борьба. Рядом со мной трудятся и другие гости – братья мои по Духу и по Пути от Начала и до Конца. Но … я жажду, томлюсь и еле стою на ногах в этом душном полунебытии, и эти построения, когда я дошёл до них, сперва были для меня почти просто пустым звуком. Одно дело достичь чего-либо умом, понять, и совсем другое дело ощущать и жить в этом. Пока вокруг меня пустота, а внутри – странные фантазии, чуть-чуть от веры, немного от надежды и кусочек Истины <а где любовь?>.
… Писал я это письмо больше месяца, три недели ушло на переписывание в чистовик (в виде черновика письмо для постороннего нечитабельно). С моей стороны вообще почти подвиг то, что я его всё-таки дописал, вопреки всеподавляющей и всеохватывающей мясорубке, где я имею честь проходить обучение. Здесь я покамест обрываюсь, передав, однако, привет Инге, Игорю, дяде Боре и тёте Гале.
P.S. Ко мне иногда приходит мысль: Богу всё возможно и прошлое можно изменить. Когда мы подойдём к Нему так близко, что Слава Его будет на наших лицах, мы не только будем помнить и переживать всё прошлое в мельчайших подробностях, гораздо острее и глубже, чем это происходит сейчас (это перспектива не из самых далёких), но и сможем вырвать из сердца прошлую боль, которая до этого не утихнет в памяти; мы сможем изменить прошлое, стереть с него уродство и грязь. И вот я говорю вам, что мы вернёмся обратно в каждый момент времени и изменим его, сотрём тьму и страдание; мы озарим всё Настоящее Светом истинной Вечности. Будут исправлены все ошибки. Гармония войдёт в каждое мгновение Бытия в каждой точке Вселенной.
<Когда в нас не будет больше ничего мрачного, мы также не будем в силах вспомнить мрак, мы перестанем его понимать. Возможно, даже смеяться будем. И самые страшные муки могут оказаться дверью в величайшее и нескончаемое блаженство, а если дверью, то и сами они становятся началом и частью блаженства. Всё получит иной смысл, ибо во всём будет только Бог.
Надо смотреть правде в лицо. Есть муки, есть суровая и страшная мгла, покушающаяся убить душу. Но и она несоизмерима с грядущим блаженством, в котором потонет всё.
Тот же, кто знает Бога и может предвкусить блаженство, тот уже здесь на земле имеет ТЕРПЕНИЕ, превосходящее все тяготы, испытания и страдания. «Кто Бога знает, тот всё терпит», - сказал святой Феодосий Кавказский.>
конец февраля – 27 марта – 18 апреля – 12 июля 1993 года

на фото я с мамой в Лазаревском, 1993г