Шар

Вот поплыли тени, отражается чье-то зазеркалье и фары мнутся в очереди, кто-же заскочит в моё окно? Белый плен, подумал я, белый безмятежный плен окутал улицу и набережную, а снег всё еще такой холодный?
Я открывал окно, разрешили, я открывал для себя первый снег, до этого, моё потрясение было подобно эпилептическому припадку, я ощутил, а сейчас он *хруст снега* да, холодный как его улыбка. Понаблюдав пару минут за опустевшей улицей, от зыбкого холода я отступил и покинул свой пост, закрыв дверь в иной для меня мир, отправился спать.
Ночь никогда не приходила одна, она всегда являлась с своими сыновьями, дом обретал очертания живого существа и мог шевелить своими гостями оставляя меня на моем втором посту – кровати. Скрипящая спинка и похудевший от времени матрас притворялись, что были на моей стороне, я всегда чую измену, но до этого момента надо мной не нависала угроза удара в спину, и это случилось, необратимая для меня, длинная мать-ночь. Сутулясь в прямоугольном лежаке, я нащупывал в черной субстанции путь моей мысли, но каждый раз соприкасался с предметами и диковинным интерьером моей эгоистичной комнаты, а спасение для моего взгляда таилось в самой светлой её части, откуда я мог жить, по-настоящему существовать среди всех этих кукол и кукольных домиков, машин и постановочного смеха, только мне никогда не давала покоя одна наивная мысль – журчание речки – почему мне так знакома эта потрясающая работа звукооператора?

Проснувшись, я нащупывал глаза, трогая их, будто боясь потерять, трогал своё тело и ощущал – благо чувствую. В голове играла мелодия в три - четыре аккорда, незатейливая. Вспоминаю, что засыпал снова думая о воде, казалось, будто её придумал хитрый Демиург. Я считал себя единственным существующим, но как тогда я забыл, что есть рук моих творение? Наступать с хрустом на мой лиловый линолеум казалось привилегией, мои ноги казались такими неудобными, им не подходил этот блеклый телесный цвет, его следовало бы изменить.
Завтрак начинается без подготовки все готово, пару капсул с витамином и сироп с пробиотиком, желудок трещит как сверчок, но мне сказали, это усваиваются сверхбольшие доли полезных веществ в микрообъеме. Странно, что когда я их проглатываю, всегда обращаю внимание на треугольный циферблат, и, как обычно, он кажется мне довольно уместным в трапезе, но время не съедобно, по моим наблюдениям, у его цифр ненастный аппетит.
Эта ночь прошла, миновали смятения, отпустило зыбкое чувство полноты, аналогично преследующее меня при разглядывании самого себя в квадратном зеркале. Пробирает дрожь при мысли, что сегодня встреча с самим собой неминуема. Но это подменное ощущение, я страшусь более знания о том, что я не единственный и не все для меня – чушь, прилипшая ко мне, рожден тут и посты тут, смотрю здесь и всегда туда, а оттуда – лишь театр для моих красивых глаз. Четыре часа, четыре части улицы, четыре таблетки, мне четырнадцать, так написано в блокноте, и они говорят одно и тоже. Я подозреваю, нам нужно собрать совещание и узнать кто из нас придумал звук воды. Я, конечно, уверен, что он был придуман мной, но что-то не давало мне свыкнуться с этой вражеской мыслью. Мой ежедневник был тесен от революционеров моего сознания, всегда вписывал их по порядку, далее, после того как я завершал охоту на ведьм, ставил точку и весь саботаж от их вредных дел исчезал бесследно.

Лучи коснулись моей отметки, оставленной на окне как раз для таких временных перемен, и я осознал близость заката, очередной шедевр моих тонких рук - и как я уместил такую чудовищно огромную проекцию гигантского раскаленного шара, ума не приложу, но покажу сам себе своё детище. Все было готово, я расстелил перину, забрался на стул и лицезрел всепожирающие эпохальные сгустки лилового, красного, оранжевого – цвета циферблата. Всякий раз разгоралась в груди от увиденного такая силища, подвластная и неподвластная, да хоть какая, любимое моё время. Истинное наслаждение подговаривало меня на дебош против интерьера, окружавшего меня, заговаривало мои глаза закрыться и смотреть внутрь.

Но как я и полагал, 3 таблетка всегда мне помогала пережить мою солнечную болезнь, как говорили они, вернее я себе. Становилось теплее без заката и после этого приходилось ждать то наполняющее чувство, хоть и не без обмана, моей болезни, которую я претерпевал ради увиденного жар-шара. Я герой, кричали мне за окном, для тебя сгорает шар, небо розовеет для глаз твоих, представлял я, не опасаясь, только тогда и никогда больше.

Черный цвет и квадратное стекло в углу. Вспоминая шар, я полагал, что желтое и круглое обычнее, естественнее, но разве неосязаемое может быть настоящим? Разве не потрогав себя с утра, я не растворился бы? А глаза мои, куда бы они исчезли, если я хотя бы на одну ночь их сомкнул и перестал трогать? Но этот теплый шар, в нем столько разного, но подходящего одновременно, какая странность. Эта ночь, ничего особенного если бы не одно но, я забылся, хотя они мне грозились быть на посту, всегда на чеку и вовремя принимать таблетки. Но я забылся в этом состоянии, когда сомкнул свои бодрые глаза. Сегодняшнее тепло, я слышал, было сильнее обычного, кажется с потом вышло что-то важное, ругались они, но затихали, как те гости дома – ночь и её дети.

Беспечность и странное ощущение дуновения в кожу, я смотрю, но не владею смотримым, вид, будто с моста сорвали фонари и облепили их брусчаткой, а мой пост оказался слишком низко, чтобы я мог разглядеть каждую деталь, какая оплошность, нелепое место. Кожу защекотало в спине, я стоял на обрезанном линолеуме цвета рамки циферблата. Найти виновника ощущений и обернуться я все же смог и обомлел, я был в окружен окнами, это была гениальная смотровая площадка! Приблизившись к подоконнику, я начал всматриваться в противоположную от фонарной композиции сторону – там виднелась удивительная равнина. Прислонив руку к стеклу, я сквозь пальцы всматривался в зеленую плоскость. С каждой минутой светлело, прояснялся пейзаж, наполненный цифрообразными трубочками разного кроя, сливаясь с удивительным горизонтом.
Что-то поднималось из-за тучной зелени. Кажется, я понимал, что следует за этим светом, круглый свет ведь мог исчезать за блеклыми домами за моим окном, но восставать, без расписания, без плана... и тут стекло начало таять, как тает таблетка в моём рту, рука мокла и просачивалась сквозь мою повседневную жизнь, пост наклонился, все меня подталкивало нырнуть к шару-перевёртышу. Оно меня и манило, остальное мне казалось пустяковым, макет на шарнирах, но оно разгоняло черную пустоту. Квадрат и время в его лучах казались игрушками, придуманными глупцом. Я прыгаю к лучам, сквозь личный паноптикум, смех раскатывается смелым грохотом, воздух врезается мне в глаза и щекочет пятки, какой вздор, какая шалость, ни они не голоса, свободный прыжок, но как я тут оказался, в этом посту, напоминавшем одинокую башню, нарисованную в прямоугольнике около моей дрейфующей во тьме кровати. Я так близко, еще чуть-чуть и я в гуще разнообразного равнинного цвета. Порыв, шум журчащей воды, меня разбило, стекло тут же лопнуло и все удвоилось с большей силой. Я чувствовал скрежет, будто спинка кровати рвалась и билась в конвульсиях, большой небесный свет застыл в лучах, все расшатывалось вокруг меня, и сзади я слышал фонарный водопад. Тускнеет мир вокруг меня, я схватился за лицо, прикрывая самые прекрасные глаза.

Вздох, и дикий крик пронизывал мою голову от начала до конца, я летел в безветренной пустоши, журчащая серенада подыгрывала тьме, и казалось, что мир перестал любить мой пост или же я что-то недосмотрел, что-то пропустил, не успел. С каждой секундой страх своей конечности обременял моё сердце. Если бы не тепло, которое я почувствовал в пьянящий сознание момент, тогда, когда перед ночью все черствеет, и окутывает тебя мгла-сестричка, как говорили они. Я им сейчас не верю, чувство согревающее мою ладонь пронизывало всю бесконечную тьму. Моя рука наполнялась россыпью светлых предметов, похожих на летающие кусочки моего завтрака, я их видел, они были около маяка, летающие таблетки с жгутиками, сидели на палках, какие я видел у макетных людей с черными очками.

Они окутали меня с ног до головы, в этот момент я жалел только об одном –почему я не круглый и желтый? Раскинув руки, почувствовал тьму, будто задев, разрезал к своему удивлению по лоскуткам, заполняя пикирующими созданиями, журчащее черное пространство. Ослепив, свет разливался вокруг бурными красками и я услышал своё дыхание, начала исчезать рука, её будто извлекал свет из тела. Все тело погружалось в ванну из вспышек, я неистово закричал от испуга и реальность задребезжала. Мои глаза ослепило и я зажмурился. Открыв их, я оказался на своём привычном посту.

В миг я спрыгнул с кровати, подбежал к окну в попытке прикоснутся к стеклу я остановился. Я начал медленно, со скоростью фонарей и бликов, проникающих в комнату, тянуться к нему. Есть, дотронулся, но ни тепла, ни холода, ни воды, ни грохота... Сердце жалось в груди, я первый раз за свой дозор почувствовал себя одиноким. Мой любимый шар ещё не докатился до моего города, ничего не волновало меня, секунда смешалось с чувством полного упущения, недосказанности. Я накинулся на зеркало, я пытался почувствовать себя, я трогал свои ребра в отражении, целовал глаза, теребил волосы – бесполезно, пришло совсем незнакомое мне чувство, дикое, неподвластное и сильнее законов, расписанных комнатным циферблатом. Схватившись за квадрат, отражавший мою остервеневшую гримасу, я с размаху, наотмашь, с зова разгоряченного сердца, кинул его в мой мир — окно – и осколками наполнилось пространство. Куски разлетелись по всей комнате, рама была выбита, миллиард осколков, кажется, я вдохнул в себя – так резало изнутри, так надрывало жилы. Наступая на отражение, подступая к привычному виду из прямоугольника, желая сейчас же увидеть яркий круг, нарушавший этот острый интерьер жилища, подрывая своей природой, углы и холод, я высунулся наружу и почувствовал что-то иное. Мой мир наполнился всецело, и жалость, и жажда вцепилась в мои глаза, и ноздри озарила палитра невиданных масштабов. Все хотелось, все билось об моё горло, в момент там застряла память и пыталась врываться из плена чувственного бума, глаза наполнились жидкостью и пролились, и память покатилась вместе с ней. Теперь я понял, что журчало по ночам – я узнал свои слезы.

Голова, свисавшая на внешний подоконник, видела основание моего поста. Там на улице стояло что-то похожее на фонарные стенд из той ночи с закрытыми глазами. Оно имело неестественную природу, но манило опознать, дотронуться. Продолжая смотреть на новую реальность, я услышал чей-то голос, и вдруг увидел толпу прямо под моим окном. Люди, действовали неестественно – махали и кричали мне – зачем? Я всего лишь дозорный, зритель. Подлинная жизнь –  подглядывать и проживать, не лучшее ли чувство, незаметно, будто призрак, вглядываться в расписанных кукол и оставаться незамеченным, не я ли Демиург, для меня это мною же и создано намеренно. Мысли взбушевались в голове, все перевернулось с ног на голову, они ушли, я не слышал более никого, кроме своих мыслей, таких разнообразных. Я начал вспоминать слова в ежедневнике, которыми думал, мне показалось недопустимым больше спать в цифровых позах, имитируя то цифру один, то семь с вытянутыми  руками вперед. О таблетки, вас я проклинаю, пронизываемый удовольствием изнутри, я терял что-то важное, тонкие ощущения, что приобрел почти выбросившись, в порыве, из окна.

Они не спороли со мной, не шептали – голоса замолкли, и моя голова была свежа и наполнена смыслами. Я наконец-то предположил, что есть выход из моего скудного лабиринта – дверь из комнаты была забаррикадирована мебелью. Сколько бы ещё я мог существовать внутри своего дозорного пункта остаётся загадкой, но с каждым порывом воздуха с улицы я прозревал, находил точные закономерености своего положения. Я свой собственный заключённый, говорящий чужими словами, услышанными из разговора на улице, дозорный, чей пост стоял на зависти - всепоглощающем чувстве. Другие люди-куклы могли быть за пределами стен, касаться друг-друга, плакать или смеяться, я был лишён этого намеренно, заточенная в замке душа.

Весь интерьер был противоположен естественному укладу вещей, а расписание разибавало неожиданность наповал. Но, казалось бы, светило, горячий шар повторялся, изо дня в день, претерпевая небольшие изменения во времени, никогда не изменял себе. Меня же изменил в полной предсказуемости.

Толпа разошлась, я постепенно справлялся с разбитым прошлым, оно кололо мне ноги. Стиснув зубы, я поднял голову, а над горизонтом всходила надежда, неудобная, жгучая, вечная. Хочу быть таким же беспечным как оно, дарящим и смотрящим. Я кое-что открыл для себя навечно – я не конечен, нет, с ним я чувствую себя с кем-то, и подозреваю, что это не последнее моё открытие, а закрываться бесследно не выйдет, ведь всегда есть рассвет.