Плохая любовь, безвизовый въезд

У голубой лисицы год как болит лапа.
У голубой лисицы год как жизнь ее идет набок.
Ее рыжина разбивается в капли там, где голубая низина
разливается в серо-бурой массе,
как око озеру повержена,
одуванчиковому лужку и воспоминаниям о лете.
И она не знает как его во тьме найти.
И не знает как до дому дойти.
Она расплакалась от нечаянной трели соловья
и внезапно распустившихся листочков мая.
«Расширь и мне пули, – говорит озеро, –
Приблизься запахом скипидара, кипарисовых досок.
Вдохни в меня запах лета, детства, мы моргнули
и не осталось ничего, кроме глупых ответов, вопросов.
Расширь и мне волю».
И лисица слышит его слова.
Слышит словно шум росы в дебошире,
и кивает ему, ее голова
слышит и другие, ранние псалтири
в пломбире зимних берегов... снегов.
Он один в ее мире.

Она стряхивает с себя пылинки грусти
и начинает говорить с улыбкой,
как ни в чем не бывало.

Я не скажу, что она сказала...

А он ей говорит:
«Вот косяк, покурим его в ванне?
Наше последнее, зеленое свидание.
Вот косяк, дам затяжку Анне,
в каждом листочке новое признание».
Достает травку из подвявших сот.
Мед слезами по стволу течет.
Дрожит от волнения его губа,
она тоже от эмоций весьма слаба.
И говорит, зажав его между скул,
странный, ласковый перекур:
«Слушай, помнишь, как летали в Стамбул?
Самолет нас в облако тогда швырнул,
я тебя ни в чем не упрекнул,
просто пыль прозрачную с тебя спихнул.
Пригнул.  Это было вчера,
поднимались мы снова к другим мирам,
на восход, и не поздно, не рано...
Ой болит голова, переполнена ванна...»

Расширь и мне пули.
Она не знает, речь ее нечленораздельна…
Можжевельник скурен в белый понедельник.
Расширь и мне волю.
Лиса в матроске нательной,
только на штанине подтеки от юбки,
я пишу, чтобы не было скуки,
я для тебя окрашена синим,
проси, полюблю, ты только попроси…
Прости, я сегодня туплю.