Ты не знаешь, что это такое

***

Ты не знаешь, что это такое –
как любить, как страдать, как прощать,
как не знать ни минуты покоя,
свою жизнь в твою вещь превращать,

приносить, словно птенчику в клюве,
сколько ран бы он им ни нанёс.
Я жалею тебя: ты не любишь.
Ты не знаешь мучений и слёз.

Жизнь проходит, но всё не проходит.
Повторяется всё как на бис.
Я в надземном её переходе
и смотрю на тебя сверху вниз.

И любви, что закатом в полнеба
над твоею горит головой,
на двоих нам хватило вполне бы
и ещё бы осталось с лихвой.

***

А по утрам прилетает сойка...
Я без тебя проживаю стойко.
Да, люблю, но уже не настолько.
Но ещё не разлюбила, увы.
Всё позабудь, но однажды вспомни.
Цвет облетел, но остались корни.
Лунная ночь поэтичней полдня.
Мёртвые листья милее живых.

Сердце тепла захотело — ишь ты!
Я эту жизнь не жила почти что,
что ты знаешь о ней, мальчишка,
тот, чьё имя в ночи шепчу.
Я не шла, а почти летела,
только душа, никакого тела,
ничего своего не хотела…
До сих пор я за это плачу.

***

Как нестабильны отношенья,
изменчивы, как фазы месяца.
Любовь – любимый шарф на шее,
что тянет на себе повеситься.

О месяца дуга кривая!
Как далеко заводят вымыслы...
Живу, на жизнь не уповая,
коль на кривой она не вывезла.

Что делать с сутью подноготной?
Пенять на зеркало? Пинать его?
Иль вдребезги, чтоб стать свободной?
А может, попросту понять его?..

Взываю к единенью лестниц
и ко всему, что сердцем помнится.
И жду, когда ущербный месяц
любовью доверху заполнится.

***

Нету тебя – пустота в предсердье,
с тобою – холодно и беззвёздно.
Я буду ждать тебя дольше смерти,
а ты придёшь, когда будет поздно.

То, что губы не произносили –
на лице написано ясно.
Всё это, знай, остаётся в силе,
пусть беспомощно и безгласно.

Поговорить бы давно пора нам.
Держится и не поймёшь, на чём всё…
Ты просыпаешься слишком рано.
Мы никогда не пересечёмся.

***

Я пишу о тебе не тебе,
может быть – водосточной трубе,
может быть, облакам, небесам,
где читает стихи мои Сам.

Ты же если начнёшь их читать –
улетучатся буквы как тать,
обесцветятся как молоко,
улетят далеко-далеко.

Мои строчки тебя не хотят,
их пугает взыскательный взгляд.
Оживают они лишь в тепле.
Одиноко им тут на земле.

Их умчит белый конь без подков
в поднебесный альков облаков,
закружит хоровод из планет…
А тебе не нужны они, нет.

***

Мы из разного теста, из разного текста,
но любви моей хватит от самого детства
до сегодняшних дней, а быть может и дальше,
и ни капли в словах этих лжи или фальши.

Я любила тебя в ветхом старом домишке,
а потом – где на коврике Шишкина мишки
стерегли твои сны, и заботливым взглядом
я как будто незримо была где-то рядом.

Когда мир раскололся и быт стал укромен,
когда ты в лазарете лежал, обескровлен,
я ключи неожиданно наземь роняла…
Я не знала тебя, но тебя охраняла.

Во мне столько любви, что её бы хватило
от рожденья до смерти, и всё бы светила,
вместо солнца и звёзд, озаряя домишки,
ты бы мог вместо лампы читать с нею книжки.

***

Остановка наша: кладбище.
А за ней уже моя.
Я бы, может, пожила б ещё,
если б я была не я.

Я верна себе как «Отче наш...»,
и хожу, хожу вокруг...
Как-то вдруг всё это кончилось.
Начиналось тоже вдруг.

Исцеление последует
без рецептов и больниц.
А потом опять потребует
дозы голоса, ресниц.

Вот билет счастливый порванный.
На, себе его возьми.
Цифр слева-справа поровну.
Где же счастье, чёрт возьми.

Ничего уже не сбудется,
и души напрасен труд.
И трамвай уж не заблудится,
неизменен мой маршрут.

Ничего не будет поровну,
сколько там ни колеси.
Просто мне в другую сторону
или вовсе на такси.

***

Я не твой человек, ты не мой человек,               
пропасть вкусов, времён и корней.
Отчего ж так близка эта складка у век
и улыбки чужой нет родней.

Не рифмуются вместе декабрь и май,
не слагается общий коллаж,
и порой я твоя моя не понимай,
только, жизнь, не замай эту блажь.

Ей, не знающей уз, кроме ветреных муз,
забывающей запах рубах,
одиночество сладким казалось на вкус,
если имя твоё на губах.

Пусть кружусь в этом вальсе осеннем одна,
и на счастье исчерпан лимит.
Разделяет нас бездна всего, но она
так прекрасна, что сердце щемит.

***

Опять неспокойно сердечко,               
трясясь над своею сумой,
как слишком бурливая речка,
что не замерзает зимой.

Никак до сих пор не уймётся.
Какой ни терзал бы содом,
лишь только отчаянней бьётся,
но не покрывается льдом.

Порой разрываясь на части
в надежде на светлую весть,
и бьётся, как блюдце, на счастье,
которое где-то же есть.

***

Молчала я что было сил
о самом важном, самом главном,
таком бесхитростном и славном,
что всяк в душе своей носил.

Молчала я, что я люблю,
но за меня шептали листья,
небесные писали кисти,
и рифмы жаждал сыр дор блю.

Я стала с ними в унисон
писать, рассказывать и плакать,
и били стрелы в сердца мякоть,
но жизни кончился сезон.

Сама с собою помолчу
о самом тщетном и напрасном,
но всё равно таком прекрасном,
что мне уже не по плечу.


***
Ручейку не дано породниться с морем,
как беспечной улыбке с солёным горем.
Ты с планеты иной, из другого теста,
из чужого авторского контекста.

Мезальянс, нестыковка, смешенье стилей,
то, что нам небеса бы вовек не простили.
Ангел в ад низвергнется, черти же – в омут...
И поэтому режу себя по живому.

***

И глаза твои почужели,
и слова обросли бронёй.
Неужели же, неужели
мне казались они роднёй.

Мир худой худосочный замер.
Но другим бы он быть не мог.
Мой воздушный песочный замок
на амбарный закрыт замок.

***

Права была судьбы секира,
разбив несомый мной бульон.
От моего смурного мира
ты отлучён и отчуждён.

И что тебе чужие строчки
и откровений боль и стыд,
чужие сны и заморочки,
ты ими уж по горло сыт.

Везла бульон, ты был простужен,
кричало всё во мне: спаси!
Но был уже тебе не нужен,
разбитый вдребезги в такси.

В осколках суп, какая жалость.
Твой пальчик был тогда в крови.
На дне там что-то и осталось,
но лучше душу не трави.

Вновь вырываю как из тьмы я
кусок былого бытия...
Бегут года глухонемые
и в них чужие ты и я.

И что с того, что как впервые,
порой слова мои нежны?
Две параллельные прямые
пересекаться не должны.

Душа была тебе открыта,
но жизнь шершава и груба.
Разбита банка как корыто,
как чьё-то сердце и судьба.

Но кажется, что тот осколок
с тех пор живёт в моей крови...
И как бы ни был век недолог –
хоть каплю счастья – но урви!

***

Не сестра, не подруга, и в общем никто,
но любила тебя очень сильно зато,
только это всё не пригодилось.
И не брат, и не враг, и не друг, а другой,
но всегда всё равно для меня дорогой.
Для тебя моё сердце светилось.

Я в стихах открывала души потроха,
Бог прощал мне безгрешную радость греха,
утешение в самообмане.
Отношения – тонкий такой матерьял.
Ты всё звёзды считал, а луну потерял.
Не заметил, как скрылась в тумане.

В новогоднюю ночь не раздался звонок.
Я-то думала, ты как и я одинок.
И часы били долго и глухо.
Было пусто внутри, во дворе, на земле,
было трудно согреться в домашнем тепле
и желанье загадывать глупо.

***

Бог забрасывал ласковый невод,               
отпуская кого-то потом...
На седьмом я была с тобой небе,
только ты и не ведал о том.

От трагедии близко до фарса,
ноте до не добраться до си.
От меня до тебя как до Марса
или десять минут на такси.

Так писать, словно ангелов слышу,
то ли так, что чертей выноси...
То ль люблю тебя, то ль ненавижу –
относительно всё, относи…

***

Ты принял то, что не могу принять –               
нам лучше друг от друга быть подальше.
Так главное вернее охранять
и крохи не выпрашивать: подай же.

Путь лучше ничего, чем лишь на треть.
На расстоянье видится большое.
Но дерево за лесом рассмотреть
ты не сумеешь, раз оно чужое.

Свобода не изведает родства.
Ограда не нуждается в калитке.
Я чувствую подобье воровства:
лишь силуэт – ни глаз и ни улыбки.

Границу не нарушь, не перейди.
Быть вместе – неразумно, несерьёзно.
Лишь выжженная пустошь посреди.
Бесхозно небо и душа бесслёзна.

В окне стоит из месяца вопрос.
Мороз собрал последние силёнки.
Но я всё забываю – вот склероз –
что ты со мной давно на удалёнке.

Ущербный месяц мертвенно повис,
и звёзды — словно пули сквозь бойницы...
И в нарушенье всех преград и виз
я всё-таки перехожу границу.

* * *

Не съесть, не выпить, не поцеловать...
Да, поцелуй сравним с водой и хлебом.
Любовь не стол, не печка, не кровать.
Люблю тебя не нёбом я, а небом.

Его приоткрывают облака,
и я порой застенчиво и слепо
лучами вместо пальцев сквозь века
в тебе твоё нащупываю небо.

Всё по-другому на его весах,
там души проверяются на вшивость.
Всё совершается на небесах.
Там для меня уже всё совершилось.

Земную оставляю маету
ради того, что боль мою залечит.
Мне разлюбить тебя невмоготу -
как разнебесить иль расчеловечить.

А небо необъятно велико,
так многое в себя оно вмещает.
Даёт всё то, с чем дышится легко.
И лишь безнебья в душах не прощает.


***

Деревья засыпают стоя...
А может быть, они не спят.
А может, это всё пустое –
что тот, кто любит – тот и свят.

Он в светлом городе том не был,
где славит Бога херувим.
Он, может быть, и свят для неба,
но на земле он не любим.

Там лев встречает огнегривый
и вол, исполненный очей...
А на земле всё косо-криво,
и ты ничей, ничей, ничей.

Скрывают город тот ворота,
стена прозрачная крепка.
А за стеною мнётся рота
всех нелюбимых на века.

Ты не любим, чего же боле...
Ни бог, ни Пушкин не спасут.
Всё суждено лишь Высшей воле,
и приговор выносит Суд.

Но как несправедливо, боже,
погибнуть крыльям от копыт.
В чужой душе, что всех дороже –
убит, расстрелян и забыт.

***

Как жизнь моя в безлюбье впишется,
в безлюдье с чуждыми людьми?
Не телефонится, не пишется
и не живётся без любви.

Года стремительно уносятся,
взамен приходят холода,
но вслух никак не произносятся
слова «прощай» и «никогда».

Язык на этом спотыкается,
о тяжесть слова без любви,
и губы намертво смыкаются,
закушенные до крови.

Пусть будет даже на беду мою,
и даже если я молчу,
я только о любви и думаю.
Мне нелюбовь не по плечу.

***

Какая лунная картина
в квадрате чёрного окна...
Как эта ночь неотвратима,
как я безвыходно одна.

Твой голос в трубке раздражённый –
давно знакомый переплёт,
в стихах моих преображённый
в растаявший на солнце лёд.

Но он не тает, он не тает
ни от тепла, ни от огня,
и призрак счастья улетает
туда, где нет уже меня.

Всего каких-то минус восемь,
а Кай уже заледенел,
и он, как сказочный, несносен,
когда со мной наедине.

Летит звонок тебе навстречу,
как к лампе глупый мотылёк.
Как безысходны наши речи,
как ты безвыходно далёк.

***

Я не буду просить звонить тебя,
говорить, чем жива,
потому что лишь по наитию
говорят те слова.

Потому что мне не осилить то,
что тебе по плечу.
Потому что если просить о том –
то уже не хочу.

Упрекнуть и придраться не к чему –
ты корректен и трезв.
А любовь моя искалечена –
вечно свежий порез.

Золотые у принца волосы,
а характер жесток.
От сухого глухого голоса
высыхает цветок.

Я глаза открываю засветло –
словно Бог хмурит бровь,
словно солнце мне туча застила –
нелюбовь, нелюбовь…

***
               
Я для чего, кому я?               
Бог на вопрос притих.
Я с тобой не рифмуюсь.
Но это белый стих.

Мир без любви ограблен
и холодно жильё.
Я наступила на грабли.
Выстрелило ружьё.

***

За тридевять земель живу от сказки
про принцев и Емель.
От сонного тепла, любви и ласки
за тридевять земель.

Где раки не свистят и не зимуют,
у чёрта на рогах,
и где не узнаю себя саму я, 
от радости в бегах,

где Магомед давно забыл дорогу
к Кудыкиной горе,
где попадёшь к заветному порогу
на смертном лишь одре,

где я, в своих запутываясь смутах,
маршрутах и шасси, –
так далеко – в пятнадцати минутах
поездки на такси.

***

По капле тепло убывает…
Боюсь ноябрей-декабрей.
Они в нас тепло убивают,
другое, не от батарей.

Ах, пане-панове, не внове
той песенки зябкая дрожь…
Ищу его в голосе, в слове,
но нет его там ни на грош.

Хоть льдинки не вижу в глазу я,
но холодом веет в тепле.
А я его преобразую
в морозный узор на стекле.

За этим волшебным рисунком
дороги весны не видны...
От голоса веет рассудком
и губы твои холодны.

***

С отстранённым прохладным взглядом,
непонятный, родной, чужой,
тот, что был никогда не рядом,
о, постой над моей душой.

Я люблю всё, что без ответа,
что похоже на сон и бредь,
что не носит серого цвета,
не боится светить и греть.

Из всех слов, что учила в школе,
я запомнила лишь «любовь».
Знала, что это будет вскоре –
ты уроки, душа, готовь!

Никого со мной не стояло –
это был комплимент большой.
Но мне этого всё же мало.
Ты постой над моей душой.

* * *

Как тошен мне роман с душою,
где стол накрыт на одною,
где в зеркале лицо чужое
и я его не узнаю.

В блокноте прошлое малюя,
где полугрежу-полусплю,
жива лишь тем, кого люблю я,
убита тем, кого люблю.

Но будь поласковее ты хоть,
плывущая по воле волн,
стиха бесхитростная прихоть,
беды и счастья произвол.

Как просто открывался ларчик -
на кодовое слово "смерть".
Так лампа вспыхивает ярче
пред тем, как напрочь догореть.

Нет обручального на палец,
но есть любимое лицо.
Ну вот и жизнь закольцевалась.
Моё трамвайное кольцо...
 

***

Как обманчивы обещания
дня, что ждёт уже у дверей...
Утро вечера беспощаднее,
непригляднее и старей.

Я не верю в его пророчество,
верю в то, что парит вдали...
Там летает моё одиночество
на воздушных шарах любви.

Там душа не кончает танец свой,
не боясь ни грязи, ни гроз.
Что же здесь от меня останется,
что не тронет мусоровоз?

И в каком-то небесном неводе
будут выудены, бог весть,
наши жизни, которых не было,
но которые где-то есть.

***

По компу музыка без звука –               
полночный час, соседи спят...
Жизнь без тебя – такая мука,
родного с головы до пят.

Твой взгляд с портрета и с фейсбука –
мне как танталовый глоток,
как эта музыка без звука
или без запаха цветок.

Когда тебя во сне я вижу –
как без меня там одинок,
то потолок уходит выше,
земля уходит из-под ног.

И я лечу к тебе сюрпризом
над миром, что бездарно спит...
Мне никакой закон не писан –
ни притяженья, ни орбит.

***

Как часто мы бываем близоруки
и не умеем в душу заглянуть.
Стихи – всегда протянутые руки.
Их не прочесть – как будто оттолкнуть.

Стихи – всегда движение навстречу,
невольное желание обнять.
И этому бессмысленно перечить,
и это не унять и не отнять.

Иммунитет не справится с любимым,
сколь ни переболела бы орви – 
но, кажется, вовек неистребим он, 
проклятый вирус нежности в крови.

Со временем всё в жизни упростилось,
и точки все расставлены судьбой.
Любовь в моей судьбе не уместилась
и улетела в сумрак голубой.

Но если вдруг удача встанет колом,
сожмётся горло в давящей тоске –
услышишь ли когда-нибудь мой голос,
молчащий на прощальном языке?

***

Я захлопну ворот как дверцу,
словно горло залью свинцом,
чтоб не видел голого сердца,
трепыхающегося птенцом.

Затушую в нейтральном тоне –
не наружу, не напоказ,
чтобы ты ничего не понял
и не видел горючих глаз.

На краю неземной чужбины
я махну тебе плавником,
уплывая в свои глубины,
в мир, который нам незнаком.

Жизнь струится водой сквозь пальцы,
и уносит меня река...
В этом плавном прощальном танце
я держусь за пустой рукав.

Несчастливый летит билетик…
Наша ниша, приют берлог.
Это чувству в далёком лете
оскорблённому уголок.

Под дождём свои слёзы спрячу.
Слышишь, как наш трамвай бренчит?
Этот кофе такой горячий.
Это счастье слегка горчит.

Дальше мне одной до конечной
вдоль по улице ледяной.
А тебе вспоминать то нечто,
что давным-давно было мной.

***

Я с тобой немыслимо нежна –
словно облекаю в облака.
Просто потому что не нужна
и невыносимо далека.

Дремлешь ты, жемчужинка моя,
в раковине сердца моего.
Омывают волнами моря,
как дитя баюкают его.

Спи спокойно, милый мой моллюск,
я храню тебя от бурь и бед.
За тебя я мысленно молюсь,
из себя творю тебе обед.

Я живу и радуюсь вдвойне –
это для меня как есть и пить.
Ничего не остаётся мне
кроме как без памяти любить.

Но хотелось бы в последний миг,
когда мой придёт прощальный час –
чтобы затуманился твой лик
и небесный свет на миг погас.


***

Нет ангелов других, чем те, что в нашем сердце.
Вместилищ нет иных, и Бог тут не при чём.
Средь сладостей земли блаженней нет десертца,
чем мёд любви к тому, кто милым наречён.

Он может быть о том и не подозревает,
что под защитой крыл теперь его чело,
что чувства снежный ком неспешно созревает
и согревает нас, тая в себе тепло.

Моя любовь легка, без слёз и сантиментов.
Лишь тем, что между строк, обходится она.
Мы струны, что звучат у разных инструментов,
но музыка одна, но музыка одна...

Пусть, ворохом стихов заткнувши зев могилы,
средь скалящихся мин и приземлённых морд,
над тем, кого люблю, над всеми, кто мне милы,
шатёр моей любви навеки распростёрт.



***
Единственный способ любовь сохранить –
держаться подальше, подальше.
Тогда не порвётся тончайшая нить,
не будет обмана и фальши.

Сегодня печаль моя выглядит так:
к окошку прижавшийся голубь,
часов монотонный сердечный тик-так
и двор обезлюдевший голый.

Стою на балконе. Какая тоска.
И месяц впивается остро.
Сегодня печаль мне настолько близка,
что мы с ней как кровные сёстры.

И эта родня мне как будто броня,
хотя я осталась всё той же.
Но только подальше, любовь, от меня,
ты так сохранишься подольше.

***

Купила к встрече платье,
как из ажурных струй...
Короткое объятье
и беглый поцелуй.

Мы изредка встречались,
но вот уже пора,
и так всегда кончались
все наши вечера.

Машу тебе с балкона
и отпускаю в ночь.
И этого закона,
увы, не превозмочь.

Опять душа без тела,
опять надежда врёт.
И платье-то надела
я задом наперёд.

С калашного ли ряда
мне подан знак судьбы:
не для меня наряды –
нежны и голубы.

Прощальное объятье,
короткий поцелуй…
Смени мне, фея, платье,
судьбу перелицуй.


***

Любовь умирает, когда не нужна,
когда её нежность другому смешна.
И словно цветок среди вечных песков
она засыхает без ласковых слов.

Но если б могла, я сказала б любви:
о не умирай, умоляю, живи!
Пусть ты безутешна, нездешна, смешна,
но мне ты нужна, мне самой ты нужна!

Пускай ты бездомна, бесплотна, ничья
и выглядишь жалко в глазах дурачья,
но только тебе отворится Сезам,
когда ты поверишь любимым глазам.

Любовь не для слабых и не для юнцов,
не знает она ни начал, ни концов.
Пускай она сердцу с три короба врёт,
пускай никогда-никогда не умрёт.

***

И пока не прояснились               
контуры конца –
без конца черты мне снились
тонкого лица.

Уголок полуулыбки
и волос атлас,
и раскрытые калитки
сумеречных глаз.

Скоро, скоро пробужденье,
отрезвленье дня...
О ночное наважденье,
не покинь меня!

***

Я привыкла никем не значиться,
затерявшись в любой толпе.
То не дождик окошку плачется,
а душа моя по тебе.

Всё ищу у судьбы аналога,
на небесном скачу коне...
Если вспыхнула робко радуга – 
это мост от тебя ко мне.

Вот на небе луны заплатина,
что на смену пришла лучу.
Посмотри, как она заплакана.
Догадайся, о чём молчу.

***

Любви всё равно, какая она по счёту,               
она не умеет, не хочет, не будет считать.
Она только первая, первая, первая, что ты,
и ей суждено, только ей лишь последнею стать.

Её не удержат преграды или канаты,
или какое-нибудь  – какое ещё рожно.
Она настаёт, как будто бы так и надо,
как будто бы это не стыдно и не смешно.

Она не боится обмана, облома и ляпа.
За нею природа, что чувствует, ей каково.
Листва рукоплещет, а небо снимает шляпу
пред тем, что превыше и чище его самого.

***

В месяца родиться разные
нам с тобою вышла карта.
Ты июль собой обрадовал,
я же из начала марта.

Ты живёшь в разгар цветения,
с жизнью жаркого свиданья,
я ж одной ногой с метелями,
на пороге ожиданья.

Ты в обнимку с лесом, с волнами
и с плодов снимаешь пробу.
Я ж ещё зимой наполнена,
лишь вылажу из сугроба.
 
Голос твой – чтоб петь и праздновать,
ну а мой – от плача сиплый.
Вот такие очень разные
мы с тобою, друг мой ситный.

***

Любовь прошла лишь по касательной,
кость не задета, обошлось.
Всё было так не обязательно,
сияло тихо, а не жглось.

Ты не заметил, стало пусто как
и жизней разошлись края...
Как под наркозом, не почувствовал,
что ампутировалась я.

***

Строчки пишутся между делом,
улетают пухом...
Я к тебе и душой и телом,
ты ни сном ни духом.

Сколько чудных ушло мгновений,
а тебе, профану,
фиолетово всё, до фени
и по барабану.

Превратилось платье в футболку,
а карета в тыкву.
Я ждала тебя долго-долго…
А потом привыкла.

***

Вместо моих восклицаний, отточий –
ты ставишь точку легко.
Чувств перепутанный мой моточек
катится далеко.

Ты же его остановишь с лёту,
твёрдой рукой накрыв.
О мечта, воздержись от полётов,
в той стороне обрыв.

Если б не знаки те препинанья –
в космос бы унесло.
Но хорошо – навигатор с нами,
компас, штурвал, весло.

Только в пепел не вбить гвоздочка,
в бездну открыта дверь.
Если ты где-нибудь ставишь точку –
я добавляю две.

И никакой самый чёткий зодчий
не построит меня.
Я на цыпочках многоточий
ухожу, не шумя...

***

Ёжик замёрзший пытался согреться,
но, приближаясь к другому ежу –
только сильнее укалывал сердце,
ранит защита подобно ножу.

Можно согреться, лишь сбросив иголки
и прижимаясь телами к телам.
Дождь ли, метелица, ветер ли колкий,
всё нипочём будет, всё пополам.

И человек – не такой же ли случай?
Хочется-колется сердцу опять.
Что же ты смотришь, как ёжик колючий,
не подойти к тебе и не обнять.


***

Игра та не стоит свеч               
и выеденного яйца,
но я так хочу сберечь
черты твоего лица.

Хмурую твою речь
и улыбку сквозь тьму...
Ни для чего сберечь,
непонятно к чему.

Щей из них не сварить,
душу не обогреть,
только лишь сотворить
очередную бредь.

Это как перестук
в камере за стеной:
ты меня слышишь, друг?
ты там живой, родной?

Значит, и я жива,
значит и впредь одной
мне плести кружева
нежности потайной.

Пробудишься от сна –
что-то произошло?..
Ты и не будешь знать,
отчего хорошо.

***

Любой используя зазор
во мгле, любовь свою лепила.
И даже в дни разлук и ссор
уж я ль тебя ли не любила.

Пусть что-то скажешь как врагу –
ответом будет лишь безмолвье.
С тобой тягаться не могу,
обезоружена любовью.

И у меня одна лишь месть
в ответ на холод и небрежность –
мой пыл и радость, что ты есть,
моя безудержная нежность.

Любовь утешит и простит,
когда мы к ней сердца притулим,
пилюлю жизни подсластит,
провал окна завесит тюлем.

Со слов спадает чешуя
и тает ледяная належь...
Ты тоже любишь, вижу я,
но только сам того не знаешь.


***

Есть слова, от которых хочется жить.
Подари мне хотя б одно.
Чтоб могла бы его в карман положить,
чтоб другим было не видно.

Пусть избито оно за века не раз,
но чтоб сказано только мне.
И чтоб без оговорок и без прикрас,
и чтобы без частицы не.

***

А тот, кто с тобою не спал и не пил –
как там у Марины, – те не близки.
О чём забыли мы – помнит пепел,
кричат нам пламени языки.

Мы думаем, что у Бога – в тылу ведь,
но небо холодное нам солжёт.
Пламя же нежит тебя, целует,
прежде чем до головни сожжёт.

Чудище обло огромно стозевно,
но мы давно живём уже в нём.
Участь наша черна и плачевна,
но очищается тем огнём.

Хочется вечно смотреть, как играют
блики, как тлеют потом угли...
Но ничего, горя, не сгорает –
всё в топку памяти и любви.

***

Обними меня крепко. Здесь всё против нас.
Наша жизнь – это только то, что сейчас.
А потом уже будет поздно.
И когда наконец тебе стану нужна –
будет в трубке тебе отвечать тишина,
только ветер и холод звёздный.

И заплачет обиженная душа,
эту мёртвую трубку не отдыша,
словно в детстве игрушку не дали.
А в ответ лишь звонки в этом мире пустом,
как гудки пароходов и поездов,
на которые мы опоздали.

***

Ветер дирижирует сюиту,
зимнее причудливое скерцо.
Никогда я на тебя обиду
не держала в сердце.

Что бессильно нежное словечко,
что тебе не в радость и не в бремя.
Нам любовь даруется навечно,
только жизнь на время.

Ветер, ветер, тише, не лютуй,
поцелуя вместо
словно в детстве ласково подуй
на больное место.

Только вот пройдёт ли до конца,
сердце – не коленка…
Песня без начала и конца
про любовь-нетленку.

***

Меж нами столько прочных ниточек,
судьбы не пуст ещё сусек,
а я мечтаю о несбыточном,
ищу свой прошлогодний снег.

Я в кружеве каком-то сказочном,
как будто сотканном из сна.
Мне словно что-то было сказано,
что стала эта жизнь тесна.

Так хорошо в прошедшем времени,
бреду одна по той тропе.
Мне розово там и сиренево,
но фиолетово тебе.

Тепло весеннее так липово,
зима уходит не вполне.
Так много снегу за ночь выпало…
Но прошлогодний нужен мне.


***
Пока я живая – я вам расскажу
о том, что понятно любому ежу,
но что неподвластно ещё иль уже
далёкой и близкой любимой душе.

Друг другу потёмки, а надо чтоб свет,
и стынет вопрос, не узнавший ответ,
трепещет былинкой на горном ветру,
ответь же, откликнись, пока не умру.

Но каждый живёт свою личную жизнь,
на вечном балу в одиночку кружись,
выплакивай строчки, зови и кричи, –
лишь эхо раздастся в беззвёздной ночи.

А я б рассказала, навек своему,
как страшно, когда одному – и во тьму,
поняв, что вовек не дождаться уже,
что богом обещано было душе.

***

Не забываться, не расслабляться,
помнить, что ты чужой.
Не обниматься и не сливаться
с тем, что за той межой.

Не обольщаться, что стенки тонки,
не ожидать ответ,
помнить, чужая душа потёмки
и ей не нужен свет.

Слово взрывается как граната,
всё на миг ослепя.
Мне от тебя ничего не надо.
И самого тебя.

***

Улыбка — это лишь маска боли,
не дай бог видеть её во плоти...
От фонаря так светло мне, что ли.
Фонарь, мне ручку позолоти.

Да не руку, а ручку, фломастер,
чтоб не оскудел, не погас бы пыл,
чтобы стала я – «мастер, мастер»,
каким Мандельштам для Сталина был.

Чтоб ты прочёл у меня о том бы,
какая боль на вкус и на вес,
и каково, когда слова бомба
прямо в сердце летит с небес.

***

Всё, что раньше было нашего –
удалит «делит».
У меня ещё не зажило,
всё ещё болит.

Так хотела встретить праздники
как всегда вдвоём.
Только было мне боязненько –
вдруг мы их убьём.

Те остатки прежней радости,
что копила впрок,
что хранила бы до старости,
пряча между строк.

Пусть черта не переступлена,
можно всё понять.
Только крылья как обрублены
и уж не обнять.

Остаётся лишь оплакивать,
сердце убеждать...
Так легко любовь отталкивать.
Трудно удержать.


***

Если резко ты ставишь точку
или тон чересчур высок,
ты крадёшь себя по кусочку,
отнимаешь любви кусок.

Выдираешь себя из сердца,
и из строчек сочится кровь.
Закрывается в сердце дверца,
не пуская туда любовь.

И, в своих эмпиреях рея,
я прошу тебя, не стерпя:
ну, пожалуйста, будь щедрее,
не кради у меня себя.

***

Душа невысоко летает,
как птица об одном крыле,
и мне дыханья не хватает
сказать о главном на земле.

Вдохнуть в себя весь воздух мира
и выдохнуть за тыщи вёрст,
чтоб он сквозь потолок квартиры
дошёл до облаков и звёзд.

Чтоб дальше лёгких, дальше сердца
прошёл бы этот вздох насквозь,
чтоб никуда уже не деться,
чтоб никогда уже не врозь.

И пронести его сквозь годы,
дышать не горлом, не губой,
а всей судьбою подноготной,
одним тобой, одним тобой.

И я уже не буду телом,
а вздохом, взглядом и душой,
тем, что любить тебя хотело
за гранью, за земной межой.

***

Я ручку беру как заточку,
а стих – это плоти кусок...
Попробуй на зуб мою строчку –
то кровь, а не клюквенный сок.

Пусть люди за это осудят,
а ты меня благослови...
В моём кровеносном сосуде
мерцает лишь пламя любви.

Пока я с планеты не стёрта,
пусть стих о тебе говорит.
Сосуды давно уж ни к чёрту,
а пламя горит и горит.

***

Ты такой, как хочется душе,
но не в жизни, а когда я сплю лишь.               
Ты ещё, а я давно уже.
Я тебя люблю, а ты не любишь.

Сорок бед и ни один ответ...
Радости приходят мне из сна лишь.
Но опять варю тебе обед.
Я тебя люблю, а ты как знаешь.

Сердце, ты не будешь таковым,
если всё завяжешь и закончишь.
Жизнь проста без всяких заковык –
я тебя люблю, а ты как хочешь.


***

Не для ласковых слов твои губы скроены,       
а такой красивый рисунок губ!
Но язык и горло уж так устроены –
лексикон любви у них сух и скуп.

У меня вырывается птичьим щебетом –
у тебя как будто бы в глотке кляп.
Я летаю птицею, нежась, в небе том,
но на землю твой возвращает взгляд.

Что поделать, не всё в этом мире поровну.
В топке сердца, увы, не гореть дровам.
Ты помог мне делом в тот день так здорово!
Но я больше обрадовалась бы словам.

***

Я взбираюсь всё выше и выше
на слова и фразы из слов.
Ты меня уж почти не слышишь
и не видишь моих следов.

Я на башни из слов влезаю,
отрезаю судьбы куски.
Ускользаю я, ускользаю
из тисков ледяной тоски.

О, какая там благодать,
где никто меня не увидит,
как свободно мне там летать –
не толкнёт никто, не обидит.

Тут не видно земной грязи,
нет ни пороха, ни погони,
ты мне ближе тут, чем вблизи,
твоё сердце как на ладони.

Надо мною свод голубой,
мой кораблик плывёт отважно.
Я свободна. И я с тобой.
А когда, где и как – не важно.

***

А любовь, что не принимается,
поднимается выше глаз,
алым заревом занимается,
расшивая небес атлас,

поднимается в высь без роздыха,
по соломинкам слов скользя,
выживая без капли воздуха
там, где выжить уже нельзя.

Кто любимы – так необыденны
каждой чёрточкою лица...
Между видимым и невидимым
грань стирается до конца.

В честь великой любви непринятой
и всего, что не видишь ты –
в небо лица все запрокинуты,
расцветают в садах цветы.

И любви не нужно согласие,
разрешение и ответ,
потому что и так, без нас, её
всюду сам проникает свет. 

***

Где прячутся слова, что мне приснились?
Ищу как в детстве: холодно, тепло…
Вот теплились … и вновь охолонились.
И снова льдинки ранят как стекло.

Где те слова, что от тебя ждала я?
Лишь холодно и холодно везде.
Они могли б согреть меня, пылая,
но застывают кляксой на листе.

Не знаю, для чего живу и так ли,
весь год – февраль, где плакать мне пора,
когда твои слова – последней каплей,
и жизнь висит на кончике пера.

***

Я слушаю тебя и вижу
твою улыбку, позу, жест,
и каждым словом ты всё ближе,
и мне никак не надоест.

Не объяснить то чудесами –
ведь между нами путь большой,
но слышу я тебя глазами
и чувствую тебя душой.

Вот ты сейчас прошёл на кухню
и громкую включаешь связь...
Картинка эта не потухнет,
во мне всё ярче становясь.

Не ясновидящая вовсе,
и нет ни скайпа, ни жучка.
Не догадаешься, не то всё…
Люблю тебя я, дурачка.

***

Ты меня понимаешь на первом уровне,
что с землёю вровень.
Показалось однажды когда-то сдуру мне,
что одной мы крови.

И хотя это так и было в реальности,
что бы ни скажи я,
но в какой-то астральности-зазеркальности
мы с тобой чужие.

И с катушек ли вниз, или на котурны ли мне –
мы опять не вместе.
Но пойми ж, поймай на высоком уровне,
не ругай, не смейся.

Через все расстояния, бездны, пропасти
протяни мне руку.
И начнём без грубости и без робости
по второму кругу.

***

Я не за што и не про што
оказалась однова.
Для кого-то бережёшь ты
долгожданные слова.

Над цветком и спичкой млеешь,
монолог как во хмелю.
Для меня лишь пожалеешь
худосочного люблю.

И не надо, и не надо,
всё пойму я, извиня.
Мне достаточно и взгляда,
пусть он даже сквозь меня.

Мне достаточно улыбки,
мимолётной и немой.
Собираю я улики,
где хоть чуточку ты мой.

***

Мне не хватает нежности в стихах…
                Б. Рыжий               

У Рыжего не получалась нежность,
а у меня ни слова без неё,
и льнёт она, и обнимает внешность,
как шёлковое нижнее бельё.

Как кружево, окутывает горло
и подступает клёкотом к губам,
а я хотела, чтоб звучало гордо,
и, придушив, забрасывала в спам.

Но вновь она лепечет и воркует,
и рушит свою ветхую тюрьму,
а жизнь её калечит и бракует,
но научить не в силах ничему.

Проснётся, зацелованная солнцем,
любимым очарована лицом,
и даже если кто-то был уродцем –
прекрасным станет под её венцом.

***

Шла покорная, словно овечка,
не прося для себя ничего,
а сердечко горело как свечка
для того, кто не видел его.

Он им грелся зимою и летом,
не заметив тогда, близорук,
как горело невидимым светом,
освещая пространство вокруг.

А когда уж оставили силы
и погасло ночное окно,
он почувствовал, как стало сиро –
как-то холодно, пусто, темно.

И кусок остывал на тарелке...
Сколько минуло дней или лет?
Для него оно столько горело,
а заметил, когда уже нет.

***

Ты пошарь хорошо по карманам,
обыщи все души муляжи,
вдруг там где-нибудь не для гурманов
завалящее слово лежит.

Человеческое, простое,
из забытого всеми угла,
ведь оно ничего и не стоит,
кроме толики малой тепла.

Ты увидишь, что будет со мною,
ты увидишь, что будет с тобой,
как засветится под пеленою
ослепительный свод голубой.

И срастутся разбитые части,
и покажется всё вдруг иным...
О, как много скрывается счастья
за обыденным словом земным.

Я его всё равно уже слышу,
можешь даже не произносить.
Это слово мне спущено свыше,
и тебе его не погасить.

***

Когда-нибудь – вот дать пить –
из рая или из сна лишь –
я буду к тебе приходить,
но ты меня не узнаешь.

Окно ли вдруг распахнёт,
дверь будет срываться с петель –
подумаешь про ремонт,
подумаешь, это ветер.

А это всего лишь я
пришла повидать всех милых.
Ни небо и ни земля
меня удержать не в силах.

Я буду являться впредь,
защитою, амулетом,
то чайник тебе согреть,
то тёплым укутать пледом.

На кухне шторки края
зацепятся за защёлку...
А это всего лишь я
тобой любовалась в щёлку.

Меня приведёт стезя,
сломав скорлупы коросту.
И то, что сейчас нельзя,
всё будет легко и просто.

***

А счастье медлит как улитка,
ползёт как из-за ста морей.
Но ты – любви моей улика,
улыбка ты любви моей.

Пусть буду трижды я не правой,
что не по правилам люблю.
Я и без счастья, без приправы
своей душе тебя скормлю.

Ты спросишь сон: что это было? –
когда очнёшься сквозь года.
Я – та, что любит. И любила.
И не разлюбит никогда.

***

Меня не заденут ни бомбы, ни пушки,
ни раны от сабель, стрел и копья.
Но можно убить и из детской хлопушки,
и из рогатки, как воробья.

Меня убить можно словом, кляпом,
убить могут близкие, не враги,
кривой ухмылкой, холодным взглядом
и непрочтеньем моей строки.

Пройдёшь ли мимо, меня минуя –
ты можешь прихлопнуть меня как вошь.
И только эту любовь больную
и еле живую ты не убьёшь.

Она будет жить даже после смерти,
светить, смеяться, стихи слагать,
и в этой безумной земной круговерти
тебя от смерти оберегать.

***

Быть жестоким легко, нужно лишь не любить.
Никого не ударить при том, не убить,
не сказав даже грубого слова.
Всё случится само: потускнеет лицо,
сердце треснет, как будто простое яйцо,
и глаза не засветятся снова.

Быть жестоким как нечего делать легко,
и не нужно за этим ходить далеко,
ни горчицы не нужно, ни перца,
и ни яда из перстня – в бокал опускать,
и козла отпущенья не нужно искать,
лишь найти беззащитное сердце.

Что же делать, когда слишком больно уже,
и не вынести, кажется, больше душе
то, что Герде наносится Каем?
Переводим несчастный наш частный момент
в обобщённый космический эквивалент,
сердце в зубы – и строки слагаем.

***

Для тебя ничего не вешу я.
Вот чуть-чуть – и вспорхну с листка.
Буду с облака ноги свешивать
и глядеть на всех свысока.

Но весны не увидеть жалко мне...
Так и хочется, как Бальмонт,
забросать эту грязь  фиалками,
это был не дешёвый понт.

Жизнь моя, повторись на бис она –
будет точно такой почти.
Ты читаешь то, что написано.
Ненаписанное прочти.

***

Знаю, не в твоём обычае,
на слова не падок ты,
но твоё косноязычие
было б лучше немоты.

Те слова невымолимые
не нарушили тиши.
Что-то непреодолимое
и для губ, и для души.

Это вечная услада нам,
сердца ласковый улов...
Но бежишь как чёрт от ладана
ты от лучших в мире слов.

А слова искрятся в воздухе –
счастья крохотный ликбез,
их серебряные россыпи
посылает Бог с небес.

***

Не гляди туда, где всё кончается,
где уже пути не проторить,
за границы слов, что запрещается
нам сейчас писать и говорить.

Где уже за счастьем не охотятся,
за границу почвы и судьбы,
за черту, где все пути расходятся,
где уже одна частица бы.

Не гляди до головокружения
в эту бездну, что разверзла пасть,
как в зеркал пустое отражение,
где так просто сгинуть и пропасть.

Не гляди, живу как через силу я,
как кручу седые бигуди.
Не гляди, как плачу некрасиво я,
и как умираю, не гляди.