Сборник про евреев

 Автору всю жизнь довелось плотно контактировать с евреями. Эти контакты были интересны, что явилось побудительным мотивом для написания рассказов и стихов про евреев. Эти произведения на еврейскую тему были помещены в разных книжках. Возникла идея разместить их под одной обложкой. Получился оригинальный сборник.


СОЛДАТ КЕЙЛИН

    Один наблюдательный человек, по-моему — Ефим Драбкин, сказал: «Если еврей умён, так это гений, а если глуп, то полный идиот». Как любой афоризм (из-за его краткости), это высказывание уязвимо.

    Во-первых, не ясно о каком еврее идет речь. Например: французский еврей и русский еврей, не говоря уж о грузинском, это три большие разницы.
Во-вторых, из высказывания следует: если в России много евреев-гениев, то российские евреи — умные люди, а если в Израиле их мало, то израильтяне — немного идиоты, что не является бесспорным.

    В-третьих, в высказывании отсутствует средний, самый распространенный вариант — еврей обыкновенный.

     В лаборатории подметально-уборочных машин отмечали день рождения Бори Бергмана. Девочки накрыли стол. Среди простецкой домашней снеди аппетитно выделялось блюдо с бефстрогановом, четыре порции которого Боря заказал накануне на фабрике-кухне.

     Народ обсел стол и стал, ковыряясь вилками в блюдах, готовить закусь. Старик Кейлин не стал ковыряться. Он высмотрел на столе самое существенное блюдо и личной столовой ложкой со словами:

    «Мы по-солдатски, по-простому. Без вилок-шмылок» сгреб почти весь бефстроганов в свою тарелку. Боря удивленно поднял брови, но ничего не сказал.

    Ефим Семенович Кейлин воевал на Волховском фронте в качестве связиста при штабе дивизии. В этом качестве он дошел до фашистского логова и в 46 году был демобилизован. Звание он имел невысокое — младший сержант, наград тоже не густо — четыре медали.

    В разговорах он часто употреблял выражения: «У нас, у солдат…», «Я по-солдатски…». Бывший младший сержант любил в предпраздничные дни выступать перед молодежью с воспоминаниями о своей боевой юности.
Он около десяти лет работал над диссертацией (что-то о закономерностях движения частиц по вибрирующей плоскости) и наконец защитился. После этого в разговорах он стал применять обороты типа: «У нас, у ученых…», «Я, как ученый…»

     У Кейлина была жена, но ходил он каким-то неухоженным. В помятй одежде, часто небритый, с перхотью на плечах. Такое происходило, наверное, потому, что его жена постоянно была в отъездах, вернее в отплывах. Она преподавала математику рыбакам, которые учились в морской заочной средней школе.

     Когда Кейлин появлялся в лаборатории в полном порядке: постриженный, поглаженный, почищенный, всем было ясно, что его жена вернулась из плаванья далекого.

Завлаб поздравил  Бергмана с юбилеем, пожелал здоровья и успехов. Все чокнулись с юбиляром, осушили стаканы, закусили и стали рассматривать пущенный по кругу подарок, преподнесенный имениннику коллективом лаборатории.

     Презент представлял собой глиняную четырехгранную бутылку, стилизованную под штоф петровских времен. Горлышко бутылки затыкалось большой глиняной же пробкой.

     Когда подарунок дошёл до Кейлина, случилась неприятность. Рассматривая штоф, он перевернул его, при этом пробка выпала из горлышка штофа, упала на бетонный пол и разбилась.

     Вместо того чтобы энергично пообещать имениннику купить новый штоф (благо их было много в Гостином дворе в отделе подарков), виновник инцидента стал юлить, стал замазывать свою оплошность: «Борис, не горюй, посуда бьется к счастью, тем более в юбилейный день…». Боря второй раз удивленно поднял брови и снова ничего не сказал.

     После застолья Кейлин подошел к Барсукову и пооткровенничал: «Алексей Георгиевич, я знаю, что нужно купить новый штоф, но денег совсем нет. Вот Роза вернется с морей — обязательно куплю».

     Чтобы утешить Борю, Барсуков пообещал выточить ему из яблоневой древесины подобную пробку с такими же узорами, но только лучше. Обещание свое он выполнил. Бергман был очень доволен: деревянная пробка смотрелась лучше, чем глиняная.

     Подошел черед институтской народной дружине заступить на патрулирование улиц с целью поддержания общественного порядка. Народ (особенно женщины) с желанием шли в патруль: прогулка не свежем воздухе, обход магазинов, дополнительный день к отпуску. Патрулирование было необременительным. Тогда не сейчас — на улицах было относительно спокойно.

     Кейлину и еще трем женщинам выпало патрулировать Народную улицу. Маршрут был очень тихий за исключением двух женских общежитий, но там вечером дежурили милиционеры.

     Приключение приключается внезапно, иначе это не приключение. На тихую Народную вдруг вывалился из подъезда очень пьяный гражданин. Улидев женщин с повязками дружинниц он завопил: «А-а-а! Б… ди! Бездельницы! Я вас сейчас…»

     Кейлин попытался образумить гражданина, но куда там. Гражданин напустился на Кейлина: «Ах, ты жидовская морда! Давно п..дюлей не получал? Сейчас огребешь…» и попер на младшего сержанта.

     По случаю ненастной погоды у Кейлина с собой был зонтик. Не дожидаясь контакта с буяном, он взял зонтик неперевес и штыковым приемом всадил его в живот нападавшему. Очевидно удар пришелся в область солнечного сплетения и, несмотря на толстую куртку, был достаточно сильным. Пьяный гражданин задохнулся, скрючился и схватился за живот. Кейлин подставил ногу и толкнул бухаря, Тот рухнул на тротуар. Одна из женщин побежала в гастроном вызывать милицию.

     Патрульная машина прибыла мгновенно. Составили акт, погрузили задержанного в машину и увезли в отделение. Кейлин был в большом возбуждении: «Вы, дамы, как хотите, а я сматываюсь домой».

     На следующий день в фойе Института висела «Молния» с большой фотографией Кейлина. В ней пространно описывался смелый поступок дружиннка. Келин ходил именинником.
     В лаборатории, когда сотрудники стали поздравлять героя, тот скромно произнес: «Когда прижмет, то еврей как-нибудь выкрутится». Обратившись к Барсукову, он спртсил его: «Алексей Георгиевич, я не глупость сказал?». В ответ Барсуков успокоил ветерана: «Если глупость сказал еврей — то это уже не глупость».

    Барсуков польстил Кейлину. В реальности же он не считал евреев (в отличии от широко распространенного мнения) особо одаренными личностями. Люди как люди, ничего особенного. Он полагал, что проявление одаренности зависит не от национальности, а от места проживания, воспитания и уровня образованности и в спорах на эту тему приводил такой довод.
В мире регулярно проводится Международная математическая олимпиада. В первой тройке всегда фигурируют такие страны как Китай, Япония, Россия, иногда США. Израиль же никогда выше 27 места не поднимался.



СИНАГОГА

На Большой на Мастерской ахали и охали
Там евреи синагогу классную отгрохали.
Их всего-то десять тыщь на столицу русскую,
А сумели возвести зданьице на тусклое.

Мавританский сладкий стиль выплыл над Коломною
Украшая  нашу жизнь, жизнь головоломную.
Ах! Евреи молодцы — граждане умелые.
Если что-то захотят, то, конечно, сделают.


АЙ ДА ПОПА!

Осенний лист это большая гадость. Не для всех, конечно. Поэты и влюбленные балдеют от листопада. Это очень поэтично: «Роняет лес багряный свой убор…». Но для дворников опавшие листья — большая бяка. Особенно кленовые листья. Они, в условиях ленинградской сырости, так плотно прилипают к асфальту, что никакой метлой их не отодрать. Да и мётел-то стало мало: в городах наметился заметный дефицит дворников. В связи с этим, возникла острая необходимость механизации уборочного процесса тротуаров и дворовых территорий. Появилась потребность в тротуаро-уборочных машинах, к созданию которых и привлекли ВНИИгормаш.

На Ольминского в серый ленинградский денек группа гормашевцев испытывала тротуаро-уборочную машину. Особенностью машины являлось то, что она должна была убирать, кроме всего прочего, опавшие листья.

Машина убирать листья отказывалась. Нет. она верхний слой листьев захватывала, а вот приасфальтовый слой — ни в какую. Сидевший за баранкой машины Миша Коган, конструктор этого подметального чуда, гонял машиину на разных режимах. Он надеялся нащупать оптимальный вариант.

Барсуков и Боря Бергман, которые проводили испытание машины и таскались за ней вдоль Ольминского, никаких положительных сдвигов в работе машины не обнаруживали. Они предложили Мише закругляться и ехать в Институт: тротуароуборщик требовал доработки.

Вот в этот момент и появилась девушка. Ей было под тридцать. Симпатичная, упругая, с веселыми глазами. Обращаясь к гормашевской компании, она пропела: «Мальчики, вы наверное замерзли. Хотите я вас чаем угощу». Мальчики хотели и даже — очень.

Прошли во двор, поднялись на второй этаж, позвонили. Дверь квартиры открыла вторая девушка лет под тридцать и тоже с веселыми глазами. Барсуков понял, что он здесь лишний: «Девчонки, налейте мне грамм сто и я исчезну».

Девчонки щедро налили ему чуть ли не стакан. Барсуков выпил, закусил, пожелел обществу приятного времяпрепровождения и покинул гостеприимную квартиру.

Утром следующего дня ни Миша, ни Боря в Институте не появились. Это никого не тронуло, но когда позвонили их жены, каждая с вопросом: «Где мой муж?» (оказывается они и дома не появились), директор вызвал Барсукова:

«Рассказывайте, Алексей Георгиевич, куда вы дели наших замечательных сотрудников?»

.Барсуков ничего рассказывать не стал. Он с индифферентным видом предположил, что они. скорее всего, загостили у друзей. Выйдя от директора, старший научный сотрудник решил навестить гостеприимную квартиру.

На звонок дверь открыла одна из девушек. Она имела вид медитирующей баядеры, но Барсукова узнала и пропустила визитера в в квартиру

За столом сидел Боря. Из всей одежды на нем было полотенце, брошенное на колени. На полотенце сидела девушка тоже не обремененная конфекционом. Они что-то употребляли из одной кружки.

— Вам чего, любезные?, — с вялой улыбкой поинтересовался Боря.

— Борис Зиновьевич, немедленно приводите себя в порядок и в Институт. Там директор дерьмом изошел вас ожидаючи, — командным тоном изрек Барсуков.

— Действительно, пора и на работу, — согласился Бергман. — Миша, айда в душ!

Барсуков не знал, как шалуны отмазывались в семьях, но директору они объяснили, что с утра искали участок с большим количеством листьев, чтобы провести испытание тротуаро-уборочной машины в экстремальных условиях. Директор, конечно, не поверил, но ковыряться в деталях не стал.

— Эврика, Алексей Георгиевич, теперь я знаю как усовершенствовать свою машину, — заявил Коган, появившись в лаборатории.

— Интересно узнать, — откликнулся Барсуков.

— Когда мы плескались в душе с Наташкой, ну с той девушкой с Ольминского, я заметил, что ей на попу приклеился кусочек пластика (ах, какая попа!). Я попытался отодрать его. Сразу не получилось. А потом я дунул, он и отслоился (ах, какая попа!).

— Ну и какая связь между ягодицами и тротуаро-уборочной машиной?

— Между ягодицами и машиной — никакой. А вот если подать струю воздуха перед щетками, то она оторвет листья от асфальта и качество уборки сразу возрастет.

— Попробуйте. Может быть и получится. Хотя задница и асфальт — это не одно и то же.

— Конечно. Задница она и есть задница. Особенно как у Наташки. Ах, какя попа!

— Неужели лучше, чем у мисс Бум-бум?

— Однозначно лучше. У тех мисок пухлые бум-бумы накаченные, неестественные. А здесь чистая биопопа. О чем разговор.

Вращаясь среди евреев, Барсуков отметил повышенную похотливость евреев-мужчин. Еврейки, наверное, тоже любят это дело, но Барсуков с ними не контачил и поэтому не мог сказать ничего определенного. А страстность еврейских мужчин, считал он, — вполне закономерное явление. Евреи — это семиты, то есть, те же арабы, то есть — восточные люди, горячие, темпераментные, очень неравнодушные к женщинам. Поэтому и восторги Миши относительно Наташкиной плоти вполне понятны.
Несмотря на усовершенствоаня, внесенные в конструкцию тротуаро-уборочной машины, листья подбирать она так и не научилась. Да и нужда в этом отпала после того, как ознакомились со швейцарской методикой уборки листьев.

В Швейцарии опавшие листья убирают безмашинным способом. Оператор с коробом за спиной, в котором размещен давигатель и вентилятор, подающий воздух в шланг, очень эффективно и быстро сдувает листья в кучу. Ну, а кучу убрать — это не вопрос.

Это очень хорошо, что коммунальщики обратились к передовому швейцарскому методу уборки листьев. Было бы ещё лучше, если бы неши политики присмотрелись к швейцарским порядкам, при которых Швейцария по благоденствию занимает первое место в мире.


ЛИБЕРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Менора

1.

Их жгло беспощадное солнце

И ветры пустыни сушили.

Их жалили змеи, удавы душили.

О милости бога они попросили,

Чтоб даровал рай Моисея питомцам.

Одобрил всевышний такую идею

И выдал евреям страну Иудею.



2

Пришли легионы и нет Иудеи.

По миру рассеялось много евреев.

А кто не ушел тех прогнали арабы

За Альпы, Карпаты, и за Перинеи,

Где есть пиццерии, таверны и пабы.


Но там инквизиция ставит их раком.

Евреев  сжигают и грабят со смаком.

Спасение нашли эти боговы чада

У благочестивых и добрых поляков

И рады, что смылись из папского ада.



А Польшу прибрала к рукам Катерина.

И тут получилась такая картина:

Рванули евреи в российские дали,

Но русские не были вовсе кретины:

Черту для оседлости  нарисовали.

3

Либералы (считай, что евреи)

Проползли тихой сапой в издания

На подмостки и в образование

В СМИ, в искусство и даже в музеи

От возможностей просто балдея.



Их клянут, критикуют ругают.

Ну а им хоть бы что, Ноль внимания.

Маскируются, ФИО меняют

И растет либералов компания

От Москвы и до самых окраин.



И откуда их столько берется?

Вроде в Штатах народ тот пасётся.

И в Израиле тоже их много

Нужно свечку поставить пред богом:

Может боженька делом займется



И соберёт их всех в обетованном месте.



ОПЕРАЦИЯ «УРИН-ГОЙ»

Казахстанская степь, переходящая в пустыню, никому была не нужна. Там жили змеи, да птицы, которые этими змеями питались, а ещё какие-то землеройки. Никому степь была не нужна, а воякам она была в самый раз. Любят военные и так-то не сладкую свою жизнь делать ещё более на садкой, обустраиваясь в за полярным кругом, в тайге, в пустыне. Вот и в этом безлюдном месте, пропечённом жарой, создали военные ракетный испытательный полигон.

Начальник полигона имел кредо, суть которого в литературной обработке выглядела следующим образом: «Куда солдата не целуй — везде жопа.» Говорят, что не он, а начальник северного комплекса является автором этого перла. Но авторство не важно, важно, что есть кредо. Без кредо беда. Без начальственного кредо офицеры не знают на чём сконцентрировать свое внимание. А с наличием приведённого вше кредо становится ясно, что солдат не следует «целовать», а нужно максимально загружать любой работой, даже бессмысленной и бесполезной. И это правильно потому что если оставить рядовой и сержантский состав без дела, то жди самоволки, пьянки и других неприятных для командования части явлений. И солдат загружали.

Наверное, зря красноармейцев переименовали в солдат. Красноармеец — это звучало гордо. А солдат, он и есть солдат — серая скотинка. Куда его только не торкают! И на сельскохозяйственные работы, и на различные официальные мероприятия, и на строительные работы. Да куда угодно. Солдат же. Вот и на полигоне солдаты больше времени проводили на разных стройках, чем на боевых постах.

Нет, ребята, название многое значит. Вон переименовал Медведев милицию в полицию. Ну и что? А то, что и милиции не стало, и полиции не поучилось.

В части постоянно что-то сооружалось, что-то строилось. И никого не колебало то, что результаты этой строительной деятельности, как правило, были нулевыми. Так за городком долго создавали пляж на берегу реки. А река возьми и высохни. Вот и стоят среди песков нелепым памятником бесполезной деятельности цветные грибки от солнца, лавочки, кабинки.

А ещё возникла идея обеспечения личного состава молоком. Долго строили коровник. Закупили в Голландии племенных коров. Но пустыня это же не Новгородчина с обилием трав. Вскоре кормить коров стало нечем. Они бродили по городку и подъедались на помойках старыми газетами. Понятно, что такую диету благородные голландки вынести не смогли.

Подобных неудачных проектов было несколько. Вот и сейчас развернулась бурная деятельность по созданию оазиса в пустыне. Проводились земляные работы, бурились скважины, завозилась земля. Доставлялись саженцы саксаула, пустынной акации и других засушливо стойких растений. Зачем оазис понадобился военным? Вопрос!

О! начальство поразила мечта небывалая. Начальству захотелось создать зелёную зону с бассейном, в которой предполагалась обустроить дом отдыха для офицеров и их семей. Это в пустыне-то с её испепеляющей жарой и безводьем!. Для воплощения мечты не жалели ни средств, ни рабочей силы. Солдаты постоянно что-то делали в пустыне в пятнадцати километрах от военного городка. Туда везли строительные материалы, трубы, насосные установки, бурильную технику.

Жора Майский не находил себе места. Он, как потерянный, слонялся по части и со всеми обсуждал ситуацию. Ну не со всеми, конечно, а с корешами. Ситуация же была такая, что ему следовало срочно оказаться в Ленинграде. В общем-то банальная ситуация. Его любовь собралась брачеваться.

Действительно, сколько можно ждать когда же наконец этот старший лейтенант соизволит предложить ей руку и сердце. Она поставила условие: или мы сейчас же расписываемся, или она выйдет за муж за своего школьного приятеля. Беда была в том, что Майский не мог покинуть полигон. Предстояли капитальные испытания нового комплекса и все офицеры должны были быть на своих постах.

Жора не находил себе места и рвался к возлюбленной не потому что изголодался в скудной на сексуальные утехи полигонной действительности. Отнюдь, нет. Этот черноволосый, статный красавец всегда имел успех у женщин и даже при полигонном женском дефиците имел двух любовниц. А рвался он потому, что его любовь была редкой женщиной. Зрелые мужчины в курсе ситуации, когда на одну даму стоит сразу же, а на другую — только под пистолетом. В этом отношении Жорина пассия была уником: на неё вставало немедленно! Разве можно было потерять такую драгоценность.

Жора Майский — это не чистокровный еврей, а полукровка. Папа у него — русский. Но всё равно. Хоть и полукровка. Что делать даже плоуеврейской крови в азиатской пустынности? Зачем менять Невский, «Метрополь», Мариинку на унылые барханы?

Жора не хотел, чтобы его считали евреем. И комплексовал. И совершал вызывающие поступки с тем чтобы показать, что он вовсе не еврей, а такой же русский как и все. Это проявлялось и в выпивке, и в конфликтах, и с девушками, и в музыкальных пристрастиях. И в вуз он поступил не в торговый, как настаивал папа, а в Военную академию им. Можайского, полагая, что профессия инженера-ракетчика — престижная профессия, а звание офицера достойнее звания завмага.

Лента асфальтобетона, положенная толстым слоем прямо на песок пустыни, тянулась ровно на север на пятнадцать километров. Достигнув этой отметки, она огибала громадный каменный клык, непонятно зачем выросший в центре пустыни, после чего снова брала курс на север и делала ещё пятнадцать километров. Вот на этой магистрали, которая соединяла два испытательных комплекса, вот этот самый клык являлся форменным камнем преткновения для военных водителей. Вернее не клык, а поворот. огибавший клык.

Убаюканные ровностью и прямолинейностью дороги, водилы не то чтобы засыпали, а слегка заморачивались, чего было достаточно, чтобы забыть о повороте и вспомнить о нём лишь тогда, когда машина, соскочив с трассы, зарывалась передними колёсами в песок. При этом кузов приподнимался и машина переворачивалась через кабину. Понятно, что при таком положении и водителю, и пассажиру приходилось несладко.

Не сладко пришлось и старшему лейтенанту Жаре Майскому, когда машина, на которой он ехал в качестве пассажира, совершила кувырок через кабину. Грузовик был старый, раздрызганный, в кабине отсутствовало штатное сидение. Шофёр сидел в кресле, упёртом из клуба, а пассажир довольствовался табуреткой. Оба путешественника получили значительные ушибы, рваные раны, но больше всего пострадала голова. Старший лейтенант отлежался в госпитале и снова в строй, а водила был демобилизован по состоянию здоровья.

Машины по магистрали проезжали редко. И долго бы пришлось и Майскому, и водиле, капитально поломанным и побитым, вялится под белым солнцем пустыни, но рядом с местом аварии были люди. Не только каменный клык являлся достопримечательностью проблемного поворота, но и большой саксаул (единственный на всю округу). Его корявые сучья поднимались на высоту до десяти метров. Именно возле этого саксаула и вознамерились начальники создать оазис. Поэтому у клыка часто бывало довольно людно. Было людно и сейчас. Бурили очередную скважину. Пострадавших погрузили в машину и оперативно доставили в госпиталь.

Валяясь в госпитале, Жора встретил своего однокашника Генку Барилова. Тот лежал с гепатитом.

Жора посочувствовал:

— И как тебя угораздил?. Гепатит — это ж такая гадость, пристанет не отвяжисся.

— Гипатиты разные бывают. У меня завёлся свмый щадящий вид, а именно гиптит А. Его ещё называют болезнью Боткина.

— И чем он лучше других гиптитов?

— Он, в отличии от гипатитов В и С не имеет хронической формы и не переходит в цирроз печени или в рак. И смертность от него всего лишь 0,4%.

— Вот видишь. Всё-таки умирают.

— Смерть, как правило, настигает лишь некоторых из тех, кто раньше уже болел гепатитом. А так, все больные гепатитом А полностью излечиваются. Две недели, и гуляй Вася. Лекарства разработаны хорошие.

— А как у тебя дела?

— Нормально. Через неделю выпишут.

Посидели, потрепались и разошлись, пожелев друг другу скорейшего выздоровления.

Эта встреча породили в травмированной голове Майского довольно гадкую идею, которую он назвал про себя «Операция Урин-гой. Перед выпиской из госпиталя он попросил Барилова, который всё ещё долечивал свой гепатит, отпустить ему чекушку своей мочи. Тот удивился:

— Зачем тебе?

— Там у нас собака приблудная. Хочу её отравить. На всех бросается.

— Что-то я никогда не слышал, чтобы собаки гепатитом болели

— Теперь услышишь..

Барилов был прав в своих сомнениях на счёт собак. Но он никак не мог догадаться, для чего в натуре требовалась Жоре его бариловскпя, драгоценная моча. Да и как догадаться, когда выдумка Жоры была настолько экстравагантная, что она не могла прийти в ум даже самому бесшабашному офицеру. Понятно, что бесшабашному офицеру она прийти на могла, а Майскому — могла. Он же был еврей, а значит — зверский эгоист, для которого своя рубашка была всего важнее. Жара стояла несусветная. На улицу никто не выходил. Простая вода уже не утоляла жажду. Медики предложили добавлять в питьевую воду отвар побегов саксаула. Якобы, он способствует подавлению жажды. Графины с этой светло-коричневой жидкостью стояли на всех столах в офицерской столовой. Вот Жора и подлил во все эти графины по чуточке бариловской мочи. Видать урина была крепкой. Больше половины офицеров комплекса, один за другим, загремели на госпитальные койки с диагнозом — гепатит.

Капитальные испытания были сорваны. Их перенесли на январь. Майскому было разрешено убыть в отпуск. Начальник, выдавая Жоре отпускные документы, выразил удивление по поводу того, что эпидемия гепатита, поразившая офицеров, не затронула товарища старшего лейтенанта. На что Майский отреагировал заранее заготовленной отговоркой: «Кровь Востока — это кровь Востока!»

Военная прокуратура заинтересовалась было причиной возникновения внезапной инфекции, но вскоре отступилась: ни следов, ни улик, ни свидетелей.

Уладив свои брачные дела, Жора прибыл в часть, но без жены. Та не захотела вселяться в офицерское общежитие и заявила, что поедет в казахскую тьмутаракань только после того как он выбьет квартиру. В общем какую-то ненадёжную боевую подругу обрёл старший лейтенант Майский. Прибыв в часть, Жора первым делом обнёс всех офицеров доброй бутылью этилового спирта. Канистра со спиртом хранилась у него в сейфе. Именно ему, как практически непьющему, было доверено хранение этой жидкой валюты.

Офицеры и так подозревали, что эпидемия гепатита, их поразившая. — это рукотворная операция. Но раньше они грешили на солдат. Теперь же, учитывая спиртовый подарок и некоторые другие детали, подозрение пало на Жору. Но никто к нему больших претензий не имел. Во-первых, народ отдохнул в госпитале от службы. Во-вторых, испытания были перенесены на прохладный январь. Ну и бутыль спирта в измученной сухим законом офицерской среде что-то значила.

Никто к Жоре претензий не имел, но вскоре все отвернулись от него. Всё-таки гадом был старший лейтенант Жора Майский. А, что касается оазиса, то ему тоже на повезло. По каким-то своим меркантильным соображениям власть поставили на армию маршала Табуреткина, и всем стало не до оазисов.



МОЛОДЦЫ, ЕВРЕИ!

1

Во всю уважаю евреев.

Уж если за что-то берутся,

То все на работе звереют

и всех заставляют звереть.



Над ними делячество реет,

гешефты конечно же вьются.

Но всё они сделать сумеют.

Вот все б так умели уметь!



Поставил Ильич дядю Лёву командовать Армией Красной.

И сотни полков очень клёвых, где, каждый политик — еврей.

В атаках лихих и бедовых, в походах былинных, опасных

Советы спасли от бредовых, от белогвардейских затей.



Ягода возглавил чекистов.

Начлаги-евреи без скидки

Заставили зеков нечистых

работать везде на ура.



Разросся ГУВАГ: это чистки

позволили строить Магнитку,

Уран добывать, золотишко

и много другого добра.



На важное дело учёных собрал неуёмный Лаврентий.

Конечно, евреев кручёных, которые в бомбе секли.

И в желтой степи прокалённой возникло крутое видение.

У НАТО Россия в печёнках. Но всё! — обижать не могли.



Уже четверть века болеет

и корчится в муках Россия.

Резон несомненный евреев

поставить к большому рулю.



Нам станут завидовать свеи,

а так же норвеги крутые,

Как шлюпки завидуют, рдея,

большому в огнях кораблю.



Но скептик воскликнул: «Химера! Стояли они у кормила.

И власти набрались сверх меры. И стали они блефовать,

Как те шебутные эсэры. Считали, что Бунд — это сила.

И в тридцать седьмом, для примера, пришлось кой-кого расстрелять».

2

— Что сталось блин с Одессой!?

— Уехали евреи!

А вы, что полагаете, легко с Бандерой жить?

И с бронзовой кобылой

И с Домом профсоюзов

И с флагом жёлто-синим?

На мове говорить?

— Куда ж они уехали?

— Ну, в основном, в Израиль,

В Америку, в Канаду и где получше жизнь

— Из государств всех дальних

Нам лучше бы с Израилем

И торговать и ладить

И может быть дружи


ДЛИННЫЕ НОГИ

Просто научные сотрудники (да и старшие научные сотрудники тоже) жили, как и большинство советских людей, не очень богато. Поэтому появление в институте младшего научного сотрудника Машки Кулешовой в волчьей шубе, произвело в женском коллективе фурор. Хотя, по мнению Барсукова, ничего в этой шубе особенного не было. Шкура как шкура — серая, лохматая. О чём он и поведал женщинам. За что и получил от них кучу презрения.

Вплоть до самого обеда по одиночке и группками женщины посещали лабораторию машин уборки городов, чтобы почмокать, поахать и чёрно позавидовать этой серенькой птичке, отхватившей такого щедрого мужа. «И чего Борис в ней нашёл?», — недоумевали женщины.

Ноги он нашел у Машки. Вот чего. Действительно, ноги у Кулешовой были выдающиеся. Длинные, стройные. А на туфлях с высоким каблуком — фламинго, да и только.

Евреи, как и все восточные люди, очень сексуально активны. Нет, русопяты тоже похотливы, но где им до евреев. Потому-то. при виде женских ножек еврейские мужчины уже возбуждаются. От лица — не так, а от ножек, что ты. Только держись!

Борис страшно переживал, что такие уникальные ножки находятся в пользовании у какого-то Евсюкова. Переживал, переживал да и отбил Машку, которая развелась с Евсюковым и стала жить с Борисом Береговым. Вскоре они свои отношения оформили в ЗАГСе.

Всё хорошо было у Береговых. Лад и любовь, а тут еще и пацанчик прелестный появился. И Машка, и Борис только что не облизывали сыночка. А он как колокольчик звенел целый день и безмерно радовал своих родителей. Действительно, здоровый, подвижный ребенок в доме эго великая радость. Конечно, когда он подрастет, то всё может быть по разному, но до пяти лет — это безусловные и счастье, и радость..

Такая семейная идиллия как нож острый мучала Евсюкова. С одной стороны кто ему Машка? Никто, чужая жена. А с другой — бывшая любовь. А любовь не забывают.

Если бы всё это происходило в советские времена, то ничего бы особенного не случилось. Но тут как раз стали лепить чудной российский капитализм. Тут как раз открылись шлюзы разной дряни. В том числе и печатной. На прилавках появились «99 поз», «Верный сонник», «Гадание на картах» и т. п.

Однажды, рассматривая в книжном магазине выставленные на полках книги, Евсюков наткнулся на книжку с интригующим названием: «Практическая магия». Он заинтересованно полистал её страницы и в конце издания обнаружил описание нескольких способов наведения порчи. Евсюков свёл брови, поразмышл и решил, что такая книжка ему очень пригодится.

Он купил книжку и дома внимательно изучил рекомендации по наведению порчи. Потенциальный ворожей выбрал наиболее, по его мнению, эффективный способ и решил применить его для угнетения Береговых.

В первую же субботу он отправился на Смоленское кладбище. Пройдя через людный вход, где народ толпился, выстраиваясь в очередь к Ксении Петербургской, он углубился в заросли запущенного кладбища. Там чародей выбрал могилу, густо заросшую папоротником.

Евсюков возжёг на могиле свечку, преломил заранее изготовленный из двух щепок крест и, обратившись не восток, стал произносить текст заклятия. Закончив таинственную процедуру, он потушил свечку, положил её на могилу и присыпал земелькой. Теперь оставалось только терпеливо ждать действия чар.

Действия вскоре проявились. Заболел неизлечимой смертельной болезнью сынишка Береговых. Нет ничего ужаснее и душераздирающее для матери, чем бессильно наблюдать за страданиями малютки, дни которого сочтены. Мария покупала ему самые лучшие игрушки, кормила самыми вкусными лакомствами, но крошке вскоре стало всё безразлично.

После похорон Мария сделалась никакой. Она никуда не выходила, ничего не ела. Днями сидела, перебирая фотографии сына. Иссохшая, почерневшая она приняла большую дозу снотворного и отправилась на свидание с сыночком..

И квартира, и сам город всё напоминало Береговому о его безмерной трагедии. Через некоторое время он уехал в Израиль. Пожил он на исторической родине недолго. Через месяц после приезда он погиб, случайно оказавшись в зоне взрыва, учиненного арабским террористом.

Барсуков в бога не верил, но существование сверхестественных сил допускал. Поэтому череда несчастий, обрушившихся на Береговых, чем-то его насторожила. А когда Евсюков как-то по пьянке разоткровенничался и намекнул на влияние нечисти на судьбу Береговых и о своём участии в этом влиянии, Барсуков утвердился в своем мнении относительно нечистой силы.

Прихлёбывая коньячёк и поддерживая разговор, он заметил Евсюкову, что разное колдовство, ворожба, заговоры отрицательно действуют на авторов этих темных ритуалов.

— Откуда ты знаешь? — просипел Евсюков

— Мне бабушка рассказывала. Она говорила, что черти разных чернокнижников и ворожеев утаскивают в конце концов в преисподнюю.

— Чушь все это. Нет чертей!

— Почему чушь? Раз ты веришь в силу заклятий, то должен верить в существование тех, кто эти заклятия осуществляет, реализыет. гак сказать.

Евсюков задумался

В соответствии с рекомендациями, приведенными в магической книжке, действие заклятия, которое осуществил Евсюков, можно прекратить. Вот колдун и задумался «А не отвязаться ли мне от нечистой силы?» Тем более, что сделать это очень легко. Нужно вновь зажечь потушенную свечку и прочитать «Отче наш» или «Верую».

Евсюков вновь отправился на кладбище. Но как он ни шастал меж могил, как ни вглядывался в заросли папоротников, найти заветную могилку он так и не смог. Слегка расстроенный он постоял у часовни Ксении Блаженной, мысленно поведал ей свои тревоги и попросил успокоения.

Май радовал тёплыми днями. В пятницу вечером Евсюков отправился на «Ниве» в Синявино, на свои шесть соток. Рядом с ним сидела его сожительница, черноволосая симпатяшка.

То ли он на кладбище не очень жарко помолился, то ли нечисть оказалась сильнее Блаженной, но на Мурманском шоссе столкнулась л евсюковская «Лада» с цистерной. Машина вдрызг, Евсюков скончался в скорой и только черноволосая симпатяшка отделалась испугом и легкой царапиной.

Быть может всё произошедшее — трагические случайности. Однако после этой истории Барсуков прочно уверился в том, что с тёмными силами связываться не стоит — обязательно проиграешь. Он даже полностью вывел из употребления такие пожелания как «Пошёл к чёрту!», «Будь проклят!», «Чтоб ты сдох!». Правда от посылания на три буквы он не отказался, так как с флотских времён усёк, что в некоторых жизненных ситуациях без крепкого словца не обойтись.

В наше-то время типы, подобные Евсюкову, уже не пользуются услугами нечисти.

Проще нанять киллера



ИХ МНОГО!

1

А плакать не надо!

Заслонками ада

Разверзлись ворота тюрьмы.

Угрюмой колонной

Прошли обречённо

Предатели, урки и мы.



Ну, с урками ясно:

Шпану не напрасно

Послали деревья валить.

И псов-полицаев

Законно прижали:

Зачем было фрицам служить?



Мы ж денег не крали,

И не лютовали,

Но всё же нарвались на втык.

За тайные встречи,

За глупые речи,

За длинный и дерзкий язык.

2

Когда еврей хамит,

То это — не семит,

А помесь православного с жидовкой.



Он складно говорит

Лукавит и хитрит,

И факты передёргивает ловко.



Заглянешь ли в Рунет

Иль в важный кабинет

И удивишься страной обстановке.



И вроде русский свет,

А русских там и нет

Везде одни сплошные полукровки

3

Уехали евреи из России

Уехали хорошие, с мозгами

Оставив только самых ядовитых,

Которых даже Польша не берёт.



На всю страну всего-то и осталось

Их меньше пол несчастного процента

Но дух от них настольно колоритный,

Что даже до окраин достаёт.



ПРОФЕССОР РЕЗ

Барсукову несказанно повезло. Русскому языку и литературе его обучала изумительная учительница, поклонница Лермонтова — Зинаида Яковлевна Рез. Таких русачек в теперешней России днем с огнём не сыщешь.

Однажды она огласила необычное домашнее задание: «Внимательно прочитайте стихотворение Лермонтова „Прощай немытая Россия“ и отметьте. что в этом произведении вам показалось странным».


Нами, чижиками, ничего необычного в стихотворении обнаружено не было: стих как стих, революционной направленности, клеймящий царскую Россию.

— Неужели вы не заметили, что рифма «Россия- голубые», даже не слабая рифа. а вообще — не рифма, — стала внушать нам Зинаида. — Такой небрежности Михаил Юрьевич не допускал ни в одном своём стихотворении.

И ещё. Сказать «немытая Россия» мог только иностранец. Лермонтов-то прекрасно знал. что в каждую субботу вся Россия мылась в парных банях, охаживая себя берёзовыми вениками. Чего в жисть не было в Европах.

Странно и то, что это стихотворение было обнародовано через сорок лет после смерти поэта, а автограф его не найден до сих пор.

— Ну и что? — выдохнул класс.


Зинаида Яковлевна Рез
— Следовательно, можно уверенно утверждать. что не Лермонтов автор этого стих

— Ну и что? Стих-то правильный.

— Правильный. да не очень. Антирусский он.

Нам было безразлично: правильный стих или неправильны. На носу были экзамены. И волновало нас одно: как бы поуспешнее завершить учебный год.

Товарищ Сталин не был фаталистом. В паническом октябре сорок первого, когда крупные советские бюрократы в панике покинули Москву, а вместе с ними — и все те, кто мог удрать, он, оставшись в Кремле, действовал не на авось.

Да, фронт прорван, да, резервов нет, да, враг рядом. Однако, вести свой полк в последний бой, как иногда утверждают коммунисты, он не собирался. И рисковать собой тоже намерения не имел.

Рядом с ним, в здании ГУМа, Берия расположил пять тысяч прекрасно подготовленных бойцов. В крайнем случае они должны были прикрыть посадку вождя и членов Политбюро в легкомоторные самолеты.

Такой посадки не случилось, но группу прикрытия не распустили, а влили в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения НКВД (ОМСБОН). Занималась бригада крупными диверсиями, глубокой разведкой, созданием партизанских отрядов. Набирались в бригаду классные спортсмены (не ниже мастера спорта).

К чему такое длинное вступление? А, к тому, чтобы создать чувство удивления от того, что в это серьезное воинское соединение была призвана студентка Педагогического института Зинаида Рез (отнюдь не спортсменка). Чем она занималась в обществе суровых мужчин? Вопрос!

Она прослужила в Бригаде всю войну, а после демобилизации поступила доучиваться в Ленинградский педагогический институт. Выпустившись из института, Зинаида Яковлевна Рез стала преподавать в старших классах русский язык и литературу.

Зинаида была умной и способной девушкой, поэтому нет ничего удивительного в том, что она вскоре приступила к написанию кандидатской диссертации на тему о том, как нужно преподавать Лермонтова в школе. Чтобы больше было времени для работы над темой, она попросила перевести её из дневной школы в вечернюю.

Учителя вечерней школы, в которой учился Лешка, понимали, что у их учеников очень мало свободного времени. Поэтому домашние задания были весомыми, но небольшими. А, тут вдруг русачка огорошила. Она задала написать домашнее сочинение на тему: «Моя любимая книга». Многие недовольно заворчали, а Лешка Барсуков обрадовался. Ему нравилось писать сочинения.

В данный момент его любимой книгой был «Спартак» Джованьоли. Лешка азартно взялся за работу и за короткое время исписал пол тетради. Он ожидал похвалы от учительницы, однако на примере его сочинения Зинаида Яковлевна показала аудитории обоих десятых классов, как не надо писать сочинения на вольную тему и предложила всем переписать работу с учетом сделанных замечаний, поскольку они были общими для всех.

Школяры-работяги вовсю уважали Зинаиду Яковлевну, эту совершенно милую женщину с умными, добрыми глазами, с мягкой, скромной улыбкой. Им казалось, что она очень мудрая и все знает.

Она и языками владела, совершенно свободно переводя немецкие и французские тексты. Немецкий-то она точно знала. Её мама была чистокровной немкой. Скорее всего, из-за знания немецкого и держали её в ОМСБОНе.

Благодаря мастерству Зинаиды Яковлевны народ зауважал литературу и даже грубые пацаны стали почитывать Есенина. Она организовала что-то вроде поэтического кружка. Человек десять-двенадцать стали регулярно оставаться после уроков на тридцать минут для обсуждения собственных стихотворных опусов.

Особенно привлекали учеников литературные конкурсы и викторины, где призом для победителя был торт, купленный Зинаидой Яковлевной.

Русачка уговаривала своих учеников посетить Пушкинский дом, другие музеи. Почти силой затаскивала их на классические спектакли. Приносила на уроки пластинки с записями великих актеров. Она имела чисто ленинградское произношение и учила этому своих учеников.

Уже в зрелом возрасте понял Барсуков, что его учительница основное внимание уделяла не натаскиванию подростков (как тут не вспомнить ЕГЭ), а развитию личности ученика. И это ей удавалось. Если даже такое хамло, как Коля Уткин принес однажды для оценки стишок, им сочиненный, то это что-то значило.

Лешка с трудом уговорил мастера разрешить ему закончить смену на час раньше. Выскочив из проходной, он заторопился домой. Там он быстро принял душ, оделся в выходной костюм и поспешил в школу. Сегодня у Зинаиды, их любимой учительницы был юбилей. Сегодня Зинаиде Яковлевне Рез стукнуло тридцать лет и ученики обоих десятых классов решили коллективно поздравить её с этим событием.

Была куплена хрустальная вазочка, букет цветов, две бутылки шампанского. А, еще, по настоянию Лешки, приобрели в комиссионке картинку в рамке. На картинке полыхала золотая осень, как намек на солидный, с точки зрения пацанов, возраст любимой учительницы. На обратной стороне картинки расписались все ученики под стихотворным пожеланием юбиляру многих лет жизни.

Пожелания сбылись. Зинаида Яковлена Рез прожила еще 58 плодотворных лет. Она защитила кандидатскую диссертацию, затем — докторскую. Стала профессором. Много лет заведовала кафедрой педагогики в Пединституте им. Герцена. Написала много книг и статей о методике преподавания литературы в средней школе.

Даже в наши хреновые времена, когда литература котируется в школе очень низко, словесники буквально охотятся за её книгой «Лермонтов в школе», которая, несмотря на стотысячный тираж, стала библиографической редкостью.

Барсукова до сих пор волнует вопрос: «Что делала Зинаида Рез в ОМСБОН, которым управлял Судоплатов?». Однако, этот вопрос ей уже не задашь. В подлые девяностые она уехала в Израиль, который, может быть, и не был её исторической родиной. Скорее всего, туда она потянулась за мужем. Тот-то был типичным Изей. В 2009 Зинаиды Яковлевны не стало.

А, даже если бы и не уехала, и была бы жива, то отвечать на подобный вопрос она не стала бы. Ведомство Берии — это ведомство Берии, там языки не положено было распускать. Серьёзный мужик был Лаврентий Павлович..


БАРХАТЦЫ


Горят поминальные свечи

на входе в еврейское гетто.

Цветут, тишине не переча,

две клумбы неброских цветов.

Их желто-коричневый колер

рождает в глазах силуэты

еврейских детишек в неволе под

дулами подлых скотов.

Во всю помогали громилам

румыны, прибалты и венгры

в огромные ямы-могилы

складировать трупы людей.

С Галиции хлопцы не слабо

евреев гребли непременно.

И только российские бабы

спасали еврейских детей.

Всё лето цветут чернобривцы,

бальзамный букет источая.

Отнюдь не цветочные принцы.

До ирисов им далеко.

Но если на сердце тревога

и думы тебя донимают

ты бархатцы нежно потрогай

и станет на сердце легко.


ЕВРЕЙ МИША

Миша Шустерман напоминал известного киношного раздолбая, которого студент Шурик воспитывал на стройке. Напоминал не внешностью. С внешностью у Миши было все в порядке. Даже запущенные им для маскировки усы и бородка не могли скрыть явные семитские черты его лица. То есть, Миша был типичным Мойшей и от этого было никуда не уйти и никакими усами не смазать.

А напоминал он означенного раздолбая готовностью принять участие в любом мероприятии, которое позволило бы ему не появляться на своем рабочем месте. А рабочим местом у него был стол в лаборатории машин уборки городов и это рабочее место он очень не любил. И наверное даже ненавидел.

— Граждане, кто желает посетить выставку цветов? — интересовалась профактивистка.

— Я!!! — раньше всех отзывался Миша

— Граждане, кто хочет поприветствовать афганского лидера в аэропорту? — вопрошал парторг.

— Я!!! — немедленно отзывался Миша

Такая его готовность к подвигам очень импонировала разного рода активисткам. Например, когда нужно было выделить от Института одного человека на трехмесячные курсы программистов, и все от такого предложения отворачивались, то выручал Миша. Он с удовольствием (и с пользой) аж целых четырнадцать недель проводил в компании умных людей, не касаясь этих гнусных пескоразбрасывающих машин, основным специалистом по которым он, кстати, и являлся.

С таким же удовольствием он посещал в рабочее время бесплатные уроки английского языка, повышал свой математический уровень на лекциях по высшей математике, открытых для инженеров при университете.

Когда у него интересовались зачем эта чепуха ему нужна, в смысле: все равно все это в советской жизни не пригодится. Он загадочно улыбался и внушал: «Кто его знает. Все может быть».

Существует устойчивое мнение, что еврей выкрутится из любого неприятного положения. Мнение в общем то справедливое. Но это происходит не от того, что евреи такие уж вёрткие, а потому, что евреи связаны друг с другом узами взаимопомощи, что они намного информированнее граждан-неевреев, а еще они накачаны разнообразными знаниями, что очень помогает им в жизни.

Вот и Миша. Когда на его сынишку навалилась грозная болезнь, то, благодаря еврейским связям, мгновенно нашлись и нужные (дефицитнейшие в стране) лекарства и лучшие специалисты; и мальчугана вырвали из лап смерти.

Когда средства массовой информации захлебывались, воспевая гласность, ускорение и прочую горбачевскую лабуду, институтские евреи (и Миша в том числе) собирались на лестничных площадках, анализировали сообщения ТАСС, ВВС, Голоса Америки и делали правильные выводы: пора валить.

Когда начались «реформы», когда рухнул Институт и его сотрудники заметались в поисках хоть какой-нибудь работы, Миша просто взял и уехал в Америку, где со своим красным дипломом, кандидатской степенью, навыками программирования, знанием языка и крепкой математической подготовкой быстро нашел хлебное место в крупном вычислительном центре, и его не коснулись мерзкие нескладухи наших девяностых.

Конечно, он уехал не с бухты-барахты, а проведя обстоятельную разведку. В Америке у него были родственники, и Миша в начале восьмидесятых отправился к ним в гости, чтобы самому увидеть, что там и как в этих загнивающих США. Поехал, предварительно побывав в Польше. И не потому, что его так уж интересовали поляки, а потому что в те времена людей выпускали в капстраны только после проверки их облико морале в какой-нибудь соцстране.

При появлении Миши в Институте после американского вояжа, все накинулись на него с одним вопросом: «Ну, как там в Америке?». На что Миша отвечал кратко: «Сложно. Америка — не Россия. Там все не так». А Барсукову, с которым он слегка корешился, Миша поведал:

— Понимаете, Георгич, там нужно все время быть начеку, чтобы не вляпаться в какую-нибудь неприятность.

— Например?

— Например, мне до сих пор стыдно за три промашки, которые я допустил в Америке.

— И что же это за промашки?

— Ну про первую промашку я рассказывать не буду. Это из области интима. А вторая промашка заключалась в том, что я засунул в (еще редкую в СССР) микроволновку суп в металлической кастрюльке. Ну треск, дрызг, позор. А третья стыдоба заключалась в том, что я такой умный, образованной не смог разобраться с системой пересадок в нью-йоркском метро и был вынужден обратится за консультацией к полицейскому-негру.

Барсуков вытаращил глаза:

— Ну и в чем здесь позор?

— Так к негру же!

До Барсукова дошло: евреи — большие националисты. Они белых-то держат за гоев — людей второго сорта, а тут негр, да еще умнее богоизбранной персоны. Кошмар!

Конечно, у евреев, кроме национализма, имелось ещё несколько национальных черт, которые не нравились Барсукову. Но! Но Барсуков ни разу не слышал, что еврейка бросила своё дитё умирать в снегу, или на помойке, или в канализационном люке. Ни разу не слышал, что еврей задушил, зарезал, скинул с девятого этажа свою маму. А у русских — это повседневная криминальная хроника.

Евреев гнобили на протяжении веков и во всех странах. Их и изгоняли, и жгли, и топили, и душили, ну и расстреливали, само собой, а они живут и не уменьшаются в количестве. А русских никто не гнобит, а количество их из года в год становится все меньше и меньше. Губят русских две язвы: зависть и пьянство. То есть то, что у евреев совершенно не культивируется.

Ребята, не пора ли нам взять пример с евреев и перестать пить, перестать ставить подножки друг другу. По-моему — пора, а то ведь вымрем все к чертовой матери. Представляете: ни Пушкина, ни Петра, ни Суворова. Одни Мазепы. Ужас!

Недавно встретил в сети Мишкину фамилию. Он за деньги разрешает скачивать свой автореферат, свою диссертацию. Видать дела у него в Америки идут не очень блестяще. Но также очевидно, что возвращаться в Россию он не собирается.


ГЛАДИОЛУСЫ

Свалили за бугор еврейцы.

Всё ищут где послаще жить

(Сплошь либеральные гвардейцы).

Свалили за бугор еврейцы.



Мужчины отрастили пейсы.

Еврейки проявляют прыть.

Свалили за бугор еврейцы

Всё ищут, где послаще жить.



И гладиолусы как стража

У синагоги в ряд стоят.

За ними маргариток ряд,

И гладиолусы как стража.



Они устои сторожат,

Чтоб не случилась вдруг пропажа.

И гладиолусы как стража

У синагоги в ряд стоят.



А гладиолусы цветут.

Им ни к чему переселение.

Хотя редеет население,

А гладиолусы цветут.



Пусть все уедут и уйдут

И одуреют в наваждении.

А гладиолусы цветут.

Им ни к чему переселение.


ХРИЗАНТЕМЫ

Детдомовским девочкам судьба отвалила не очень-то много счастья. Однако самой нечастной была еврейская девочка Зоя. В детдоме все имели клички. Имела кличку и Зоя. Её кликали Усами, так как к пятнадцати годам под носом у неё появилась заметная, черная растительность.

Мальчишки интересовались у девочек, как дела обстоят у Усов в области междуножья. Может она вовсе и не она, а парень. На что девочки отвечали, что у Зои с этим делом все в порядке.

Такой выверт природы бесконечно угнетал девочку. Чтобы на неё не пялились зеваки, она не покидала стен детдома. Когда детдомовцы совершали коллективные вылазки в кино или в цирк, или еще куда, Зоя оставалась дома. Она уединялась в спальне и тихо плакала.

В школу-то она, конечно, ходила, смешавшись со стайкой детдомовок. И в школе себя чувствовала спокойно. Поначалу некоторые школьники пытались дразнить её, но детдомовцы — дружные ребята, живо поставили дразнильщиков не место.

Надо отметить, что детдомовцы при всей брутальности их нравов, были очень деликатной публикой. Так, наградив Зою не совсем симпатичной кликухой, они ни разу не унизились до того, чтобы попрекнуть девочку её недостатком.

Мало ли у кого что растет. Вон у Чинарика уши выросли как два лопуха, у Ишака черное родимое пятно растет на лбу, прямо над носом, у Лачи писька выросла толщиной с пожарный шланг, а у Нинки Голубевой сиськи лезут из блузки, как тесто из квашни. Конечно, сиськи лучше, чем усы, но ничего не поделаешь — кому, что досталось.

Зоя любила цветы. Она с большим старанием ухаживала за большой детдомовской клумбой, где по весне распускались нарциссы, тюльпаны, пионы, затем — флоксы, лилии, а ближе к осени клумба превращалась в царство разноцветных астр.

У детдома денег на цветы, конечно же не было. Зоя добывала красивые растения, выкапывая их в садах и скверах Московского форштадта. Она только не посягала на цветы, высаженные у входа в Рижское гетто. В войну там содержалось несколько тысяч рижских евреев. Все они были расстреляны. Причем с помощью латышей.

Сгинула в гетто и Зоина мама. Зойка уцелела случайно: она в это время гостила у бабушки в Бауске.

Перед детдомом, через сквер возвышалась католическая церковь Св. Франциска. При ней существовал какой-то учебный центр. Там за узорной металлической оградой прогуливались по дорожкам юноши в длинных черных балахонах. Дети называли их попиками. Они о чем-то беседовали друг с другом, беспрерывно перебирая четки.

Иногда эти юноши, не снимая балахонов, играли в волейбол. Это уже было зрелище. Детдомовцы припадали к окнам.

Территорией возле церкви интересовалась и Зоя, но не из-за попиков. Её привлекали яркие желтые цветы, которые окаймляли церковные дорожки. Зоя называла их золотыми хризантемами.

Таких красивых цветов в детдомовской клумбе не было. Зоя загорелась желанием дополнить клумбу золотыми цветами.

Однажды поздно вечером, когда церковный двор был пуст, она через калитку проникла к желанным хризантемам и стала с помощью сечки, уведенной с кухни, выкапывать роскошный золотой куст.

Тут-то её и застукали попики. Они толпой вышли из церкви (наверное сужба закончилась) и увидели Зою, а увидев, кинулись к ней. Зоя ходу, к калитке. И хотя попикам не удалось схватить воровку, но они успели несколько раз жигануть её по спине своими четками.


Директора детдома этот случай очень обеспокоил. Детдомовцы и так-то имели натянутые отношения с властями: то драку затеют с местными пуйкам, то прокурорски сад обчистят. Не хватало еще конфликта с церковью.

На всякий случай он велел детдомовской медичке обследовать Зою и составить протокол о нанесении ребенку телесных повреждений. Народ же на избиение Зои отреагировал более решительно.

На выклянченной у кастелянши списанной простыне они черной краской начертали:

RELIGIJA — OPIJS TAUTA

что означало: «Религия — опиум для народа».

Этот лозунг был ночью натянут на узорную церковную ограду.

После обеда к директору детдома заявились два попика. Они прочли маленькую проповедь о греховности воровства и вручили большой бумажный пакет с хризантемовым кустом внутри.

Зойка была рада-радёхонька. Она сразу же приступила к переустройству клумбы, попросив дать ей кого-нибудь в помощники. Для этой цели был выделен Лешка Барсуков.

Юные цветоводы быстро справились с работой после чего между ними завязался серьезный разговор.

— Зойка, вот ты мучаешься со своими усами, а чего ты их не сбреешь? — прямо спросил Лешка.

Зойка нахмурилась, махнула рукой:

— А, все-равно вырастут.

— А ты снова побрейся.

— Так и бритвы-то нет.

У детдомовцев денег не было. Только у Витьки Говорова (и все это знали) хранилась под матрасом сторублевая купюра. Но эти деньги были святыми. Витька копил деньги на масляные краски. Он отлично рисовал, занимаясь в художественной студии. В своем творчестве Витька использовал карандаши и акварель, но его мечтой была масляная живопись. Кстати, это именно он красивым готическим шрифтом написал антиклерикальный лозунг.

Тем не менее детдомовцы напряглись, по копеечке сбросились и купили Зойке бритвенный станок и пачку лезвий. На помазок денег не хватило, но решили, что и так хорошо.

На вечере, посвященном дню рождения детдома, выступали самодеятельные артисты. Лешка, исполнявший роль конферансье, объявил:

— Маяковский. Стихи о советском паспорте. Читает Зоя Гринберг.

Когда Зойка вышла на сцену, народ ахнул. Вместо понурого, усатого создания на сцене стояла красивая, стройная, черноволосая девочка.

Когда же Зойка звонко закончила:

— … Читайте, завидуйте,

Я — гражданин Советского Союза!,

Зал долго ей аплодировал, радуясь тому, что девочка стала безусой. А вскоре появились технологии по безболезненному удалению волос.

В середине семидесятых Барсуков на несколько дней оказался в Риге. Конечно же, первым делом он отправился в Московский форштадт, чтобы навестить родной детдом.

Все было на месте, но детдома уже не было. Вместо него в трехэтажном задании размещались какие-то молодёжная организации и только на большой клумбе, как привет из детства, цвели яркие золотые хризантемы.

Они напомнили Барсукову и о Зое, и о детдомовских товарищах, и о добрых воспитательницах, и о той интересной жизни, которая была создана для них.

Когда теперь читаешь о миллионах беспризорников, о безобразьях, творящихся в детдомах, начинаешь осознавать всю гуманность советской власти, которая ликвидировала военную беспризорность и всем выпускникам сиротских учреждений дала путёвку в жизнь.


ИСХОД

Евреи кругами ходили

В пустынных песках сорок лет.

И что ж они ели и пили?

Огромный библейский секрет.



Пророк Моисей, Богу веря,

Провёл через море народ,

И Бог подарил всем евреям

Не просто страну, а курорт.



А мы же не то что кругами,

А просто совсем не идём.

Подняв полосатое знамя,

Халяву небесную ждём.



Пора бы и нам Моисея

Хотя бы на год завести,

Чтоб нашу больную Расею

От чёрной хворобы спасти.


ЕВРЕЙСКИЕ УМНИКИ

Последние годы Барсуков проводил свои отпуска в маленкой деревне на берегу лесной речки. Он был не только самым старым в деревне, но, по мнению односельчан, и самым умным, поскольку он имел ученую степень кандидата технических наук. Всем было известно, что этот остепененный старец работает старшим научным сотрудником во ВНИИгормаше.

Следует отметить, что в научных кругах Ленинграда данный славный институт высоко не котировался. А и напрасною! В его стенах успешно разрабатывались конструкции оригинальных машин., над которыми работали очень талантливые специалисты.

Этих специалистов интересовали не только технические вопросы.

Боря Бергман, приятель Барсукова, как-то обратился к нему с вопросом:

— Алексей Георгиевич, как вы считаете, есть в Союзе антисемитизм или нет?

— Я думаю, что антисемитизм в Союзе отсутствует.

— Это вы потому так думаете, что вы не еврей и вас этот вопрос не затрагивает.

— А, что разве евреев зажимают?

— Обязательно! Еще как!

— Например?

— За примером далеко ходить не надо. Он перед вами.

— Конкретнее

— Я выпустился из Политеха с красным дипломом. У меня было желание работать в науке. Я обошел двенадцать НИИ и везде меня отфутболивали, якобы, из-за отсутстсия вакантных мест. И вот только в Гормаше зацепился.

— Ну, Борис Зиновьевич, это частный случай. Может быть и верно не было вакансий.

— Частный случай, говорите. А, вы обратили внимание на то, что наш Институт переполнен евреями. А почему? А потому что их не взяли ни в один приличный НИИ. Вот они и осели как здесь, так и в других непристижных Институтах.

Барсуков задумался: и верно в каждой лаборатории густо сидели умные еврейские головушки. Они занимались разработкой машин как для уборки городских территорий, таки и машин для очистки канализационных труб и колодцев (илососы), а также машин для удаления фекалий из выгребных ям и вывоза этих нечистот в места нейтрализации (вакуумные машины).

Фу ты! Аж запахло! Действительно не ракеты, не корабли, не самолеты. Но даже на этой душистой основе умные еврейские головушки умудрялмсь писать и защищать диссертации. Конечно, озаглавливать диссертационные работы нужно было изобретательно.

Например, рассматривается возможность использования многоструйных головок для очистки канализационных труб. В этом случае диссертация озаглавливалась следующим образом: «Кореляционный метод интеграции сил, действующих на реактивный насадок при его прохождении через толщу неньютоновской жидкости». Или примерно так.

Еврейские головушки были не просто умными, а прагмаимчно-умными. Когда нужно было разработать какую-либо коммунальную машину, они не напрягали извилины. А зачем напрягать, когда другие умники уже потрудились.

Они шли в информационный отдел, подбирали соответствуюлщий зарубежный аналог и лепили с него конструктивную основу будущей машины. Новая машина всегда получалась хуже зарубежной. И не потому что копия, а порому что Гормаш — это не Атоммаш. Заводы коммунальной отрасли снабжались по остаточному принципу.

Такие дефицитные материалы, как бронза, легированная сталь, высококачественная резина, современные пластики, почти не поступали на их склады. Поэтому, к примеру, подборный лоток, выполненный на немецкой машине из нержавейки, у нас делался из Ст.3.

И технология хромала. К примеру: если внутренняя поверхность шведского заборника шлифовалась, то у нас — нет.. Машины работали плохо, часто ломались. Но выпускалось их много, поэтому коммунальные потребности крупных городов, в основном, удовлетворялись.

У министерских ребят было много времени для разных умствований, поэтому в Министерстве родилась идея создания универсальной тротуаро-уборочной машины, то есть машины, на шасси которой можно было бы навешивать как летнее, так и зимнее сменное оборудование. Машина должна была подметать и подбирать в бункер мусор, поливать тротуар, сгребать и подметать снег, посыпать тротуар песком.

Институтские умные головушки сказали, что из-за противоречивости требований такую машину сделать невозможно, то есть возможно, но агрегат будет золотой. «Делать!!!», — сказали министерские. В Коммунальной академии их поддержали.

С трудом склепали экспериментальный образец. Машина получилась неуклюжей и тяжеловатой. Целый год её испытывали, доделывали, устраняли недостатки. Машина ломалась, горела, взрывалась. Наконец вроде бы все наладилось. На показательный выезд пригласили министерских и академиков.

Заметная группка людей в импортных шмотках, в велюровых шляпах столпилась около машины, которая была вся во вмятинах, ободранная, в потеках масла и выглядела очень усталой. Водитель влез в кабину и запустил двигатель.

Алексей Георгиевич наблюдал пикантный сюжет из окна. Ему показалось, что машина взглянула на публику, усмехнулась и окатила визитеров тонкодисперсным масляным веером из лопнувшего шланга, полностью испортив их дорогие одежды.

Визитеры обиделись и убыли в Москву. Создание универсальной протуаро-уборочной машины было отложено. А потом наступил российский капитализм и надобность в машине отпала.

Какая машина, когда азиатов некуда девать



МЫСЛИ НА ВОЗНЕСЕНСКОМ МОСТУ


Вознёсся ли Христос?

Вопрос не для еврея.

Еврей в Христа е верит

И в Вознесение тож.



А верит он в пророков,

а также в Моисея,

В могучих патриархов.

Ну, что с него возьмешь?



Еврей информативно

силён и не халтурит.

И если он не в курсе

о деяньях Христа,



То значит Вознесения

и не было в натуре,

И не было Голгофы,

и не было Креста.



Еврей, конечно, умный

И на поповских сказках

На россказнях и байках

Его не проведёшь.



А русопяты верят

(не все, но очень часто)

И в Рождество Христово,

в евангельский трендёж



И награждают города, площади, проспекты библейскими именами. И даже мосты. Так в Питере: Троицкий мост, Благовещенский мост, Сампсониевский мост, Петропавловский мост, Иоанновский мост, Предтеченский мост, Вознесенский мост.



ПОЧЕМУ МНОГО ЕВРЕЕВ-НОБИЛЕЙ?

Как-то так получилось, что большую часть своей взрослой жизни Барсуков прооколачивался в научных конторах, где был большой процент еврейского контингента. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он хорошо присмотрелся к манерам евреев и уловил их особенности ведения как научного, так и бытового спора. А уловив эти особенности понял, что спорить с евреем — зря тратить время и нервы.

.

А почему? А потому, что максима «в споре рождается истина» — это не для еврея. В споре он обычно отстаивает нечто выгодное или лично ему, или всему еврейскому сообществу. А истинно, справедливо ли это нечто, его не волнует.

А раз так, то путём логических построений разоблачить неправоту или убедить в истинной сути еврейского спорщика невозможно просто потому, что истина ему не нужна.

Свои доводы и положения он утверждает не логикой, а путём уничижения, осмеяния своего оппонента. В ход идут софизмы, передёргивания, забалтывания, подхихикивания.

Особенно дискуссионные страсти накаляются когда народ начинают меряться талантами, начинает выяснять, кто креативнее русские или евреи. В этом споре евреи выдвигают железно-бетонный довод: количество еврееу-нобилей намного больше, чем русских-нобелей.

Цифры не врут и может показаться, что русские глупее евреев. Но это не так. Просто евреи изворотливее, солидарнее русских

Железный аргумент:

Выдвинули Менделеева не нобеля. Ну как же! таблицу придумал, химию упорядочил. Но нобеля подучает еврей. Он какую-то краску создал. На следующиий год Менделеева вновь номинируют на нобеля.

И вновь премию получает еврей за открытие с помощью таблицы Менделеева элемента фтор.

«Всё понятно: — соображал Барсуеов, — Нобель — еврей, премия еврейская, в комиссии большинство составляют евреи».

В своих соображениях о засилие евреев в нобелевском вопросе Барсуков очевидно пересаливал, но и сам Альфред Нобель опасался возникновения национального перекоса при присуждении премий. В своём завещании относительно премий он отметил:

«…Моё особое желание заключается в том, чтобы на присуждение премий не влияла национальность кандидата, чтобы премию получали наиболее достойные, независимо от того, скандинавы они или нет»

Евреи молодцы. Они дружно кучкуются и в науке, в искусстве, и в СМИ. Да везде. Даже в детской литературе.



Так Детское государственное издательство (Детгиз)

возглавлял до войны Самуил Маршак. Его окружали: Т. Ильин (Илья Маршак), Борис Житков, Виктор Шкловский, Соломон Лурье, Евгений Шварц, Корней Чуковский (Николай Корнейчуков, сын Эммануила Левенсона), Даниил Хармс. Понятно, что арзамасец Голиков (Гайдар) не очень вписывался в эту компанию.

За «Военную тайну» его обвинили в «идейных шатаниях». «Голубую чашку» встретили злобной критикой. Н. Крупская запретила печатать рассказ. После появления в газете первых глав «Судьбы барабанщика» повесть была запрещена. Книги писателя изъяли из библиотек и сожгли. Когда «Пионерская правда» напечатала первые главы «Тимура и его команды», посыпались доносы. Повесть была запрещена. Писателя обвиняли в попытке подмены деятельности пионерской организации подпольным детским ддвижением. Крепко запахло арестом. Но книгу прочел тов. Сталин. Вождю книга понравились.

И так везде. Стоит евреям окопаться в какой-либо отрасли и всё. Другим нациям вход в эту отрасль запрещён. И выдаёт эта отрасль открытия только под еврейскими фамилиями.

Это не нормально. С этим что-то нужно делать. А, что нужно делать, никто не знает. Вон в Москве десятки театров и в большинстве из них режиссёры — евреи.

Причём неплохие режиссёры. Ну, и что?



Кстати:

Если баб на сцене раздевают,

значит режиссёр у них еврей.

Всех семитов очень впечатляет

женский зад и выступы грудей.

Все семиты очень похотливы.

Нынче начинаешь понимать:

для того и коммиков свалили,

чтоб актрис на сцене раздевать.



Конечно, можно издать закон закрывающий доступ в прессу, в образование, в искусство, в политику представителей нетитульных наций, имеющих историческую родину за пределами России, т.е. французов, англичан, украинцев, евреев, грузин и т. д. Издать-то можно, но либерального визга не оберёшься. Мол, потянуло духом Германии тридцатых годов.

Проблема!

Хотя в некоторых странах этот принцип приоритета титульной нации вполне себе работает. Даже в бывших советских республиках Например, в Грузии, Эстонии, в среденеазиатских республиках.



ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС


Полезли евреи в Наркомы,

в отсекры, в губернские власти.

Еврейки полезли в постели

краскомов, партбоссов, вождей.

Казалось, что нет обороны

от этой еврейской напасти,

но Берия вылез на сцену

с комедией «Дело врачей».



Исчезли семиты из власти,

из армии и из ГУЛАГа.

Пришли им на смену ребята,

которые свинок пасли.

И сразу не стало прогресса,

не стало державного шага,

а после такие ребята

и вовсе страну разнесли.



Ах, зря укротили евреев,

которые смылись в Израиль.

При них шебутная Россия

была бы цветущей страной.

Конечно не лучше всех в мире,

конечно не лучше Швейцарий

и даже не так как у шведов.

Но стала бы точно — другой.

НЕНЬЮТОНОВСКАЯ ЖИДКОСТЬ


Реактивный насадок
Лаборатория машин уборки городов была заселена благородными фамилиями. Её украшали следующие персоны:

Турчанинов Владимир, большой эгоист и бездельник,

Энгельгард Александр, чистокровный немец, сторонник порядка, Рождественский Игорь, гуляка и бабник,.

К ним примыкали: Кольцов Егор, Вишеневская Натааша, Разин Игорь Степанович (зав. лабораторией). Было еще два когана (куда ж без них?), но с очень приличными фамилиями: Береговой и Кульман

И вот этот «аристократический» коллектив дружно приступил к претворению в жизнь главного для инженеров требования перестроечных времён — увеличения производительности машин на 15%. Требование выдвинули высшие партбонзы. Поскольку они были слабо образованы в технических вопросах, то полагали, что заставить машину поднапрячься на 15% — это раз плюнуть.

Советские инженеры же, понимая насколько это длительное и хлопотное дело, и, что одним плевком производительность машины не увеличишь, определили правительственное постановление как пропагандистское. Точно так же отнеслись к этому постановлению и сотрудники лаборатории машин уборки городов и решили выполнить его также пропагандистским способом.

В исполнении этот способ был очень прост. В технической документации на каждый тип машин перепечатывались листы, где упоминалась производительность. Вместо старого значения производительности впечатывалось новое, увеличенное на 15%. Вот и весь прогресс.

Институт, повысив таким образом производительность машин доложил о своем достижении в Министерство, а то — высшим партбонзам. Другие институту доложили тоже. Партийная власть, потерев от удовольствия руки, приступила к претворению в жизнь следующих требований. Такими требованиями являлись ускорение и гласность.

Вот в такое мутное, неопределенное время заканчивал Боря Кульман написание диссертации на тему: «Законы движения реактивного насадка в толще статической неньютоновской жидкости». В данном случае под неньютоновской жидкостью имелся в виду шлам, который забивал канализационные трубы. И он действительно, с точки зрения гидродинамики, являлся неньютоновской жидкостью, т.е. жидкостью не подчиняющейся закону Ньютона. К таким жидкостям относятся следующие: зубная паста, зыбучие пески, сметана, масляная краска, кровь, майонез и т. д. в том числе и сточная грязь. Вот Боря и решал вопросы эффективной очистки канализационных труб от этой грязи.

Конечно, намного престижней заниматься элементарными частицами или роботами, или космической техникой, но ведь и дерьмо как-то убирать нужно. Представьте, что капитально забились канализационные трубы. Это ж будет полное ай-я-яй. Ватерклозеты вышли из строя! Такого допустить никак нельзя.

Отталкиваясь от этих реалий, степенный Саша Энгельгард, при возникновении очередного слуха о возможном закрытии Института, уверенно пророчествовал:

— Не беспокойтесь. ВНИИгормаш тогда закроют, когда трудящиеся какать перестанут.

— Это еще вопрос. Со временем люди перейдут на пищевые таблетки со стопроцентной усвояемостью, и хана твоим ватерклозетам, вакуумным машинам, илососам, каналопромывочным машинам, а вместе с ними и Институту хана — засомневался Турчаниов.

Рождественский предположил:

— Нет, братцы. Народ от вкусной жратвы никогда не откажется. Таблетки может быть и будут, но только для путешественников, туристов.

— Это точно! — включилась в разговор Наташка. — Никакая таблетка не заменит ни мороженное, ни бутерброд с икрой, ни салат оливье.

— Вот земля перестанет рожать, и все как миленькие примутся за таблетки, — уверенно произнес солидный Кольцов.

Дискуссия стала общей. Внес в неё свою лепту и тихий Береговой:

— При таблеточном рационе кишки будут не нужны и постепенно отомрут. Исчезнет, зарастет анал. А, куда же голубые ходить будут?

Не удержался, рассмеялся и вступил в разговор зав. лабораторией:

— Не волнуйтесь, товарищ Береговой. К тому времени ученые научаться ремонтировать хромосомы и всех голубых переделают в людей с традиционной ориентацией.

— Много ли вы, Игорь Степанович, понимаете в голубых? Может быть они не захотят переделываться? — ответствовал Береговой.

— А, силой. Заставить! — предложил решительный Энгельгард.

Володя Турчанинов охладил Энгельгарда:

— Какой шустрый! А, вдруг голубые возьмут верх и всех традиционщиков превратят силовым путем в себе подобных. Каково?!

Энгельгард возразил:

— Вымрут же!

— Они ж не дураки. Создадут центры, где будут содержать женщин для продления рода человеческого. Ну, как племенных коров. — предположил Турчанинов.

Зав. лабораторией резко шлепнул ладонью по столу:

— Стоп, умники! Мы уже в какую-то зоологическую евгенику начали скатываться. Кончай трёп! Приступить к работе!

Кульман защищался в Политехническом институте. На Борину защиту лаборатория машин уборки городов прибыла в полном составе. Еще бы, такое событие!

Култман держался молодцом. И доклад был складным, и графика убедительна, и на вопросы Боря отвечал уверенно и толково. Оппоненты положительно оценили проделанную диссертантом работу. Председательствующий отметил экзотичность темы, связанной с странными особенностями неньютоновских жидкостей и выразил чувство искреннего удовлетворения по поводу того, что наконец-то и во ВНИИгормаше стали серьёзно заниматься наукой. Защита прошла успешно.

В банкетном зале ресторана собрались многочисленные родственники и друзья Кульмана, чтобы отпраздновать Борин успех. Родители новоявленного кандидата технических наук цвели от счастья. Сиял и Боря. В те времена защита диссертации была большущим событием.

Когда через некоторое время Боря получил заветные «корочки», он их обмыл «по домашнему», в помещении лаборатории в кругу своих коллег. И уж тут-то народ наговорился вдоволь. В том числе и о проблемах, связанных с уборкой неньютоновских жидкостей, и о перспективах коммунального машиностроения.

Однако, мудрствовали они зря. Вскоре, вопреки пророчествам Саши Энгельгарда, Институт закрылся. Власти решили, что нечего тратиться на институты, заводы, когда все необходимое можно купить на Западе. Ну, молодцы!!!


МОЛИМСЯ ЗРЯ

Зори вечерние адски красивы.

Сочный багрец переходит в бордо.

Черной стеной  городские   массивы

Тесно встают  как могучий кордон.



А над кордоном  лохматые тучки

Темные, злые ползут как клопы.

Смотришь на них и гадаешь: «Кто круче?

Умные люди  иль наши попы?»



Сколько столетий священники молят

Бога чужого. Держат посты.

Русские люди в храмы приходят

Молятся зряшно нерусским святым.



Бог же сказал, что лишь только евреи

Дети его и за них он горой.

Значит напрасны кресты и елеи

Церкви, соборы, святой аналой.



Наших попов бог еврейский не слышит.

Нет ему дела до наших забот.

Наши страданья его не колышут:

С людом еврейским  хлопот полон рот.



Вот и пускай люди умные скажут:

«Церковь мы чтим и попам угодим,

Если контакт с Иеговой докажут

Сразу  Исаакий  мы им отдадим».


БАРХАТЦЫ

Немцы вошли в Ригу 1 июля. Рижане встречали гитлеровцев цветами, народными танцами, гуляниями.

Сразу же начались убийства евреев. Этим стала заниматься команда, набранная Виктором Арайсом из числа латышских добровольцев. Ей был придан статут латышской вспомогательной полиции. Впоследствии команда из ста человек разрослась до нескольких батальонов.

Евреев брали ночью и увозили на расстрел под Ригу, в Бикернниенский лес Там молодчиками Арайса было убито более 6 000 человек.

А 21 октября в начале Московского форштадта немцы создали гетто. Огородили колючкой несколько кварталов. В них традиционно проживали евреи и немного русских. Семь тысяч неевреев выселили.

К 25 октября всех евреев Риги переселили в гетто. На 20 ноября в нём содержалось 29 602 человека.

К 26 ноября гетто разделили не две части. В «малом гетто» разместили работоспособных, а в «большом» — детей, женщин, стариков. В два приёма, 30 ноября и 8 декабря «большое гетто» было ликвидировано. Его жителей в количестве 26 тыс. человек расстреляли неподалёку от Риги в Румбульском лесу. В этой кровавой мясорубке активное участие принимала команда Арайса.

Евреи прибывали в лес колоннами по тысяче человек. На «обработку» колонны уходил час. Не было ни криков, ни воплей. Лишь плакали дети, да старики шептали свои молитвы. А затем автоматные очереди.



Наступали празднования в честь Великой Октябрьской социалистической революции. Для детдомовцев они омрачились тем, что в Риге разгулялся грипп. Выход детдомовцев в театры, кино, на экскурсии и т. п. был запрещён. В школу-то они ходили, а вот чтобы в кино, то не получалось. Директор, желая побаловать детей, выбил на воскресенье киноустановку с киномехаником

В затемнённом актовом зале собрался весь детдом. Сначала показали фильм про фашистов в Германии, а затем кинокомедию «Цирк». Весёлая комедия забила впечатление от фильма про фашистов, но кадры, где эсэсовцы писали евреям на спине «Jude», осталась в памяти.

В школе перед Лёшкой Барсуковым сидел Боря Кацнельсон. Рядом с Борей сидела еврейская девочка. Лешка не любил Кацнельсона. И из-за смешной фамилии (свою-то фамилию Лешка уважал), и за неуклюжесть (если Боря в футбольной команде, то просто беда), а больше всего из-за того, что за ушами Бори были сделаны дырки и из них текло.

Следовало бы побить Борю, так нельзя: его мама преподавала в школе немецкий язык. Немецкий язык Лёшка тоже не любил. И не потому, что его преподавала Борина мама, а от-того, что Лешка не любил всё немецкое.

Жили Кацнельсоны при школе, в закутке на втором этаже. Из закутка постоянно несло жареным луком. Лёшка всё время удивлялся: «Где же они раньше-то жили? Почему им не дают нормальное жильё?»

В понедельник сидел Лёшка на уроке по алгебре. Математичка бубнила у доски про свои а и б сидели на трубе, а Лёшка бездумно пялился на Борину спину, которую плотно облегала куртка, сшитая из толстого, серого сукна. Пялился он пялился и пришла ему в голову славная мысль. Для осуществления своего мечтания захватил Лешка на перемене с доски кусачек мела и, когда все уселись за парты и стали познавать в каком случае пишется тире, он на Бориной спине аккуратно вывел: «Jude».

Народ к Лешкиной выходке отнёсся как к шутке, а взрослые — нет. Начался шухер. Сначала провинившегося вызвали к директору школы, затем — к заучу детдома и, наконец, стали распекать на совете дружины. В конце пропесочки Лешка осознал свою вину, но приносить Боре извинения перед всем классом, как ему велели, наотрез отказался. Ещё чего! Как его ни пугали, как ни стращали, он ни в какую.

В субботу занятий не было. Весь класс собрался на экскурсию, которую возглавила немка. Это была необычная экскурсия. Ни в музей, ни в цирк, а повела немка школьников на территорию бывшего еврейского гетто.

Дошли быстро. Бывшее гетто представляло собой угрюмую череду кварталов с двухэтажными иногда трехэтажными домами. Московский форштадт вообще не блистал архитектурными красотами, а здесь, в начале Московской улицы, и вовсе царствовала непроходимая серость. Дома стояли какие-то грязные, а трещинах. Отсутствовали деревья, кусты. Мостовые были замощены брусчаткой или булыжником. Вдоль домов лежал мусор.

Единственным живим пятном была колония крупных коричнево-желтых бархатцев, кем-то посаженных на входе в гетто.

Немка кратко поведала историю гетто. Школьники слушали не шелохнувшись. Дух места накладывался на повествование и потрясал детские души.

Закончив сообщение, учительница повела ребят вдоль Лудзас, центральной улицы гетто. Она показывала, где была управа, где комендатура, где детская больничка… Она только показывала и ничего больше не рассказывала. Не могла же она поведать, как поздней осенью ворвался в больничку Арайс со своими подручными. Они стали безжалостно расстреливать детей, добивая их прикладами.

Притихшие, придавленные впечатлениями дети возвращались в школу. И тут кто-то спросил:

— Исфирь Наумовна, а вы тоже были в гетто?

— Нет. Нам с Боренькой повезло. Сначала мы скрывались в лачуге возле Красных амбаров, а потом нас спрятала в подвале своего дома одна русская семья. Там мы прожили полтора года. В подвале было очень холодно. Как я не берегла Бореньку, он всё равно сильно простудился. Я думала, что он умрёт. Но пришла Красная Армия и Борю забрали в госпиталь. Его вылечили, однако, не полностью. До сих пор у него болят ушки.

Когда пришли в школу, Лешка заявил учительнице:

— Исфирь Наумовна, я хочу извинится перед Борей.

Команда Арайса, орудуя по всей Латвии, расстреляла по разным сведениям от 20 до 60 тысяч людей. С приближением Красной Армии латышскую вспомогательную полицию влили в Латышский добровольческий легион.

Латышский добровольческий легион состоял из 15-ой гренадёрской дивизии СС (1-ой латышской) и 19-ой гренадёрской дивизии СС (2-ой латышской). Всего 18 412 человек.

Первый раз Легион участвовал в боях 13 марта 1944 года под Псковом. Затем, отступая с немцами он попал в Курляндский котёл. 15 дивизия была переправлена в Восточную Пруссию. В конце войны она сдалась американцам, а 19-ая дивизия сражалась до конца.

Уже и Берлин капитулировал, а латыши всё продолжали сопротивляться. И понятно почему. Немец-пленный — это военнопленный, латыш-пленный — это преступник, которого ждала суровая кара.

А Арайса поймали немцы и судили, дав по доброте своей пожизненное. Советский суд был более принципиальным. Восемь немецких шишек, виновных в организации и проведении холокоста в Латвии, были приговорены к смертной казни и публично повешены в Риге на площади Победы.

Наблюдая, как ежегодно чествуют в независимой Латвии бывших легионеров-эсэсовцев, Барсуков резонно предполагал: «Не приди Красная Армия в Латвию в 1944 году, латыши, набив руку на евреях, взялись бы за русских. Сто процентов!»


ИЕРУСАЛИМ


1.

Вызвездилось небо над Иерусалимом.

Из пустыни влит даже ночью зной.

Но для иудеев, христиан, муслимов

Этот город главный, славный и святой.



Там сошлись святыни сразу трёх религий.

Каждая гордится Храмовой горой.

И хасид учёный и кочевник дикий

Гору посещает праздничной порой.



И, конечно, споры, стычки, столкновения.

И конечно жертвы. Хочет это Бог?

Он один Всевышний и ему до фени

Кто его как кличет. Он же ведь не лох.



И ему не важно чтут ли полумесяц,

Или семисвечник, или крест святой

Главное, чтоб люди жили дружно вместе

И не увлекались сварой и войной.

2.

«Не убий!», — заповедовал Боже,

Но не слушались люди его.

Воевали веками! И что же?

Это Богу терпеть не легко.



Доведут его грешники скоро,

Что забудет Господь про почёт,

И как сжёг он Содом и Гоморру,

Так и шарик заблудший сожжёт.



3.

Молятся евреи пред Стеною плача,

Молятся, мечтают Храм свой воссоздать.

А потом поставить Землю на карачки

И по-иудейски миром управлять.



Может быть и верно. В этом всё спасение.

Может быть и верно войны победим.

Нужно чтоб еврейским стало населенье,

Чтоб столицей мира стал Иерусалим.


ХЛОПЬЯ НАУКИ

Барсуков не любил певца Розенбаума. Не любил за нарочитость исполнения, за фальшь псевдо казачьих и, в особенности, псевдо блатных песен, за выпендривание в лирике. Когда на экране телевизора появлялся этот бритый крепыш с гитарой, Барсуков поспешно переключал агрегат на другую программу.

А молодой младший научный сотрудник Боря Гольдштейн обожал певца. Он часто и пылко пытался убедить «замшелого пенсионера» в том, что Розенбаум — это гений непревзойденный. Барсуков не возражал, а, тем более, не пытался излагать свой взгляд на творчество несостоявшегося врача: фаната не переубедишь. Когда Боря слишком надоедал, Барсуков отшивал его грубой пацаньей присказкой: «Ты, парнишка, мал и глуп — не видал…». Рафинированный интеллигент скисал и отваливал.

После увольнения в запас Барсуков стал трудиться в одном из ленинградских НИИ. В обеденный перерыв местный радиоузел транслировал музыку. Однажды Боря запричитал: «Слушайте, слушайте! Это Розенбаум! Новая песня!» и усилил звук.

Барсуков навострил уши. Из репродуктора неслось нечто не характерное для певца: искренность, достоверность, убедительность. И все это сопровождалось упругой, добротной мелодией. Песня называлась «Флагманский марш» и повествовала о выходе эскадры в море.

Когда песня закончилась, послышались одобрительные реплики слушателей. Подал свой голос и Барсуков: «Сильная песня. Сразу видно, что сочинил ее моряк». Боря затрепыхался: « Нет, нет! Алексей Георгиевич! Розенбаум окончил медицинский институт. Он — врач терапевт, а никакой не моряк!»

Барсуков возразил: «Ставлю бутылку „столичной“, что Розенбаум имел непосредственное отношение к флоту». Боря вызов принял и поинтересовался откуда у бывшего моряка такая уверенность в своей правоте. «Потому, что такую песню мог написать только человек знакомый с флотом», — ответил Барсуков. Боря потребовал: «Пожалуйста поясните, Алексей Георгиевич».

Барсуков пояснил: «Например, фразу: «И корабли бьет в ознобе.» ни один поэт не моряк никогда не напишет. Потому, как он не знает, что при вводе паросиловых установок, вибрация заработавших насосов, вентиляторов передается корпусу корабля, и он дрожит мелкой дрожью. Корабли, как правило, выходят в море рано утром. Наверху прохладно, палуба мокрая, стволы орудий в росе, корпус трясется. И сразу же возникает впечатление, что корабль бьет в ознобе.

Или: «И вот сыграли аврал, и командир встал на мостик.». Только военный моряк знает, что по авральному расписанию место командира корабля на мостике.

Или: « «Славянка» с берега гремит…». Только моряки, да и то не все, а только служившие в ш, естидесятые, знали о приказе, по которомму корибли, уходившие в поход, надлежало провожать маршем «Прощание славянки».

Через день Боря торжественно выставил на стол бутылку «столичной»: « Алексей Георгиевич, вы правы. Розенбаум больше года служил корабельным врачем на Тихоокеанском флоте».

Кроме этих признаков песня имела еще один флотский признак, который Барсуков не стал раскрывать, так как для этого потребовалось бы много времени. Этот признак: «И пеленою черный дым лег над высокою волной» вызвал у него воспоминание о событии, случившимся в бытность его командиром машинно-котельной группы на сторожевом корабле «Ворон».

Евгению Маревичу, командиру БЧ-5, судьба щедро отвалила и ума, и красоты, и силы, а на удачу поскупилась. Поэтому он никак не мог поступить в Академию. Каждый раз, когда он пытался пробиться в Ленинград, начальство находило причины и не отпускало его.

— Это потому, что я еврей, — сокрушался Маревич.

— Какой же ты еврей. Ты типичный русак, — возражал Барсуков.

— Я по отцу еврей.

— Ну так что? У нас же нет притеснений по национальному признаку.

— Есть! Просто ты русский и не замечаешь. А я всей жопой чувствую холодное к себе отношение. Ладно, что-нибудь придумаем.

И Женя придумал. Он решил писать диссертацию в корабельных условиях. И тему выбрал вполне актуальную. Когда корабли готовятся к походу и в низах разжигают котлы, дышать становится трудно. Из всех труб валит густой черный дым. Он сначала приподнимается над кораблями, а затем опускается низко к воде, заволакивая все вокруг.

Это происходит потому, что не работают мощные турбовентиляторы. Еще нет пара. А воздух в топку подают маломощные электровентеляторы. Для нормального сгорания мазута в топках не хватает кислорода. Недогоревший мазут тяжелыми жирными хлопьями, увлекаемый потоком горячих газов, выплывает из трубы. Вот тебе и чёрный дым. В теплом дыму горячие хлопья мазута еще держатся в воздухе, а, остыв, опадают вниз.

Женина идея заключалась в том, чтобы через дополнительные форсунки подавать в топку более легкое горючее (например, солярку) с добавлением кислорода и тем самым дожигать не сгоревший мазут.

Однажды Маревич зашел к Барсукову в каюту с листом бумаги:

— Алексей, я пришел за помощью. Вот здесь я набросал схему экспериментальной установки. Сделай чертеж установки и вычерти детали. Ты бывший токарь и ближе знаком с допусками, посадками, трубной резьбой, метрической резьбой и т.п.. Поэтому ты с этим делом справишься лучше меня.

— Сделаю я чертежи, а что потом?

— А потом мы чертежи отдадим заводчанам, и они за спирт быстро все это изготовят.

И верно. За неделю все было готово. Затем Маревич с Барсуковым собрали установку и подсоединили её к котлу №1. Апробирование установки всех потрясло. Топка являла собой жерло вулкана. В ней все ревело и полыхало. При очередном выходе в море решили провести первый опыт по обездымливанию топочных газов.

Очередной выход не заставил себя ждать. Котельные машинисты разожгли первый котел. Когда пламя хорошо взялось, Маревич включил экспериментальную установку. Топка заполыхала алыми вспышками. Алость увеличивалась, переходя в светлую оранжевость. Послышался возрастающий гул, треск трубок. Затем хлопок и жаркое пламя туго выбросилось из всех воздухоподводящих отверстий котла. Волна газа опрокинула установку. Рухнула емкость с соляркой. Горючее хлынуло на пайолы и загорелось. Потоки горящей солярки потекли в трюм.

— Все наверх!!! — проорал командир БЧ-5.

Вахта рвала по трапу наверх, как наскипидаренная. Последним рвал Маревич, предварительно сняв питание с котельного отделения. На верхней палубе он распахнул створки углекислотной станции пожаротушения и поочередно рванул вниз все шесть рычагов с помощью которых пробойники прорвали мембраны закрывавшие выход углекислоты из сорокалитровых баллонов. Углекислота с воем пошла по трубам в трюм котельного отделения.

— Пойду на мостик. Сдаваться, — проронил Маревич.

— Женя, не спеши. Сейчас провентилируем котельное, разожжем второй котел и потихоньку введемся.

— Нет, Алексей, здесь темнить неуместно. Корабль спалить можно.

— Ты про установку-то не говори.

— Само собой.

— Мол произошел выброс горящего мазута. Часть его попала в трюм.

— Так оно и было. Ты здесь разверни шланги, приготовь пеногенератор. На всякий случай.

Вскоре прибыли командир со старпомом. Командир отдраил дверь котельного и просунул голову внутрь. Вместе с ним просунул свою голову и Маревич. В помещении было темно. Признаки огня отсутствовали. Засветили мощный аварийный фонарь. Внизу расстилалась белесая пелена то ли пара, то ли дыма.

— Наблюдайте час, — приказал командир. — Если не будет огня — провентилируйте помещение и доложите мне. Я проверю и начнем по-новой готовить корабль к бою и походу.

Через час с небольшим из трубы «Ворона» повалил густой, черный дым.

Когда корабль был уже вдали от берега, Маревич с Барсуковым вынесли детали разобранной установки на верхнюю палубу и командир БЧ-5, с криком: «Прощай, наука!», выбросил их за борт.

Таким образом, Розенбаум может продолжать петь про черный дым — он никуда не делся. Кроме «Флагманского марша» у него есть еще несколько хороших морских песен. А остальное, как говориться, — мишура для пипла.

.

ПЛАСТИЛИНОВЫЙ ТРОТИЛ

При коммунистах народ был дремуч. Никто понятия не миел о смертниках, о террористах. Ведать не ведал о терактах, о взрывах. Хотя и в те времена кое-что случалось.

ВНИИгормаш имел историю, имел мифы и предания. В шестидесятых годах институт располагался в одной из куртин Петропавловской крепости. Вот это была жизнь!

Влюбленные пары осваивали исторические закоулки крепости. Солидные люди бродили по бастионам и меж императорских надгробий. Любителей рыбалки можно было встретить на пристани у Невских ворот или на Иоанновском мосту. Летом же в солнечную погоду пол института принимало солнечные ванны на невском пляже у стен крепости. Лафа!

Ложка-то дегтя, конечно, имелась. Рядом с институтом находилась Радиолгическая лаборатория, Там чтот-то химичили с радиоактивными материалами. Такое соседство гормашевцам ненравилиось. Хотя сотрудники Радиологической лаборатории и уверяли ученых соседей в безопасности своего производства, хотя и утверждали, что уровень радиации в норме, институтский народ сомневался: что значит «в норме», кто эту норму определял? Народ сомневался и принимал меры.

Сейчас смешно об этом вспоминать, но в те полувековой давности времена даже ученый люд был слабо подкован в вопросах радиации и поэтому принимал очень странные решения для защиты своего организма от вредных воздедействий радиоактивного излучения.

Больше всех волновались молодые мужчины. Они беспокоились за свою потентность. Кто-то для защиты своих органов от радиации наклеивал на трусы станиолевую ленту, кто-то помещал свои причиндалы в специальный футляр. Дальше всех пошли сотрудники лаборатории машин химчистки.

Молодые м. н. с. создали устройство с гальванической ванной, при погружении в которую куска хлопчатобумажной ткани происходило насыщение ткани ионами свинца. Мужчины толпами понесли свои трусы на гальванообработку.

Институт рос, развивался и вскоре крепостная куртина стала ему тесной. Тогда ВНИИгормаш переселили в Невский район, на Седова в просторное четырехэтажное здание.

Гормашевцы лишились историчности, Невы, но лишились и радиоактивной опасности. Правда, возникла опасность не опасность, но неприятность химического типа.

Вокруг института располагались многочисленнве заводы, а в сторону Средней рогатки они тянулись аж до горизонта. Как-то перекуривая на ле стничной площадке, Барсуков пялился в окно. Пялился и считал заводские трубы. Насчитал он сорок две трубы и все сорок две дымили.

Барсуков подумал: «И зачем Ленинграду столько заводов? Вон в области полно ущербных городков. Перенести бы в них часть ленинградских производств, всем бы лучше стало».

— О чем мечтате, старче? — подошел к Барсукову с. н. с. Нейман из соседней лаборатории.

— Да вот думаю, как воздух в городе чище сделеть.

— Ну и надумали что-нибудь?

— Конечно. Очень просто.

— Поведайте.

— Заводы закрыть, автомобили уничтожить.

— Гигант! Кстати, обед наступает. Пойдем перекусим.

В институте не было столовой, а был буфет со стандартным продуктовым набором типа кефира, плавленных сырков, печенья. В обеденный перерыв из соседней столовой доставляли в буфет в алюминиевых флягах два первых (обычно борщ и рассольник) и два вторых (обычно бифштекс и шницель).

Бифштекс для Барсукова был жестким, поэтому он выбирал шницель. Конечно, это был никакой не шницель, а расплющенный и обильно панированный сухарями кусок сала.

Запив жаркое лимонадом «Буратино» (10 копеек без стоимости посуды), Барсуков вознамерился было направиться в свою лабораторию, но Нейман тормазнул его:

— Алексей Георгиевич, я не случайно к вам прилип. У меня есть, что вам сказать. Давайте выйдем на улицу, подышем свежим воздухом.

Вышли. Свежий воздух был солидно разбавлен выхлопами с завода им. Ильича. Дошли до сквера и устроились на скамейке. Нейман начал:

— Я не паникер, Алексей Георгиевич, когда я об этом узнал, то не побежал в милицию, выктив глаза. Я сказал сам себе: «Яша, осмотрись». Я осмотрелся и решил обратиться к вам.

— Отчего такое внимание к моей персоне?

— Ну как же. Вы ж в партбюро. Вы ж там заведуете идеологией. Прямой резон обртиться именно к вам.

— Ладно, Яков Давыдович, что же вы узнали? Что вас встревожило?

— Вы помните Андрея Правдина?

— Конечно. Он же недавно на пенсию вышел.

— Мы с ним живем на Ольги Форш, но в разных домах. Часто встречаемся. То в магазине, то в поликлинике, то просто на улице. Встретимся, кивнем друг другу головой и разойдемся. А тут недавно остановил он меня и стал нервно и торопливо говорить. У меня сложилось впечатление, что человек не в себе.

— Что же он говорил?

— Говорил он страшные вещи. Он заявил, что взорвет институт, к чертовой матери, так как именно работа в институте стала приченой его несчастья. Он считпет, что у него опухоль в третьей стадии, которую он поучил, работая в Петропавловской крепости, рядом с источником радиации в виде Радиологической лаборатории.

— Онг считает, или врачи считают?

— Вот этого я не знаю, но левая щека у него здорово раздута.

— А, чем он взрывать-то институт собирается?

— Вот и я его об этом спросил. Он сказал, что изготовил несколько взрывчатых шашек.

— Отчего вдруг он так разоткровенничал?

— Я ж говорю, что он был вроде бы не в себе. Вроде бы со сдвигом.

— Да, дела. Вот так живешь, живешь с человеком, а он под тебя динамитик готовит.

— И не говорите, Алексей Георгиевич.

— Вот, что, Яков Давыдович, все вами рассказанное — очень серьезно. Молчать об этом нельзя. Нужно срочно обратиться в милицию.

— Скорее всего так. Давайте не будем откладывать это дело.

Барсуков согласно кивнул головой и оба ученых гормашевца направились в ближайшее отделение милиции.

Поскольку Правдин дверь не открывал, милиции пришлось её взломать. Террорист не сопротивлялялся, голько визгливо кричал. На всякий случай на него надели наручники.

Впоследствии он был напрвлен в лечебницу, но не в онкологическую, а в психиатрическую Никакой злокачественности у него не было, просто воспалилась слюнная железа, о вот головушка-то существенно поехала.

И взрывчатые шашки оказались не тротилом, а брусками, слепленными из желтого пластелина и обвернутыми алюминиевой фольгой.

Вот такими в советское время были террористы. Ужасть!

СТРАННЫЙ ЗАК

Вандалы поработали.
Входные двери большинства ленинградских коммунальных квартир имели таблички, которые информировали визитеров о количестве звонков, необходимых для вызова того или иного жильца. На массивной двери бывшей генеральской квартиры такой таблички не было. При проживании в квартире четырнадцати семей, создание такой таблички теряло всякий смысл.

Свои люди, при отсутствии ключа, звонили два раза, а посетители и гости звонили столько, сколько хотели. По звонку открывать дверь выходил тот, кто был ближе к двери, кто был не занят, кто имел желание лицезреть звонящего. Все эти данные были присущи Лешке, особенно — желание лицезреть.

Лешка занимался важным делом. Он руководил заводным танком, который штурмовал белофинское укрепление, сложенное из костяшек домино. В это время прозвенел звонок. Лешка не пошел открывать: он был занят. Видимо и все были заняты. Открывать дверь никто не вышел.

Когда раздался второй звонок, Лешка остановил танк и двинулся к входной двери. На площадке стоял пожилой, тощий дяденька с чемоданчиком в руке. На голове у него красовалась черная шляпа.

— Здравствуй, мальчик, — слегка картавя, поприветствовал Лешку незнакомец.

— Здравствуйте. А вы к кому? — Проведи меня, будь любезен, к вашему квартуполномоченному.

— Пойдемте.

Квартупономоченным в квартире была Магдалина Станиславовна. Так длинно её никто не звал. Для всех она была просто Магда. Это была очень энергичная и в то же время очень тактичная женщина. Она умела в зародыше гасить конфликты, разрешать недоразумения. Жильцы её уважали.

Дети тоже уважали тетю Магду, прежде всего за то, что у неё был большой пес Ральф, любимец всей коридорной детворы. Ральф позволял детям кататься на себе и весело участвовал в детских подвижных играх.

В первую блокадную зиму Магда съела своего Ральфа. Это так повлияло на её психику, что она уже в мирной жизни не могла есть мясо.

При появлении нового человека Ральф глухо заворчал. Хозяйка его одернула и стала изучать врученное посетителем направление, затем она заглянула в его паспорт, достала из стола ключ и открыла дверь комнаты, расположенной как раз напротив её жилища. В маленьком помещении стоял стол, ломаный стул и железная кровать.

— Вот ваша комната, располагайтесь, — сказала тетя Магда. — Народ у нас хороший, добрый. Так что соответствуйте.

— Постараюсь.

Так появился в квартире новый жилец Лев Моисеевич Зак, удивительно вежливый и чистоплотный еврей. Он пришелся по душе всему квартирному люду прежде всего потому, что никому не мешал.

Казалось, что он всегда был в хорошем настроении. Когда он шел в ванную комнату, то всегда напевал: «Фаршемель, баршемель, ляу-ляу-ля…". Лешка считал, что это еврейская песня.

На кухне он не появлялся, так как ничего не варил. Зак утром включал электрический чайник, пил чай и куда-то уходил на целый день. Вечером приходил поздно и сразу же ложился спать.

Когда разразилась война, пожилого Зака, хотя и не призвали на фронт, но все-таки мобилизовали на охрану какого-то объекта. То ли завода, то ли склада. С началом блокады стрелок Зак перешел на казарменное положение.

В квартире он появился только после снятия блокады. Жильцы ахнули. Что сталось с вежливым, чистоплотным Львом Моисеевичем. Теперь это был угрюмый, сутулый старик, в грязной гимнастерке и замызганных галифе, с солдатским вещевым мешком за спиной. Он перестал даже умываться. Во всяком случае в ванной комнате его никто не видел. И бриться перестал. Вскоре лицо его стала обрамлять косматая седая борода.

Зак, приходя домой, всегда что-то приносил в вещмешке. Это очень интриговало кухонную общественность: что такое таскает Зак в свою конуру? Интрига усугублялась тем, что Лев Моисеевич никого не пускал к себе в комнату.

Когда ему нужно было выйти в коридор, он приоткрывал дверь, просовывал голову в щель, бросал взгляд направо и налево и, если никого не было вблизи, быстро выходил из комнаты. Так же крадучись он заходил в свою каморку.

Однажды, когда Зак входил к себе, Магдалина Станиславовна отворила свою дверь и успела заметить, что пол в Заковом жилище заставлен какими-то свертками, пакетами, ящиками. Народ на кухне после жаркого обсуждения этого факта пришел к выводу, что Зак ворует товары на охраняемом им объекте и ворованное складирует у себя в комнате.

Нынешние, которые культурные, выпучив глаза уверяют, что Союз был страной стукачей. Может быть тогдашние культурные и стучали на своих уважаемых культурных коллег, но вот железный факт: никто из многочисленных жильцов коммуналки не стукнул на подозрительного Зака. Народ терпеливо дождался смерти Льва Моисеевича, а уж после этого удовлетворил свое любопытство. Любопытных ждало разочарование. Первоначально. Ни запасов продовольствия, ни складированных промтоваров в комнате Зака обнаружено не было. Да и откуда им было взяться?

Многочисленные коробки, ящики, банки содержали в себе всякую чепуху: старые газеты, снятую с трамваев электроарматуру, шары из оконной замазки, стеклянные диапозитивы, покрытые плесенью сухари, какие-то тряпки. Управдом дал указание открыть окно и весь этот хлам вместе с убогим столом, койкой и колченогим стулом выкинуть во двор.

Дворники стали ловко метать Заково наследство в открытое окно. На дворе весь этот скарб грузился в машину. Все шло гладко до тех пор, пока не подступились к посылочным ящикам, которые стояли в углу комнаты, прикрытые тряпьем. Содержимое первого же ящика заинтересовало дворников. Оторвав крышку ящика, они увидели, что он наполнен желтыми брусками. Сначала подумали — мыло, а оказалось — взрывчатка. Все три ящика были заполнены двухсотграммовыми толовыми шашками. О находке немедленно сообщили в органы.

Зачем бедный Лев Моисеевич хранил дома взрывчатку? — нескончаемо вопрошали друг друга жильцы бывшей генеральской квартиры. И, по простоте душевной, сходились во мнении, что на Зака подействовала блокада, что он не то чтобы свихнулся, а так — зациклился на идее накопительства.

Органы же не были такими простыми и наивными. Для них дело Зака являлось смачной костью. Это тебе не эфемерная «связь с сионистским центром», которую в дело не положишь. Здесь толово весомо и взрывчато зримо присутствовало неопровержимое доказательство существования диверсионного сионистского подполья. По Ленинграду прокатилась волна арестов.

Ленинградские евреи были в тревоге. После разгрома Антифашистского еврейского комитета и ареста его руководителей, по Союзу заклубилась, набирая обороты, крикливая кампания борьбы с космополитизмом. Простой народ и слова то такого не знал, но очень быстро скумекал, что под термином «безродные космополиты» подразумевались евреи. Этого трудно было не понять: начались массовые привлечения к суду евреев-интеллигентов якобы за связь с АЕК, за поддержку сионистского движения.

Для евреев наступили тревожные дни. С быстротой телефонного звонка распространялись среди них какие-то совершенно немыслимые версии, слухи, предположения. Вскоре все эти домыслы сложились в непоколебимую версию: Сталин намерен окончательно решить еврейский вопрос.

По мнению еврейства сталинская идея решения вопроса заключалась в следующем.:

В ближайшем будущем Лаврентий Берия организует ряд процессов, компрометирующих еврейских культурных и политических деятелей. Агенты КГБ спровоцируют массовые еврейские погромы, в которых примут участие «разгневанные массы трудящихся». После чего будет принято постановление правительства о переселении евреев в восточные районы Сибири, дабы «уберечь их от расправы со стороны возмущенных народных масс».

Эта версия сейчас кажется дикой, а тогда она была вполне работоспособной. В то время все помнили как в течение каких-то двух недель были погружены в товарняк и отправлены в Казахстан и Сибирь горцы Кавказа и крымские татары, которых обвинили в сотрудничестве с немецкими фашистами. Так что мысль о выдворении евреев в восточные районы не была уж такой дикой. Тем более, что она постоянно обрастала убедительными подробностями о десятках пустующих барачных городков, недавно построенных в сибирской тайге.

Но тут умирает товарищ Сталин. Евреи обрадовались. Затем немного подсуетились. Спели «Let My People Go». Собрали нужные бумажки и, вместо Сибири, уехали на Запад.

А Зака еще долго вспоминали в генеральской квартире. Особенно ужасала мысль о том, что если толовые шашки рванули бы, то от дома эмира бухарского мало бы что осталось.


СПАЗМЫ УЖАСА

Конец ноября, конкретно — его тридцатый денёк, был ясен, но прохладен. Накануне выпал снег. Стылым утрам этого 30-е ноября по Московской улице двигалась колонна людей: женщины, дети, пожилые мужчины. Колонну сопровождали двадцать полицаев-латышей с автоматами. Люди преодолевали свой последний путь. Он пролегал от гетто, что было расположено в начале Московской улицы, до леса возле железнодорожной станции Румбула. Протяжённость этого пути составляла 12 километров. Они шли с опустошённой душой, с почти замершим от ужаса сердцем. Детям было холодно, они устали и плакали. Мамы их машинально утешали. Старики творили молитвы.

Их выгнали из домов в шесть утра. Построили в колонну по пять человек в каждой шеренге. Колонну сформировали из тысячи человек. Когда первая колонна покинула гетто, началось организовывание второй колонны. Всего в этот день с интервалом 30—45 минут было сформировано и отправлено в двенадцатикилометровое «путешествие» ещё 13 колонн.

Первая колонна достигла Румбульского леса в 9 часов утра. Людей заставили раздеться до нижнего белья и сложить снятую одежду в деревянные ящики. После чего, полицаи погнали несчастных вглубь леса, где их ждали девять ям длиной до 30 метров, шириной 5—6 метров, глубиной до 5 метров (в некоторых источниках говорится о трёх огромных рвах) Их выкопали неделю тому назад пленные красноармейцы, которых после этого расстреляли.

Рижское гетто было создано 21 октября по приказу Г. Лозе, рейхскомиссара Остланда. Из нескольких кварталов в Московском форштадте (в начале ул. Маскавас) выселили 6 000 неевреев (в основном русских) и разместили там 29 600 евреев, в том числе 5 650 детей. Гетто было разделено на две части. В «малом гетто» содержались работоспособные мужчины (ок. 4 500 чел.) «Большое гетто» заполняли дети, женщины старики. В конце ноября им было приказано приготовиться к «переселению в трудовой лагерь». С собой разрешалось взять личные вещи, не более 20 кг.

Руководил проведением Холокоста в Латвии обергруппенфюрер СС Фридрих Эккельн. После Бабьего яра в Киеве его, в качестве руководителя полиции и СС, перевели в Ригу. Это был ярый ненавистник евреев. Иногда в своей ярости он шел даже против начальства. В ноябре 1941 года в Ригу пришёл эшелон с «заслуженными евреями», ветеранами Первой мировой войны, награждёнными боевыми орденами. Было решено их не уничтожать, а дать спокойно дожить в каком-нибудь «приличном» концлагере. Однако Эккельн приказал их расстрелять. Готовя ликвидацию Рижского гетто, он, поскольку возле Риги не было никаких яров, приказал своим штабистам подыскать в окрестностях Риги подходящее место для проведения «акции». Такое место и было найдено в Румбульском лесу с его песчаным грунтом, в котором без особого труда можно было выкопать несколько погребальных ям.

Вот эти ямы и стали 30 ноября заполняться трупами расстрелянных евреев. «Это делалось очень быстро, как по конвейеру, — рассказывал на допросе в НКВД в 1944 году Адольф Лазда, латышский полицейский, конвоировавший евреев к месту расстрела. — Одни только оставляли вещи, как другие уже раздевались, а третьих расстреливали. Так нашу колонну в тысячу человек расстреляли в течение часа или полутора часов …Как вели себя люди перед расстрелом? Мы, полицейские, даже удивлялись. Не было ни крика, ни шума — только дети плакали да старики шептали свои молитвы».

Янис Лацитис проснулся с отвратительным чувством чего-то страшного, с пересохшим ртом и с сильной головной болью. Ещё бы не болеть головушке, если он вчера вечером влил в себя целую бутылку крепкого шнапса. А как было не влить, ели он оказался свидетелем гибели несколько тысяч человек? Тут можно рехнуться!


Последние месяцы Янис не работал. Ригу накрыла жёсткая безработица. Семья Яниса бедствовала. Худенькие дети всё время хотели есть. Янис весь извёлся в стремлении добыть что-нибудь съестное. Однажды он встретил своего бывшего одноклассника. Тот был в полном порядке. Он угостил Яниса сигаретой. Разговорились. Янис посетовал на своё бедственное положение. Одноклассник предложил:

— Слушай, есть работа.

— Какая?

— Не трудная, но грязная.

Янис был согласен на любую работу, вплоть до очистки выгребных ям, но всё-таки спросил:

— А, что делать-то?

— Служить в команде Арайса. Возиться с евреями.

— А какие условия?

— Платят очень хорошо. Обмундирование. Бесплатный шнапс и сигареты. И за сущую мелочь можно приобретать еврейское добро. А добра у них много.

От безысходность, от нужды вступил Янис в ряды латышской вспомогательной полиции, в команду руководимую латышом Виктором Арайсом. По первости его, как новичка, к расстрелам не привлекали, а ставили в охранение. Вот и 30 ноября он стоял в оцеплении в 25 метрах от ям и всё видел и слышал.

На суде он рассказывал: «На расстрел сгоняли женщин с детьми, детей было очень много, у иных матерей было 2—3 ребёнка. Много детей шло в колоннах под усиленной охраной полиции. В каждой партии было не менее 200 детей. Дети страшно плакали, звали своих матерей, вопили о помощи. Все эти дети были истреблены в Румбульском лесу. Детей не стреляли, а убивали ударами автоматов и рукоятками пистолетов по голове и сваливали прямо в яму…»

После этого в яму загоняли взрослых и заставляли ложится на трупы ранее уничтоженных и на мёртвых детей. Эккельн называл это «укладкой сардин». Сопротивлявшихся повергали ударами палок и прикладов. После чего открывался огонь из автоматов. При первых звуках выстрелов из ямы извергался жутки вой. «Когда закапывали могилу, то ещё не все были мертвы, и колыхалась земля от тел, закопанных детей, женщин, стариков».

В тот день в Румбульском лесу убили около 14 тысяч евреев. Больше убить помешала темнота В 7 часов вечера расстрелы были прекращены. Окончательную ликвидацию «большого гетто» отложили на неделю, до 8 декабря.

В Латвии окончательное решение еврейского вопроса осуществляли эсэсовцы из айнзатцгруппы А, которой командовал бригаденфюрер Вальтер Шталеккер.

Вначале немцы проводили расстрелы совместно с коллаборационистами из команды Арайса, в дальнейшем Арайс и его подчинённые стали основными исполнителями массовых казней.

Вот и в расстрелах в Румбульском лесу активное участие принимали латыши из команды Арайса, которые брали пример со своего сильно пьяного и озверевшего командира.

Виктор Арайс (31 год, быв. лейтенант полиции, юрист) перед вступлением немцев в Ригу 1 июля 1941 года, 1.

Их жгло беспощадное солнце

И ветры пустыни сушили.

Их жалили змеи, удавы душили.

О милости бога они попросили,

Чтоб даровал рай Моисея питомцам.

Одобрил всевышний такую идею

И выдал евреям страну Иудею.



2

Пришли легионы и нет Иудеи.

По миру рассеялось много евреев.

А кто не ушел тех прогнали арабы

За Альпы, Карпаты, и за Перинеи,

Где есть пиццерии, таверны и пабы.

Но там инквизиция ставит их раком.

Евреев  сжигают и грабят со смаком.

Спасение нашли эти боговы чада

У благочестивых и добрых поляков

И рады, что смылись из папского ада.



А Польшу прибрала к рукам Катерина.

И тут получилась такая картина:

Рванули евреи в российские дали,

Но русские не были вовсе кретины:

Черту для оседлости  нарисовали.

3

Либералы (считай, что евреи)

Проползли тихой сапой в издания

На подмостки и в образование

В СМИ, в искусство и даже в музеи

От возможностей просто балдея.



Их клянут, критикуют ругают.

Ну а им хоть бы что, Ноль внимания.

Маскируются, ФИО меняют

И растет либералов компания

От Москвы и до самых окраин.



И откуда их столько берется?

Вроде в Штатах народ тот пасётся.

И в Израиле тоже их много

Нужно свечку поставить пред богом:

Может боженька делом займется



И соберёт их всех в обетованном месте.обы, пешеходы боязливо продвигались по тропинкам, прбитым в метровых снеговых толщах. С крыш свисали гроздья гигантских сосулек.

Молодежь, рассматривая городские фотографии тех времен, интересовалась: «Это период блокады?»

«Нет, милые. Это приод когда великим городом рулила настырная комсомолка с Волыни. Ну, не нашлось во всем пятимиллионном городе даже одного человека способного управлять Петрополем. Способного развивать и ухорашивать Северную Пальмиру».

Но это случится не скоро. А пока, во времена застоя, интеллигенция, наблюдая не очень хороший порядок в стране, лоботрясничала, посещала кафешки, оттягивалась в саунах (в рабочее время, конечно) и активно фрондировала. Она не понимала, что худой порядок лучше доброго бардака.