Я живу, чтоб тебя оплакивать

***

Я живу, чтоб тебя оплакивать,               
чтоб улыбку твою хранить.
Протирая портреты, вздрагивать –
как бы часом не уронить.

Просыпаться ночью от холода,
от отсутствия твоего,
ощущая дыханье Воланда,
его злобное торжество.

Никогда уже не согреться мне
без плеча под моей щекой,
никакими земными средствами,
чёрной магией никакой.

Я живу, чтоб тебя оплакивать,
в нишах книжных хранить шкафов,
до сих пор как безумной вскакивать
от почудившихся шагов.

Не вымаливать, не выклянчивать,
жить, чем счастливы были мы.
До конца небесам выплачивать,
что нам дали они взаймы.

***

Я жива лишь своею тайной,
правотою души права.
Путь пройду до конца печальный,
но скажу все свои слова.

Мне уже с тобой не обняться,
сон приходит, как мой палач.
То шаги твои вдруг приснятся,
то почудится чей-то плач.

Тонет комната в лунном свете.
Здесь не быт уже, бытиё.
Мне звезда твоя с неба светит.
Да святится имя твоё.

***

Как с тобою балакала
обо всём в темноте...
Даже небо заплакало
от тоски по тебе.

Как мы небо обидели,
что теперь не вдвоём...
К твоей новой обители
не под силу подъём.

Я поглажу тихонечко
на портрете твой лик.
Без тебя теперь, Додечка,
каждый день мне велик.

Мне и ночь велика теперь,
да и жизнь велика.
Я целую слегка тебя
в облака, в облака…

Будет вечность легка тебе...
Ну, пока.

***

Висит над бездною окно,
но света нету в нём давно.
Лишь ты в окошке светом был,
когда дышал, когда любил.

А если нет тебя уже –
то догорел и день в душе.
Мне штор не нужно на окно,
ведь в нём и так всегда темно.

Когда же луч в окошко бил –
мне всё равно он был не мил.
Лишь ты один светился мне,
хотя б весь мир тонул во тьме.

Укрыла ночь моё окно,
как будто зеркало сукно.
И белый свет меня забыл...
Лишь ты в окошке светом был.

***

Ты не дежурил под окнами,
я под твоими ходила,
вверясь пути одинокому,
только любовь победила.

И возвращавшимся вечером
так было сладко увидеть:
там, где окошко засвечено –
нас никому не обидеть.

Страшно, когда погасшее,
тёмное, как глазница.
Всё, что там было нашего,
будет теперь лишь сниться.

Но не хочу завидовать:
яркая, словно брошка,
светит звезда Давидова
прямо в моё окошко.

Даже когда всё кончено
и ничего не светит –
бисерным млечным почерком
сердцу любовь ответит.

***

Как в окошке тебя выглядывала –
так высматриваю в облаках.
И в шкатулку души выкладываю –
всё, что светится, промелькав.

Обыщу закоулки млечные –
может где-то за тыщи вёрст
мне заколки остроконечные
мастеришь из осколков звёзд?

Без подарка на день рождения –
знаю, ты бы и там не смог…
Сквозь обличья или видения
я почувствую твой намёк.

Я почувствую в птичьем посвисте,
в дуновении ветерка, 
пусть неясно, туманно, косвенно –
то тепла твоего рука...

То твой голос и интонация
по незримым бегут волнам...
Ведь недаром, недаром снятся мне
сны, что ведомы только нам.

***
Я плакала вчера весь вечер,
а ночью ты пришёл ко мне.
И было счастье нашей встречи,
но это было лишь во сне.

Я очень по тебе скучаю
ночами, вечером и днём,
я до сих пор души не чаю
в тебе одном, в тебе одном.

Быть может, ты — цветочек алый,
что так в глаза мои глядел?
Иль голубь странный и усталый,
что улетать не захотел?

Иль ветка надо мной каштана,
что так колышется легко?
Всё, что мне брезжит из тумана
и видится из облаков?

И снова слёзы, слёзы, слёзы
о тайне таящих следов,
о том, о чём стучат колёса
всех уходящих поездов,

о том, что с нами приключилось
на этой маленькой земле,
о том, что с нами не случилось,
о сердце, найденном в золе,

о том, чем мы с тобою были,
о том, чем мы могли бы быть,
о том, как мы с тобой любили,
о том, что больше не любить,

о том, что милого плеча нет,
что я теперь одна в одном...
Но слёзы жизнь не облегчают,
они как дождик за окном.

Ну что мне свечки и иконы,
все эти храмы на крови,
когда преступлены законы,
законы жизни и любви!

Какая глупая преграда
нас не даёт соединить?!
И одному я только рада -
тебе меня не хоронить.

Мы так стары, что снова дети,
где старый дворик, сад и пруд...
А выживать — такое дело,
такой неблагодарный труд.

И снова вечер... ветер... Вертер...
Как медленно плетутся дни...
И некого послать за смертью.
Ведь с нею мы теперь сродни.

Не видеть в будущем — Помпеи,
в закате — раны ножевой...
А без тебя я не умею,
я не умею быть живой.

Но кто же вспомнит, как тут жил ты,
пока не забрала беда?..
Но ты со мною - каждой жилкой,
ты — это радость навсегда.

***

Когда однажды смерть пришла
и разделила наше тело,
и до сих пор я не нашла,
где эта линия раздела,

мне стало страшно умереть -
кто будет здесь любить и помнить
и жизнь твою в ладонях греть,
чтобы тобой себя заполнить.

Уж сколько вёсен, зим и лет
храню твой отсвет на лице я,
мой оберег и амулет,
моя пыльца и панацея.

Ты, нас на части раздробя,
за часть меня теперь в ответе.
Люби меня как я тебя,
не оставляй одну на свете.

Ты на туманном берегу,
жизнь переходит в сновиденье,
и я проснуться не могу -
не разминуться с милой тенью.

Пишу сонет ли, ем омлет -
то ль это лето, то ли Лета,
и сколько без тебя я лет
живу по волчьему билету,

жизнь змейкой убегала вдаль,
печаль печалилась и длилась
и нажимала на педаль,
а я любила как молилась.

Мир чужеродный слеп и глух,
но что-то знаю я такое,
о чём не выговорить вслух,
иначе всем не знать покоя.

Вот-вот зажгутся фонари
и я войду в ночные двери,
и всё увижу изнутри,
и наконец во всё поверю...

Как пальцами с тобой сцепясь,
сплетёмся под землёй корнями,
чтоб даже там, где мрак и грязь,
мы нашу связь бы сохраняли.

***

А час последний тикал, тикал,
с невинностию бубенца...
Но вот и нас она настигла -
поэма нашего Конца.

Ты одевал меня как куклу,
просил: на кухне не возись...
Заря давно уже потухла,
но долго розовеет высь.

И вот она уж цвета сливы,
но продолжает ворожить…
Я исхитрилась быть счастливой.
Я умудрилась просто жить.

Сдыхая над ручьём от жажды -
в жару я находила тень,
а в реку, что не впустит дважды -
я заходила каждый день.

В страну любви не надо визы -
она сама приходит сном.
Я выключаю телевизор -
включаю дворик за окном.

Закон как ларчик мне открылся:
чем ближе к сердцу — тем родней,
чем дальше — тем сильней бескрыльство,
тем холоднее и одней.

Но я переборю остуду -
хотя бы и весь мир продрог.
Я всё равно к тебе прибуду
по лесенке весенних строк.

Плыви, бумажный мой кораблик!
Я выйду утром налегке.
Стихи же багажом отправлю —
встречай их в нашем далеке.

***

Мне снилось, что разгадан шифр,
с каким я дверь к тебе отверзну:
слова без букв, число без цифр -
и вход свободен в эту бездну.

Проснулась — всё его ищу,
ведь так к нему была близка я…
А я тебя не отпущу!
Да,  я тебя не отпускаю!

Подумала, что если вскрыть
мозги и сердце чем-то острым -
фонтаном бы метнулся вскрик,
ночные вылетели б монстры.

Жизнь со свету меня сживёт...
Как мне её тебе отдать бы?
А рана к свадьбе заживёт.
У нас же не было той свадьбы.

Стою у берега реки,
где небо манной осыпало...
Но нет единственной руки,
той, на которой засыпала.

Она зарыта в ров земной,
и на неё навален щебень.
Но я прорвусь к тебе весной
сквозь неразборчивую темень.

И будут улыбаться мне
цветы на земляной подушке,
когда тебе в той тишине
шепну я что-нибудь на ушко,

и грабли будут драить дол,
чтоб слой меж нами стал бы тоньше,
репьи цепляться за подол,
чтоб побыла с тобой подольше.

Плетусь у жизни на хвосте.
Кручу мистическое блюдце...
Я поняла, что ты везде.
И нужно только оглянуться.

***

Это с нами случилось в августе.
На душе тяжело.
Ничего не прошло, милый Августин,
ничего не прошло.

Были мы с тобой не разлей вода,
каждый был однолюб.
Понимали всё с полу-лепета,
с шевеления губ.

А теперь я должна одна идти.
Ждёт небесный вокзал...
Смертью всё не кончается, знаете? –
так Проперций сказал.

***

Моя любовь – не август, а февраль,
когда сам Бог – поэт – велел нам плакать.
Когда далёк апрель – весёлый враль,
и снег ещё не превратился в слякоть.

Когда весны ещё не ясна тень,
и не понять – ты в радости ль, в обиде ль...
Когда в последний високосный день
ты навсегда пришёл в мою обитель.

Моя любовь – февральская пурга,
что мечется в последней круговерти,
как на метле летящая карга,
ещё не надышавшись перед смертью.

Отчаянье, прощанье и печаль,
зима, навек сходящая с орбиты...
Но в феврале грачи летят, крича,
и значит карта всё ещё не бита.

Как эта жизнь похожа на спираль,
виток последний – росчерк Пастернака...
Не наигрался всё ещё февраль,
я жду его особенного знака...

***

Вспоминай меня, ненаглядный,
в неоглядном своём Нигде,
так мучительно непонятном –
ты на облаке ли? Звезде?

Скоро мой день рожденья. Розы
приносил ты… теперь без них.
Как он снегом пах и морозом,
твой каракулевый воротник.

Мне во сне в эту ночь приснилось,
как я в тот утыкалась мех.
О спасибо за эту милость,
я проснулась счастливей всех.

Недоступна для жалкой прозы,
я сквозь сон на тебя гляжу.
Я сама куплю себе розы,
на твой памятник положу.

Ты увидишь и улыбнёшься,
в снег укутанный, словно в мех.
И быть может, как я проснёшься
в ту минуту счастливей всех.

***

Как ты там без меня,
бедный, болезный, тленный,
в вечную ночь без дня
канувший во вселенной.

Вещи твои везде,
свесившиеся понуро.
Среди пустынных стен
мебели «скрип, снап, снурре...»

Выбросить не спешу –
ты покупал мне платье.
Руки не наложу –
ты так любил их гладить.

Комнаты неуют
можно тобой заполнить...
Если меня убьют –
кто тебя будет помнить?

***

Сижу над старым твоим бельём             
и выбросить не могу.
Тоска моя поросла быльём,
и я перед ней в долгу.

Твоя рубашка к телу близка
и ближе мне, чем своя.
Она как ласка и как тоска,
как маленькая семья.

Я дома вещи твои ношу,
когда не видит никто.
Тебя живого в душе ношу,
хоть это совсем не то.

***

Несу, сгибаясь тяжело,
слов сто пудов и пять кило,
что некому сказать теперь,
когда я отворяю дверь.

А я сказала бы тебе,
как день был светел и погож,
как повстречала я в толпе
того, кто на тебя похож,

что покупала средь рядов,
потом по нашей шла тропе,
как небо было тех цветов,
что очень нравилось тебе.

На кухне твой висит портрет,
и в спальне, в комнате висят.
Они и слушают мой бред
с тех пор, как у меня ты взят.

Я за тебя куплю цветы.
Ничто не нарушает тишь.
Порой мне кажется, что ты
в соседней комнате сидишь.

И я могла б войти легко,
но почему-то не вхожу...
И на портретное стекло
как на окно в мороз дышу.

***

Холодно в дом приходить, если в нём тёмные окна.
Давней привычке верна, я ускоряю свой шаг.
Но, у двери тормозя, словно опомнюсь и охну:
нет тебя, некому ждать! Можно идти не спеша…

Трудно привыкнуть к тому, что уж навстречу не выйдешь.
Милый мой призрак, привет. Я уже тут, я пришла.
Не беспокойся, родной, сумки неполные, видишь?
Всё, что купила – себе, ноша мне не тяжела.

Некому слушать мои сбивчиво-вздорные речи,
где я была, что взяла – тут, как всегда, за углом.
Чай будем пить мы сейчас. Может, чего и покрепче.
Чокнусь с портретом твоим, где ты сидишь за столом.

Там, на портрете, плита, чашки, кастрюльки всё те же.
Тот же в горошек бокал, что ты сжимаешь в руке.
Душу смешную свою той неизменностью тешу, –
дважды нельзя, но опять в той очутилась реке.

Как хороша была жизнь, сколько всего обещала...
И до сих пор наш торшер душу мне держит в тепле.
Свет не гашу я в окне, чтоб тебе мрак освещало,
чтобы ты знал: то горит сердце моё по тебе.

***

Но мы не вместе, но мы не вместе...
Я Серая шейка с подбитым крылом.
Душа не на месте, душа не на месте.
На прежнем месте она, на былом.

Нежизнь в несмерть переходит плавно...
А я тебя вижу во сне как в кино.
Займи мне место за самым главным,
скажи, что я там стояла давно.

С души к ногам опадают крылья,
ей больше не нужен этот наряд.
Любимое тело как клад зарыли,
поэтому «кладбище» и говорят.

Поёт и плачет моя жалейка,
от сердца к сердцу стремясь напролом.
Я, как упрямая Серая шейка,
к тебе долечу и с одним крылом.


***

Бедный камень лежачий, под который вода не течёт.
Он от этого плачет, что каменный – это не в счёт.

Камень – это не сердце, но чувствует что-то и он.
Тоже хочет согреться, нарушить молчанья закон.

И кому-то быть милым, своей древнею тайной маня.
Он с любимой могилы, он знает тебя и меня.

Капля камень долбит и вот он уже словно драже,
на осколки разбит, что застряли безмолвно в душе.

С виду пепельно-серый, но от слёз серебристый насквозь.
Ты совсем не прескверный, а просто мой каменный гость.

Путь наш камнем уложен, и стихи хоть с любого пиши.
Где-то в руку положен, а где-то отпущен с души.

***

Ты небо, ты месяц, ты ветер…
Я медленно привыкаю –
нет голоса, чтоб мне ответить,
и тронуть нельзя руками...

Я зрение напрягаю
и слух навостряю тонкий.
Реальность теперь другая –
всё в сердца ношу котомке.

На кухне ль скребу посуду
иль вдаль бреду по дороге –
я вижу тебя повсюду
и чувствую в каждой крохе.

Заменой живу убогой.
Уже приспособилась, свыклась...
Но с неба – ухмылка бога:
Любви тебе? Накося выкусь!

Уюта родных ладоней?
Прижаться к щеке горячей?..
Душа в опустевшем доме
остывшее счастье прячет.

***

Нас обнимали ясени и ели,
и песня соловья была сладка.
А небеса смущённо розовели
и таяли от счастья облака.

Я всё это ничуть не вспоминаю,
я в это как в бельё облачена.
И каждой клеткой чувствую и знаю,
что наша связь незрима, но прочна.

И утренние птичьи переклички,
и двери, так таинственно скрипя,
и перестук идущей электрички –
все шлют они приветы от тебя.

Я смерти ни на пядь не уступила
ни чёрточки лица, ни пол-словца,
и то, что я без памяти любила,
любить и помнить буду без конца…

***

Стены переходят в улицу, улица в лес,
мы же всё поднимаемся выше...
Как же глубоко ты в душу мне влез –
не выкорчевать, не выжечь.

Быть иль не быть – для меня уже не вопрос,
начинается утро с новой попытки.
Всеми корнями ты в жизнь мою врос,
расцветаешь в глазах и в улыбке.

Бог меня поливает с неба дождём,
солнце в окно заглядывает: скоро выйдешь?
Мы подождём с тобой, зиму и смерть переждём,
и обязательно встретимся, вот увидишь.

***

Я шла с тобой, разбрасывая камни,
и помогала в том твоя рука мне,
теперь одной те камни собирать.
И жизнь, что проживалась с аппетитом,
теперь как будто набрана петитом,
так в ней всё мелко, что не разобрать.

Мне мало Бога и его напутствий,
как было Блоку мало конституций,
и вьюгой поцелованный он жил.
А мне твои всё снятся поцелуи,
и мне теперь под звуки аллилуйи
тянуться к небу из последних жил.

Ты умер, не спросясь меня и Бога,
и как теперь к тебе, с какого бока
мне подобраться, небожитель мой...
И безотчётно, глупо, бестолково,
порою принимая за другого,
отчаянно я жду тебя домой.

Глядят в бинокли пристальные звёзды.
Чернеют окна как пустые гнёзда,
лишившиеся тёплого птенца...
А я пишу, брожу по белу свету,
то в поисках родного силуэта,
то в поисках любимого лица.

***

В твой день рожденья я ходила в лес,
где мы с тобою столько раз бывали.
Здесь столько наших сохранилось мест,
хоть нас они узнали бы едва ли,

поскольку это было всё давно...
Мне не хотелось тостов и застолий,
ни в гости, ни в театр, ни в кино,
а в те места, где мы с тобою только.

Я белочку видала на стволе,
она орешки грызла словно в сказке.
Моя душа разнежилась в тепле
от ветерково-солнышковой ласки.

Цветы вокруг водили хоровод.
И мне казалось, что ты где-то рядом
и выглянешь из облака вот-вот,
и окружил цветами как нарядом.

Мне так с тобою было хорошо,
что этот отсвет греет и сегодня.
Ты словно на свидание пришёл.
Нас лес сводил, как опытная сводня.

Вот брёвна, где с тобой сидели мы.
Вот пепелище, где пекли картошку.
А здесь весна настала средь зимы,
когда меня поцеловал в ладошку.

Я в лес к тебе ходила как в музей,
и боль стихала, становилась болькой.
Порой одна, порой в кругу друзей,
но всё равно там ты и я – и только.

***
 
И пряди легкокрылы,
и жилка на виске,
и счастье говорило
на птичьем языке.
 
И облака ваялись,
и всё казалось сном,
и мы с тобой валялись
на лежбище лесном.
 
Был мир предельно сужен -
лишь губ и сердца пыл,
и мне никто не нужен
на целом свете был.
 
Ты реешь в эмпиреях,
но память так остра,
что до сих пор я греюсь
тем пеплом от костра.
 
Нелепо, что ты умер,
что ты уже не тот.
Наверно, это юмор,
как чёрный анекдот.
 
Всё тише и укромней
свиданья в облаках…
Я помню, помню, помню
все жилки на висках.

***

Мирный мир, войной губимый,
вечный бой...
Спи спокойно, мой любимый,
я с тобой.

Горьких бед ломилось столько
в жизнь мою,
но в сухом остатке только
ай лав ю.

Может, сон, мечта и небыль –
но ты тут.
Все дороги только к небу
нас ведут.

Быть несчастной, если любишь –
это грех.
Если есть родные люди,
свет и смех.

Видеть небо голубое,
облака…
Мой любимый, я с тобою
на века.

***
 
Уже не вспомнить мне себя былой,
с публичным выходом...
Я за тобой – как нитка за иглой,
как вдох за выдохом…
 
Теперь же всё поставлено на кон,
дракону к ужину...
Я выйду как на плаху на балкон
навстречу ужасу.
 
В двадцать втором нам жить уже году
не улыбается...
Строка, опередившая беду,
всегда сбывается.

***

Я мечтала раньше – вдруг вернёшься,
вдруг проснусь — а это был лишь сон.
Сон, ведь ты лишь сон, ведь ты мне врёшь всё,
мы же с ним дышали в унисон.

Ты дитя апреля, а я марта.
Ты моя защита и праща.
Сколько раз так было — из кошмара
ты меня объятьем возвращал.

Мы же не успели попрощаться.
Как ждала я нашей встречи час!
А теперь шепчу: не возвращайся.
Безопасней Там тебе сейчас.

***

Для чего голубое небо,
для чего на земле весна.
Её цель в этот год нелепа,
никому из нас не ясна.

Словно Бог с того света согнан,
смерть на тьму свою обрекла.
И ночные чёрные окна –
как завешенные зеркала.

Лишь одно только в этом греет, – 
что всё ближе к тебе гребу,
что не видишь, как я старею
и какою буду в гробу.

Ты запомнишь меня беспечной,
златокудрою, молодой.
И не знаться тебе, мой вечный,
с этой горечью и бедой.

Неподвластен слепой лавине,
мясорубке для душ и тел,
слава богу, что ты безвинен.
Слава богу, что ты успел.

***

Не бывает на свете чудес.
Между нами разлука бездонна.
Но я знаю,  что ты где-то здесь.
Мне спокойно, как будто все дома.

Твои блюда готовлю к обеду,
на могиле полю сорняки.
А потом я к тебе перееду
и мы будем с тобой земляки.

И в обход всяких виз и таможен
мы сольёмся, тоску утоля...
Пусть живая вода не поможет,
но поможет живая земля.

***

Помню, ты свет забывал погасить.
Так и горит до сих пор он.
И я в себе продолжаю носить
свет твой, впитавшийся в поры.

Где-то ты там надо мною летишь,
милый мой ангел-мучитель.
В комнате каждой с портрета глядишь,
друг, обожатель, учитель.

С видеокамер небесных давно
нас с тобой запечатлели.
Будет крутиться немое кино –
как всё и было на деле.

Зрители — ангелы, Бог и луна,
смерти не будет лишь места,
той, что вовек не была влюблена –
там не понять ни бельмеса.

Будет крутить нашу плёнку Творец –
сказку, эротику, драму...
Только не ждите там слова «конец»,
нам до конца ещё рано.

***

Когда к тебе однажды я прибуду,
бубенчиком бесхитростным звеня,
под млечным сводом, вековечным спудом
найдёшь ли ты меня?

Когда я проберусь к тебе сквозь щебень,
пред жаром рук расступится броня,
а вместо слов раздастся лепет, щебет –
поймёшь ли ты меня?

Когда в слезах к твоей приникну майке,
во всём, что есть, одну себя виня,
и расскажу всю правду без утайки,
простишь ли ты меня?

***

Уходит жизнь, тускнеют чьи-то лица,
и лишь твоё лицо передо мной
как свет небесный будет длиться, длиться,
пока не растворится шум земной.

Наш прошлый мир я никуда не дену,
хотя он оглушает тишиной.
Но ты умеешь проходить сквозь стены
и улыбаться только мне одной.

Вчера я блузку летнюю купила –
перед твоим портретом поверчусь.
Ты покупал мне всё, что я любила.
Теперь любить другое я учусь.

Почти достигнув, что сулил нам Будда,
ловлю за край летящее светло.
И жизнь воспринимаю я, как будто
гляжу сквозь запотевшее стекло. 

Не пережить бездонную разлуку
без губ твоих, без глаз твоих, бровей...
Как Лорка умолял: всего лишь руку,
родную руку в смертный час в своей…

***

Что осталось от тебя? Изданные книги,
что на полках твоей ставлены рукой.
На портретах с утра солнечные блики,
на кассетах – ура! – голос дорогой.

Что осталось от тебя? Куртки и рубашки,
что помадой невзначай мазала не раз.
Всё впитала душа словно промокашка
и навек обрела розовый окрас.

Что осталось от тебя? Жизнь моя осталась,
чтоб оплакивать тебя до скончанья дней.
Это то, что даёт победить усталость,
защищает, хранит, делает сильней.

Что осталось от тебя? Три заветных слова,
что шептал горячо в пламенной ночи.
И душа как цветок оживает снова,
лишь коснутся её памяти лучи.

Что осталось от тебя? Наша жизнь осталась,
что храню как могу и дышу над ней.
Моя радость в слезах, горестная сладость,
ты со мною в груди до скончанья дней.


***
               
И только тени, тени               
деревьями в окне –
как отблески видений
ночами машут мне.

Вот снова эти взмахи –
мелькают рукава,
как чёрные рубахи,
чья поза рокова,

как горькое распятье,
как страшное кино,
как мёртвое объятье,
стучащее в окно.

И я заснуть не в силах,
когда опять в окне
крыла ушедших милых
оттуда машут мне.

Я знаю, это ветер,
деревья, лунный свет…
Но ближе всех на свете
мне те, кого там нет.


***

В сказке жила со счастливым концом
и любовалась любимым лицом.
Я — Маргарита, Сольвейг, Ассоль.
Пели ступеньки: до-ре-ми-фа-соль...

Мы разминулись с тобой в темноте.
Хоть мы всё те же, нас нету нигде.
Больше ступеньки уже не поют,
в доме часы словно колокол бьют.

Осень убила лето тепла.
Медленно Лета мимо текла...
Я Ярославна. Слышишь мой вой?
Как же мы славно жили с тобой.

***

Ревную к траве, что тебя обнимает,
и рву её, не терпя.
А дома стены, что не помогают,
рубашки твои без тебя.

Как в детстве, помнишь – иду искать я,
не спрятался – не виноват...
Ты спрятался может быть в том закате,
что алой зарёй чреват?

Ты маленький мальчик в земельном чреве,
быть может родишься вновь,
прорвавшись сквозь неживое время,
услышав мою любовь?

В любой толпе я тебя узнаю,
почувствую на бегу,
по стуку сердца, знакомой фразе,
изгибу любимых губ.

Брожу сомнамбулою по свету,
повсюду ищу тебя,
любовью этой всегда согрета,
мой старец, юнец, дитя.

***

Я ищу прошлогодний снег
и твои следы,
и улыбку из мёртвых век
от живой воды.

Я о мёртвом плачу как о живом,
но ведь ты живой.
И душа перечеркнута накрест швом,
как плита травой.

Что одолеет в ночной грызне, –
кровь и боль? Бинты?..
Кто-нибудь видит меня во сне?
Может, это ты?..

***

Если пишу тебе – значит ты есть.
И пока я пишу – ты жив.
В этом вся суть моя, радость, жесть
и жажда моих пожив.

Кружатся жёлтые листья судьбы,
стихов моих листопад...
Дворники с этим сором грубы,
сбрасывают с лопат.

А я прижимаю его к груди,
как когда-то тебя.
И верю, что всё ещё впереди,
что выживу, всё стерпя.

Петь раненым горлом, как пить с горла,
как в горн поутру трубить...
Любовь побледнела, но не умерла.
Она продолжает любить.

***

Мир без тебя чудовищен и напоминает гетто,
я не успела спрятаться, бездна разинула пасть.
Но у меня предчувствие, что жив ты, что есть ты где-то,
просто мне не попасть туда, мне туда не попасть…

Если читаю заполночь, то ты говоришь: «ложись» мне.
То ты мне машешь веткою, то мигаешь звездой.
А когда я на ниточке, на волосок от нежизни,
ты от окна отталкиваешь, и мне говоришь «постой».

Нет такой вещи в комнате, что бы тобой не дышала.
Ты мой сновидец, родственник, принц, домочадец, гость...
Пусть тебе не успела я, но вам донесу, пожалуй,
весть мою сокровенную, слов последнюю горсть.

***

Ты сейчас в том краю, где уже не больно,
где тебе, наверное, дышится вольно,
и шаги твои как облака тихи...
Ты, наверное, там говоришь на идиш,
и ещё мне кажется, ты меня видишь
и с улыбкой читаешь мои стихи.

Всё что нас не убило — тогда обозналось,
иль стрелка-дебила сморила усталость,
но убило лишь половину нас.
Потому что общая жизнь и тело,
потому что так душа захотела,
потому что так захотел Парнас.

Где руины были – большая стройка.
Лишь любить и быть – у судьбы в настройках.
«Умереть и уснуть» – там опции нет.
Только я по утрам выпиваю кофе
не на Парнасе, а на Голгофе
и на ней сочиняю тебе сонет.

***

Холодно в доме, а как тебе холодно там,
где твоё стынет горячее пылкое сердце…
Нас разбросало по разным далёким местам,
нам друг без друга уже никогда не согреться.

Можно пить кофе с ликёром, глинтвейн или грог,
но не согреться внутри, как бы я ни хотела,
где каждый нерв у меня до прожилок продрог
без твоих слов, твоих губ и горячего тела.

Я тебе выплачу ворох своих новостей.
Слёзы горючими видно не зря называют,
что, как горючее, землю прожгут до костей,
и ты поймёшь, что я здесь, что такое бывает.

***

Нет, из жизни я не вычитаю мечту свою...
В этих стенах теплей без тебя мне, чем вне.
Ты ведь всё ещё здесь, я тебя ещё чувствую.
Лёгкий шорох шагов или тень на стене...

Ты теперь где-то там, куда уж не добраться мне,
куда так бы хотела попасть ведь и я,
но какие-то высшие мира вибрации
мне доносят следы твоего бытия.

И по звёздам читаю тебя я, мечту мою,
чтоб как гвоздики в сердце их намертво вбить.
Просыпаюсь в слезах и, счастливая, думаю:
ну нельзя уже, некуда больше любить.

***

Где ты прячешься, где, хоть во сне покажись.
В тихом вальсе сплелись твоя смерть, моя жизнь.
Где одна, где другая, уже не понять.
О тоска вековая, что тебя не обнять…

В этом замкнутом круге бессмысленно жить,
и ненужные руки как крылья сложить.
Наша общая книга подходит к концу...
Ты прочтёшь, как люблю, у меня по лицу,

как читаю тебя сейчас по небесам,
где меня обучаешь ты счастья азам.
Обнимай меня снегом, дождём и лучом.
Ты как ангел всегда у меня за плечом.

***

Даже когда хоть в петлю               
и на луну чуть не вою –
я тебя очень люблю.
Слово люблю – ключевое)

Даже когда гвозди звёзд,
кажется, небо распяли,
я осушаю от слёз
слово, что было Вначале.

Только до слова ещё
были ладони, ресницы,
тёплое было плечо –
то, что теперь только снится.

Сумрачный ветер колюч.
Плачу не знаю с чего я...
Я запираю на ключ
слово моё ключевое.


***
А чаша жизни прекрасна,
не важно, что видно дно.
И выпью я всё до капли,
что было мне в ней дано.

Я Бога просить не буду,
чтоб мимо её пронёс.
И всё, что внутри сосуда,
я буду любить до слёз.

Как снег ласкается к окнам,
как нежен с моей душой...
Я счастлива данной Богом
любовью моей большой.

***

Комнатная моя клетка,
клетка грудная.
Здесь живёт тоска моя детка,
грудная, родная.

Никого у меня нет, кроме
моей печали.
Я кормлю её своей кровью,
нянчу ночами.

Ну утихни немного, светик,
ну давай свой ротик.
Никого нет краше на свете,
чем мой уродик.

***

Жизнь вхолостую, пальцем в небо
или как пуля в молоко,
с тех пор как ты ушёл как не был,
и обитаешь далеко.

Твои кассеты и портреты,
твоя рубашка и пальто...
А что тобою не согрето –
то всё не то, не то, не то.

Молитвой боли не нарушу,
не заменить её ничем.
Ты там зарыт, а я снаружи
осталась, не пойми зачем.

Какая долгая отлучка,
какая тусклая тоска…
Ты обнимал меня колючкой,
не отпускал, не отпускал.

Я увезла его с могилы,
я сохранила тот репей.
Я так тебя любила, милый.
Не отпускаю, хоть убей.


***
Сумерки Чехова или Тургенева...
Где-то витает печальная тень его...
Где ты, Мисюсь?
Как же любимых увидеть мне хочется...
Тянет в глубины свои одиночество.
Где ты, Иисус?

Все они умерли, умерли, умерли…
Синие сумерки, сирые сумерки...
Сердце кровит.
Всё обыскала в земной я обители.
Ангелы, в небе его вы не видели?
Где ты, Давид?

***

С тобой, как ты ушёл – с тех пор
не прерываю разговор:
привет, спокойной ночи.
Ты в курсе наших новостей
и видишь всех моих гостей,
но я скучаю очень.

Я всё тебе порасскажу
и что купила покажу,
и что приснилось ночью.
Одной и дня не проведу,
рукой по рамке проведу,
но я скучаю очень.

Прочту что - вслух я повторю,
я даже фильм с тобой смотрю,
смеюсь что было мочи.
А ты висишь над головой
и смотришь прямо как живой,
но я скучаю очень.

***

Я не могу обнять тебя, как снег,
но ты меня оттуда обнимаешь.
Пусть ты сейчас уже не человек,
но как никто меня ты понимаешь.

Ты всюду, моя радость и печаль.
По крови не волчица я степная.
Куда б ни шла – иду к тебе, встречай.
Ведь ты же есть, я это точно знаю.

Тобою боль бинтую и лечу.
Хоть сердцем атеистка – разум против...
Ты жив в цветке, что тянется к лучу,
в птенце, что открывает жадно ротик,

в котёнке, что под дождиком продрог, –
я всех тебя храню в своём предсердье.
И в книге тебя вижу между строк,
где прячешься меж жизнью и меж смертью.

Ты жив ещё, привет тебе, привет!
Мой Новый год, звенящий ландыш мая!
Я не могу обнять тебя, мой свет,
но я в другом тебя лишь обнимаю.


***

Я вижу всё потусторонним зреньем.
Пять лет мертва, а ты во мне живой.
Ищу тебя по разным измереньям.
Ты не оставил мне могильный свой.

Как ты давно уже со мною не был,
с тех пор как стал заоблачным жильцом.
Тянусь к тебе как тянущийся к небу
подсолнух с запрокинутым лицом.

Ну где ты, моя радость? выдь из тучки,
скользни как лучик по моим губам.
Как наши книжки просятся на ручки... 
они гробам отнюдь не по зубам.

Ты выбирал обложки и расцветки –
бордовый, чёрный, красный, голубой...               
От  звёзд на небе до вишнёвой ветки –
всё в мире улыбается тобой.

Стал лёгкой тенью, обликом растенья,
растаявшею птицей в вышине,
оставив мне разлуку и смятенье:
«Прощай, прощай, и помни обо мне!»

***

Как сладко плакать на плече, как горько в одиночку,
легко руками разводить лишь не свою беду...
Что делать, если бог не дал ни дочку, ни сыночка,
а только стихотворный сад в пылающем аду?

Как много на земле людей – родных или знакомых,
идущих мимо, теплотой обманчивой маня,
но никого, кто за меня в огонь и воду мог бы,
но никого, кто бы скучал и умер без меня.

О что же так болит всегда – не голова, не зубы,
не грудь, а что-то там в груди, душа моя болит...
По ком глаза увлажнены, пересыхают губы,
кто мне по двадцать раз на дню забыть тебя велит?..

Я без тебя не обойдусь, не обойду сторонкой,
и пусть мерцает тот огонь, что оживил сосуд,
но в сердце мы зубную боль не защитим коронкой,
солнцезащитные очки от света не спасут.

И ревность, и тоску-печаль в себе мы укрощаем
и крохой с барского стола пытаемся спастись,
но одиночество одно другому не прощаем,
когда без нас он так легко умеет обойтись.

Нелюбящий не видит нас – он видит наши годы,
то, что прохожий видит в нас, сосед по этажу...
А так ведь хочется порой, чтоб радовался кто-то,
когда не кто-нибудь, а я лишь в комнату вхожу.

Прости мне этот бред и мрак, мечты и заморочки,
и то, что вижу этот мир как будто во хмелю.
Но ты не ты, когда тебя не обнимают строчки,
и я не я, когда я не пишу и не люблю.

***

Наш лес НИИ юго-востока
меня встречает как родной.
Он понимает, как жестоко
ходить сюда теперь одной.

Меня всё помнят эти птицы,
и травы, и лесные пни.
На руку бабочка садится,
как в те пленительные дни.

Цветы весёленькой расцветки,
за мной колышутся кусты...
Я обернусь – а это ветки,
а чудится, что это ты.

Не ты ли обернулся клёном,
меня легонько уколов,
весёлым, ласковым, зелёным,
шумящим о любви без слов?

Из зазеркалья, из загробья
туманно выплывают вдруг
улыбки солнечной подобье,
тепло обманчивое рук.

Вот так с тобою я гуляю,
не вытирая мокрых щёк,
и жажду встречи утоляю,
и умоляю, чтоб ещё...

***

Я жила, лишь когда ты рядом,               
остальное время ждала.
Раньше встречи с тобой хоть взглядом,
а потом – когда вновь тела

под землёю соприкоснутся
и обнимутся как и встарь…
Души птицами встрепенутся,
и с ума сойдёт календарь.

По тебе тоска меня гложет.
Шарик вертится голубой...
Кто на музыку их положит –
годы, прожитые с тобой?

Это как весна Боттичелли,
моё сердце пускает вскачь..
Тёмный голос виолончели,
скрипки трепет, гитары плач...


***

То снится, то чудится или мстится –
то деревом ты обернёшься, то птицей,
раскинешь зонт надо мной древесный,
протянешь мост над разверстой бездной,

протянешь руку в минуту скорби,
твои сплетутся с моими корни.
Со стенки мне улыбнёшься…
Но никогда не вернёшься.


***

Как дракон стережёт сокровище,
так я стерегу своё горе,
воспоминаньями прошлого
терзая душу до крови.

Но ничего из этого
горя не уступлю.
Скажете, больше нет его?
А я всё равно люблю.

***

На помин твой я так легка –
все словечки, касанья, смех...
И когда говорят: ты как? –
отвечаю, что лучше всех.

Воскрешать тебя без труда
я умею уже теперь.
Надо только войти туда
и закрыть за собою дверь.

Вы-то думали, мне кранты,
до скончания выть вдовой.
Крибли-крабле – и вот он ты,
словно вылитый, как живой.

Я стираю случайность черт,
отсекается лишний люд.
На чёрнильной доске ночей
высекается: я люблю!

И заполнен глухой проём,
в нём восходит твоя звезда.
Мы опять с тобою вдвоём.
И теперь уже навсегда.

***

Облаками, облаками
всё изнежено кругом.
Так плывут они веками –
белое на голубом.

Мне во сне они включали
этот реквием в раю.
Там душа твоя в печали
ждёт давно уже мою.

Август густ твоим бессмертьем,
всем, что ты с собой унёс.
Я живу под звуки Верди,
эту музыку из слёз.

Облака плывут навстречу
и рисуют профиль твой.
До свидания, до встречи,
лишь кивни мне головой.


***

Ни дня без строчки, ни слова без нежности,
ни мысли, что не о тебе.
И только так в сплошной безутешности
удержишь душу в тепле.

Любовь и память в платок укутаю,
как кашу, что на плите.
Живых и мёртвых порою путаю,
к твоей прислонясь плите.

***

Мы сбегали с работы и совесть не мучила.
Мы бродили по лесу средь белых снегов.
Я влюбилась в тебя – вот так я отчебучила,
враз отбросив ровесников и женихов.

Всё сияло вокруг разноцветными стёклами...
Я была то ль провидицей, то ли слепой.
И казались какими-то тусклыми, блёклыми
все хорошие мальчики рядом с тобой.

Полюбила тебя без оглядки, без спроса я.
В первый раз моей жизни раскрылся бутон.
Засыпала в твоих поцелуях как в розах я,
и не важно мне было, что будет потом.

А потом было счастье всё по нарастающей,
нотой выше уж некуда было нам брать.
Столько лет пролетело, а я-то всё та ещё,
и люблю, как тогда, позабыв умирать.

Мне за счастье свой долг ещё долго выплачивать.
Как несла нас, лаская, морская волна...
Я тобою, мой вечный, баюканный плачами,
пусть неправильно, но так прекрасно больна.

***

Все места, где я не долетала,
все слова, что не долепетала,
все мечты, что не довоплотила –
всё себе я это не простила.

Ничего не сможет повториться:
не дождётся, не договорится,
не осуществится, не настанет,
и душа рыдать не перестанет.

И останутся лишь эти строчки,
что писались за года отсрочки
от счастливой встречи несомненной
в нашей общей маленькой вселенной.

***

Сохранила твой на память паспорт.
По нему ты жив, а не в гробу.
Ну услышь же сквозь рыданий насморк –
не могу я больше, не бобу!..

Перевод с поэтского на адский,
тарабарский, рваный, горловой…
А слова носить в себе как цацки
и качать мычащей головой.

Шорохи, потрескиванья, стуки
по ночам подбрасывает тьма.
Голым горем пользуются звуки,
чтоб сводить похожестью с ума.

Нас любовь сверслухом наделяла,
окружала музыкой деньков.
Лишь тебе играть я позволяла
на волшебной флейте позвонков.

А теперь стихи мои ласкают
жизнь твою нежнее соловья.
Мои сны к тебе не пропускают...
Там цензура Цербера своя.

И молю невидимое зданье,
припадаю как волна к скале:
– хоть одно загробное свиданье
с крошечным окошечком во мгле!

Тонкий запах прошлого почуя,
холодок таинственный сквозной,
на горючем этом полечу я,
пусть ценой стези своей земной.

Ухвачу небесное за край лишь
и весы мучительно качну...
Но одно ты что-то выбираешь –
или вечность – или ветчину.

Пусть порой продрогну и промокну,
но лишь для тебя в ночной тиши
я держу распахнутыми окна,
двери моей жизни и души.

С кем бы ни свела юдоль земная
средь мирской толпы и чехарды,
я в любом обличии узнаю
лишь твои родимые черты.

***

Не объяснить как лицам, мордам
то, что устало голосить.
Всё стало каменным и твёрдым.
Мне этот мир не раскусить.

Куда тебя мой ангел прячет,
кому свеча горит в окне?
О, кто тут обо мне заплачет,
кто пожалеет обо мне.

Ты где-то спишь в гробу хрустальном
во глубине летейских струй,
а я к тебе в пути летальном
несу в ладонях поцелуй.

Мерцают слёзы мирозданья,
путь озаряя нам во мгле.
Прощай, до скорого свиданья,
до несвиданья на земле.

***

Зачем ты оставил меня одну
слушать дождь, смотреть на луну,
встречать одиноко осень,
что бьётся плодами оземь.         

Минуты длятся пусты, чисты…
Как громко в доме стучат часы.
Как сердце, что рядом бьётся,
но в руки мне не даётся.

Но холод научит ценить тепло,
а тьма — всё то, что внутри светло.
Ты — часть пейзажа, вселенной,
мой вечный, мой незабвенный.

***

Над бездной обживать обрывы,
чинить недосожжённый мост,
лечить прекрасные нарывы
и обивать пороги звёзд.

И это всё, что остаётся –
сизифов и мартышкин труд.
Отнимут всё, что нам даётся,
кого мы любим — все умрут.

Была я за тобой когда-то
как за кирпичною стеной.
Теперь за всё пришла расплата,
но очень страшною ценой.

***

Ты мне дарил цветы живые,
любил бы и сейчас, старуху.
Но время камень положило
в мою протянутую руку.

Ты отогрел бы от мороза,
и я тянусь к тебе руками...
Мне видится, что это роза,
а это лишь могильный камень.

***

Да, он был болен и рвался прочь,
память поражена.
Я была мать, и сестра, и дочь,
но уже не жена.

Да, он не узнавал никого
и по пятам шла смерть,
но был единственный, ради кого
можно всё претерпеть.

Да, это было и больше нет,
мне – лишь плиты овал.
Но на губах не сотрётся след,
как ты их целовал.

Небо развесило кружева
там, в покоях твоих...
Я буду помнить, пока жива,
и любить за двоих.

***

С тобою связанные вехи,
приметы, мелочи ловить...
Всё остальное – лишь помехи
к тому, чтоб помнить и любить.

И дома всё тобою дышит,
напоминая о весне,
и по ночам дыханье слышит
твоё душа моя во сне.

Ты стал теперь моею тенью,
мой самый главный человек.
Я праздную твоё рожденье
и твой приход ко мне навек.

Коплю тебе слова признаний
и строю замки из песка.
И срока давности не знает
моя высокая тоска.

***

На балконе птичье пёрышко
опускается на лёд.
Это мне родная кровушка
так привет передаёт.

Мама, папа, Додя, Лёвушка
пёрышком ко мне прильнут.
Не сиротка я, не вдовушка
в эти несколько минут.

Я читаю в этой весточке,
что со мной они всегда.
Рвётся боль из каждой клеточки,
словно птенчик из гнезда.

***

Я имя твоё повторяла,
шепча его на ходу,
как будто тебя потеряла
и всё никак не найду.

И фото твоё в печали
показывала в анфас:
– Не видели? Не встречали?
Он где-то был среди вас.

Тут где-то тень его бродит…
Дождём лицо залито.
Вон куртка мелькнула вроде,
его воротник пальто.

Я дома тебя искала
и вещи твои брала,
как будто тебя ласкала,
как будто не умерла.

И нет тебя в чебуречной,
и нету в нашем лесу,
а я всё иду по встречной
и в сердце тебя несу.