буча 677

В словаре Даля: буча — шум, возня, крик многих голосов; ссора, драка. В современных наших разговорах уже и не встретишь это слово, а раньше, особенно от старших, можно было услышать ворчание или даже негодование: “устроили бучу”. У Островского читаем в 8 главе “Как закалялась сталь”: “Старик, узнав о его приезде, взбесился и поднял в доме невероятную бучу”.
Меняются языки, уходят и приходят слова, но возможность познания через пратибху (интуицию) неизменна. Многие размышляют о Логосе, но мало кто про Рему (“Рема - это слово, которое Бог говорит специально для нас, которое относится непосредственно к нашей проблеме. Рема берет частицу Логоса и применяет ее непосредственно к тому, что мы переживаем. Она предназначена для особого времени в нашей жизни.”).
Совершая попытки осознать происходящее, стоит вспомнить Ясперса, который выделял три ступени  трансценденции: 1) трансцендирование от того, что может мыслиться, к тому, чего нельзя мыслить; 2) происходящее в результате этого прояснение экзистенциального отношения к трансценденции; 3) чтение шифрованного текста, делающее возможным высшую степень экзистенциального прояснения.
Мира нам всем на Пути!
#заметкинабиополях

______________________


…дом разделился на две половины, враждебные и ненавистные друг другу.

…Валя Брузжак до последней минуты держалась хорошо. …у нее при обыске нашли две гранаты и браунинг. Гранаты ей передал этот же провокатор. Все было устроено так, чтобы обвинить в намерении взорвать штаб.
Николай Островский, “Как закалялась сталь”

*
Для тех, кто будит утро голосами
Кто видит мир влюблёнными глазами
Для тех, кто обойти готов полсвета
Любимых повторяя имена
Три месяца лето, три месяца осень
Три месяца зима и вечная весна
“Вечная весна”. Стихи: Игорь Шаферан, Музыка: Давид Тухманов




***

переполох

молох
устроил бучу

схлестнулись Зло с Добром*

какая сила круче

в Моменте знают только единицы

для многих же
закрытые границы
лишь Символ нарушения комфорта

а Смерть, болезни, голод
где-то Там

какой же надобен по громкости тамтам
чтобы проснуться
чтобы пробудиться

а в Небе Совершенном
мчится Птица

и разгоняется до сотни на ура

обычная советская гагара

и у Высоцкого разстроена гитара
но он кричит
о боли
громче всех

Его успех
Его крестнЫе муки


…а нам
что б мы не мучались от скуки

“реальность” освещает Интернет


“Война и Мир” и “Бесы”
спору нет

но больно длинные
хотя не устарели

а нынче служат Музам менестрели
кто покороче
да и побойчей

а Текст не важен
Он почти ничей

да просто диктор что-то зачитал

Зворыкин в ахyе — об этом ли мечтал!?

ведь так хотел
служить
Добру и Миру


…Гермес, дружок, а не пора ли лиру
на что-нибудь полезное сменять?


на Жизнь!

и чтобы ЕЮ ВСЁ объять
что в Мире безконечном происходит

шаман поет
по Небу Коло бродит


для мира БЕЗУСЛОВНО нужен Бог

Гагарин Юрий
Челомей, Черток

который сможет в ЭТОМ Rазобраться

и Высший Суд
чего с Судом тягаться
ОН Может ЭТО просто ПРОСЧИТАТЬ

ребенок Птицы учится летать

ребенок Гада —  пресмыкаться, ползать

ни лютый зной
ни русские морозы

НЕ МОГУТ МИРА ОСЬ ПЕРЕМЕСТИТЬ

Ребенок Бога учится Любить

и с шишками на лбу
с разодранной коленкой
с соплей под носом
плачет,

НО ВСТАЕТ

ЛЮБОВЬЮ ТОПИТ ХЛАДНЫЙ ЧЕРНЫЙ ЛЕД
что Сердце сжать и разорвать пытался


…А БОГ СМОТРЕЛ
И ХИТРО УЛЫБАЛСЯ

УЧИСЬ СЫНОК

ТЫ СЛЕДУЕШЬ ЗА МНОЙ

ТАК ПРИНИМАЙ БЕЗКРАЙНИЕ ПРОСТОРЫ

ВСЕ ОКЕАНЫ
СУШУ
реки, горы

Людей
зверей

и горе
и печаль

И САМ ПОТОМ РЕШАЙ

что с ЭТИМ ДЕЛАТЬ

молиться
вкалывать
бездельничать
камлать

кому Там надо денюжку заслать
чтобы занять местечко покомфортней…


но! нет ответа
только Белый шум

и в этот миг заходит star’ый Ум
за Безконечный и Пресветлый RаZoom:


Любовь не вызовешь ни просьбой, ни приказом

ОНА РОЖДАЕТСЯ

КАК НОВАЯ ЗВЕЗДА

летят ракеты
мчатся поезда

освоен Марс

Земля цветет и пахнет

и возражений против мира нет

ГАГАРИН

СОЛНЦЕ

Безконечный Свет


И КРУГЛАЯ

И ВЕЧНАЯ

ВЕСНА!



*С Любовью посвящаю ЭТО супруге Веронике!


19 — 23.05.2022
[буча #677 Live — https://youtu.be/ctYpHNXKp3Y]
[Канал в Телеге — https://t.me/vostokoneforall]

#востокодиндлявсех
#vostokoneforall

______________________

Илл.: фото Thorsten Krienke “Тамтам”. Ю.Гагарин в Артеке
Муз.: “Вечная весна”. Автор текста Игорь Шаферан, композитор Давид Тухманов


*
Буча ж. кур. шум, возня, крик многих голосов; ссора, драка.
Бучать кур. бунчать, бунить; о детях: визжать, плакать бесперечь; о корове: реветь, мычать долго; о пчеле: жужжать, гудеть.
Буча или быча ж. арх. коренная вода в яроводье, быстрина и глубь, от вскрытия до межени.
Толковый словарь живаго Великорускаго языка Владимира Даля

*
Зло - железная цепь, Добро - золотая; но и то, и другое цепи. Итак, будьте свободны; знайте, что вы находитесь вне пути, вне целей. Сперва ухватитесь за золотую цепь, дабы расковать опутавшую вас железную, а затем отбросьте от себя обе. Заноза, шип зла, - в нас самих, в нашей плоти; итак, сорвите другой шип с того самого куста и извлеките им первую занозу, а затем отбросьте от себя оба и будьте свободны.
Вивекананда


*
В Африке там-там использовался как средство связи для информирования соплеменников о рождении или смерти, нападении врагов, приближении катастрофы. С ним связаны магические ритуалы, такие как предзнаменования, проклятия. Всего несколько веков назад правитель Конго свои повеления распространял с помощью там-там, звуки барабана были слышны на расстоянии более тридцати километров. Чтобы передать информацию на большие расстояния применялся метод поэтапной передачи сведений: от одного там-там к другому. И в наше время во многих деревеньках Африки сохранился такой ритуал передачи информации.


*
Согласно древнегреческой мифологии, молодой бог Гермес угоняет у Аполлона стадо священных коров. С целью ввести Аполлона в заблуждение хитрец прячет стадо в пещере таким образом, чтобы коровьи следы вели не внутрь, а наружу. В процессе похищения Гермес из черепашьего панциря изобретает лиру, а жертвуя богам корову, из её кишок создаёт струны. Так лира появляется на свет. Аполлон, выяснив, что стадо похитил Гермес, пребывает в ярости, и даже обращается за правосудием к самому Зевсу, который повелевает вернуть коров владельцу. Но, улучив момент Гермес играет на лире чудесные мелодии и очарованный Аполлон меняет стадо на лиру.
Wiki


***
Николай Островский, “Как закалялась сталь”, фрагменты

…И о гибели Миши Сережа узнал спустя четыре дня, когда бригада с боем захватила станцию Буча и, поворачиваясь фронтом к Киеву, выдерживала ожесточенные атаки поляков, пытавшихся прорваться на Коростень…

 
 …Длинные узкие коридоры тюрьмы огласились криками.
   В камерах, до отказа наполненных людьми с измученными, изможденными лицами, волнение. В городе бой - разве можно поверить, что это свобода, что это неведомо откуда ворвавшиеся свои?
   Выстрелы уже во дворе. По коридорам бегут люди. И вдруг родное, непередаваемо родное: "Товарищи, выходи!"
   Павел подбежал к закрытой двери с маленьким окошком, к которому устремились десятки глаз. Яростно ударил по замку прикладом. Еще и еще!
   - Подожди, я в него бонбой, - остановил Павла Миронов и вытащил из кармана гранату.
   Взводный Цыгарченко вырвал гранату:
   - Стоп, психа, что ты, очумел? Сейчас ключи принесут. Где нельзя взломать, ключами откроем.
   По коридору уже вели сторожей, подталкивая их наганами. Коридор наполнялся оборванными, немытыми, охваченными безумной радостью людьми.
   Распахнув широкую дверь, Павел вбежал в камеру:
   - Товарищи, вы свободны! Мы - буденновцы, наша дивизия взяла город.
   Какая-то женщина с влажными от слез глазами бросилась к Павлу и, обняв, словно родного, зарыдала.
   Дороже всех трофеев, дороже победы было для бойцов дивизии освобождение пяти тысяч семидесяти одного большевика, загнанных белополяками в каменные коробки и ожидавших расстрела или виселицы, и двух тысяч политработников Красной Армии. Для семи тысяч революционеров беспросветная ночь стала сразу ярким солнцем горячего июньского дня.
   Один из заключенных, с желтым, как лимонная корка, лицом, радостно кинулся к Павлу. Это был Самуил Лехер, наборщик типографии из Шепетовки.
   
   Павел слушал рассказ Самуила. Лицо его покрылось серым налетом. Самуил рассказывал о кровавой трагедии в родном городке, и слова его падали на сердце, как капли расплавленного металла.
   - Забрали нас ночью всех сразу, выдал негодяй-провокатор. Очутились все мы в лапах военной жандармерии. Били нас, Павел, страшно. Я мучился меньше других: после первых же ударов свалился замертво на пол, но другие покрепче были. Скрывать нам было нечего. Жандармерия знала все лучше нас. Знали каждый наш шаг.
   Еще бы не знать, когда среди нас сидел предатель! Не рассказать мне про эти дни. Ты знаешь, Павел, многих: Валю Брузжак, Розу Грицман из уездного города, совсем девочка, семнадцати лет, хорошая дивчина, глаза у нее доверчивые такие были, потом Сашу Буншафта, знаешь, наш же наборщик, веселый такой парнишка, он всегда на хозяина карикатуры рисовал. Ну так вот, он, потом двое гимназистов - Новосельский и Тужиц. Ну, ты этих знаешь. А другие все из уездного городка и местечка. Всего было арестовано двадцать девять человек, среди них шесть женщин. Всех их мучили зверски. Валю и Розу изнасиловали в первый же день. Издевались, гады, как кто хотел. Полумертвыми приволокли их в камеры. После этого Роза стала заговариваться, а через несколько дней совсем лишилась рассудка.
   В ее сумасшествие не верили, считали симулянткой и на каждом допросе били. Когда ее расстреливали, страшно было смотреть. Лицо было черно от побоев, глаза дикие, безумные - старуха.
   Валя Брузжак до последней минуты держалась хорошо. Они умерли как настоящие бойцы. Я не знаю, где брались у них силы, но разве можно рассказать, Павел, о смерти их? Нельзя рассказать. Смерть их ужаснее слов... Брузжак была замешана в самом опасном: это она держала связь с радиотелеграфистами из польского штаба, и ее посылали в уезд для связи, и у нее при обыске нашли две гранаты и браунинг. Гранаты ей передал этот же провокатор. Все было устроено так, чтобы обвинить в намерении взорвать штаб.
   Эх, Павел, не могу я говорить о последних днях, но, раз ты требуешь, я скажу. Полевой суд постановил: Валю и двух других - к повешению, остальных товарищей - к расстрелу.
   Польских солдат, среди которых мы проводили работу, судили за два дня раньше нас.
   Молодого капрала, радиотелеграфиста Снегурко, который до войны работал электромонтером в Лодзи, обвинили в измене родине и в коммунистической пропаганде среди солдат и приговорили к расстрелу. Он не подал прошения о помиловании и был расстрелян через двадцать четыре часа после приговора.
   Валю вызвали по его делу как свидетеля. Она рассказала нам. что Снегурко признал, что вел коммунистическую пропаганду, но резко отверг обвинение в измене родине. "Мое отечество, - сказал он, - это Польская советская социалистическая республика. Да, я член Коммунистической партии Польши, солдатом меня сделали насильно. И я открывал глаза таким же, как я, солдатам, которых вы на фронт гнали. Можете меня за это повесить, но я своей отчизне не изменял и не изменю. Только наши отечества разные. Ваше - панское, а мое - рабоче-крестьянское. И в том моем отечестве, которое будет, - а в этом глубоко уверен, - никто меня изменником не назовет".
   После приговора нас всех уже держали вместе. А перед казнью перегнали в тюрьму. За ночь приготовили виселицу напротив тюрьмы, у больницы; у самого леса, немного поодаль, у дороги, где обрыв, выбрали место для расстрела; там и общий ров вырыли для нас.
   В городе приговор был вывешен - всем было известно, а расправу над нами поляки решили учинить при народе, днем, чтобы всякий видел и боялся. И с утра начали сгонять из города к виселице народ. Некоторые шли из любопытства, - хоть и страшно, но шли. Толпа у виселиц громадная. Куда глаз достанет, все людские головы. Тюрьма, знаешь, забором из бревен обнесена. Тут же, у тюрьмы, поставили виселицы, к нам слышен был гул голосов. На улице сзади пулеметы поставили, конную и пешую жандармерию со всего округа согнали. Целый батальон оцепил огороды и улицы. Для приговоренных к повешению яму особую вырыли тут же, у виселицы. Ожидали мы конца молча, изредка перекидываясь словами. Обо всем переговорили накануне, тогда же и попрощались. Только Роза шептала что-то невнятное в углу камеры, разговаривая сама с собой. Валя, истерзанная насилием и побоями, не могла ходить и больше лежала. А коммунистки из местечка, родные сестры, обнявшись, прощались и, не выдержав, зарыдали. Степанов, из уезда, молодой, сильный, как борец, парень, - при аресте двоих жандармов ранил, отбиваясь, - настойчиво требовал от сестер: "Не надо слез, товарищи! Плачьте здесь, чтобы не плакать там. Нечего собак кровавых радовать. Все равно нам пощады не будет, все равно погибать приходится, так давайте умирать по-хорошему. Пусть никто из нас не ползет на коленях. Товарищи, помните, умирать надо хорошо". И вот пришли за нами. Впереди Шварковский, начальник контрразведки, - садист, бешеная собака. Он если не насиловал, то жандармам давал насиловать, а сам любовался. От тюрьмы к виселице через дорогу коридор из жандармов устроили. И стояли эти "канарики", как их за желтые аксельбанты называли, с палашами наголо.
   Выгнали нас прикладами во двор тюрьмы, по четверо построили и, открыв ворота, повели на улицу. Нас поставили перед виселицей, чтобы мы видели гибель товарищей, а потом наступил и наш черед. Виселица высокая, из толстых бревен сбитая. На ней три петли из толстой крученой веревки, подмостки с лесенкой упираются в откидывающийся столбик. Море людское чуть слышно шумит, колышется. Все глаза на нас устремлены. Узнаем своих.
   На крыльце, поодаль, собралась польская шляхта с биноклями, офицеры среди них. Пришли посмотреть, как большевиков вешать будут.
   Снег под ногами мягкий, лес от него седой, деревья словно ватой обсыпаны, снежинки кружатся, опускаются медленно, на лицах наших горячих тают, и подножка снегом запорошена. Все мы почти раздеты, но никто стужи не чувствует, а Степанов даже и не замечает, что стоит в одних носках.
   У виселицы прокурор военный и высшие чины. Вывели из тюрьмы наконец Валю и тех двоих товарищей, что к повешению. Взялись они все трое под руку. Валя в середине, сил у нее идти не было, товарищи поддерживали, а она прямо идти старается, помня Степанова слова: "Умирать надо хорошо". Без пальто она была, в вязаной кофточке.
   Шварковскому, видно, не понравилось, что под руку шли, толкнул идущих. Валя что-то сказала и за это слово со всего размаха хлестнул ее по лицу нагайкой конный жандарм.
   Страшно закричала в толпе какая-то женщина, забилась в крике безумном, рвалась сквозь цепь к идущим, но ее схватили, уволокли куда-то. Наверно, мать Вали. Когда были недалеко от виселицы, запела Валя. Не слыхал никогда я такого голоса - с такой страстью может петь только идущий на смерть. Она запела "Варшавянку"; ее товарищи тоже подхватили. Хлестали нагайки конных; их били с тупым бешенством. Но они как будто не чувствовали ударов. Сбив с ног, их к виселице волокли, как мешки. Бегло прочитали приговор и стали вдевать в петли. Тогда запели мы:
   Вставай, проклятьем заклейменный...
   К нам кинулись со всех сторон; я только видел, как солдат прикладом выбил столбик из подножки, и все трое задергались в петлях...
   Нам, десяти, уже у самой стенки прочитали приговор, в котором заменялась смертная казнь генеральской милостью - двадцатилетней каторгой. Остальных шестнадцать расстреляли.
   Самуил рванул ворот рубахи, словно он его душил.
   - Три дня повешенных не снимали. У виселицы день и ночь стоял патруль. Потом к нам в тюрьму привели новых арестованных. Они рассказывали: "На четвертый день оборвался товарищ Тобольдин, самый тяжелый, и тогда сняли остальных и зарыли тут же".
   Но виселица стояла все время. И когда нас уводили сюда, мы ее видели. Так и стоит с петлями, ожидая новых жертв.
   Самуил замолчал, устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль. Павел не заметил, что рассказ окончен.