В преглубокой берлоге тихонько горит свеча...

В преглубокой берлоге тихонько горит свеча,
Там звериная бабка качает своих внучат.
Укрывается снегом осенний уснувший лес,
Из замшелых корней тростником прорастает песнь.

- Я стара, я морщиниста, косы мои седы...
Где-то юность была, да вот вся обратилась в дым.
Я спокойно жила среди вольно текущих рек,
Но решить не могла, кто я - зверь или человек.
Уводила в ночную топь древняя тропа,
Я искала её сама, что ж теперь роптать?
И завёл меня леший в такую глухую муть,
Из которой не то, что не вынырнуть - не вдохнуть.
Это тёмный-претёмный, дикий-предикий лес...
Я себя укоряла, мол, и зачем я здесь?
Что же мне не сиделось у тёплой своей печи?
Слышу я - не то гром гремит, не то зверь рычит.
И стоит предо мною волк о семи хвостах,
Не глазищи - пожар, дыбом шерсть, не клыки, а сталь.
Говорит, подойди ко мне, человечья дочь.
Мне ни слова сказать, ни шагу шагнуть невмочь.
Только помню, какой меня приморозил страх,
Только помню - блестит слюна на его клыках,
Ещё помню - горит огонь из-под волчьих век...
И я прочь убежала, теряя себя навек.
В том лесу и остался кусочек моей души,
Ох, и долго же мне пришлось вновь учиться жить...
И пускай у меня самой выросли клыки -
Как же я не сумела тогда протянуть руки?..

Что ж ты хнычешь, малыш, очень сказка страшна, видать?
Поутру возвратится с добычею твоя мать,
Слышишь - гонит оленя в метельную ночь отец...
Вот и сказке моей уже настаёт конец.
Но запомни, внучок, когда подрастёшь чуть-чуть,
В тот же лес ляжет твой неизведанный дерзкий путь...
Пусть же будут остры глаза и несбивчив нюх,
Заклинаю на здравый рык и тончайший слух,
На отвагу твою... реснички сомкни, малыш,
Вон, твои сёстры-братья сопят, а ты все не спишь...

Потихоньку горит под излёт ноября свеча,
В глубине древних глаз молоком разлилась печаль,
Тёмный лес засыпает во власти предзимних чар,
И баюкает бабка в когтистых руках волчат...