Сны Ранчески. Сон второй - бумажный

- Здравствуй, Ранческа!
-Добрый день, котик!
- Ты уверена, что сейчас день? И так ли он на самом деле добр как ты сказала? Что вообще ты вкладываешь в понятие «добрый»? Мильтон аналогично прошлому разу появился внезапно, из ниоткуда, и после дежурного приветствия начал наводить марафет у себя под…  Не забывая, естественно, задавать свои бесконечные вопросы. Казалось, что вся его речь состоит из одних только вопросов. Они сыпались и сыпались с его мягких кошачьих губ и, отскакивая от стен, продолжали звенеть в воздухе ещё какое-то время.
- Согласись, если бы я сказала тебе доброе утро или добрый вечер, ты задал мне тот же самый вопрос, - Ранческа улыбнулась. Она снова сидела на кровати, её глаза оказались на уровне глаз Мильтона и, отвечая, она смотрела в них, смотрела и видела внутри  них пропасть, которая начала всматриваться в неё. – В мире всё относительно. Добро и зло. Люди придумали эти определения своим поступкам, чтобы соответствующим образом реагировать на то или иное событие, поступок. Как день и ночь так и добро не может существовать без зла. Иначе как мы сможем отличить одно от другого если другого не будет?  У нас принято говорить добрый день. Даже если человек тебе не нравится, неприятен и ты вообще не желаешь иметь с ним никаких дел, ты говоришь ему, ты должен сказать ему, пожелать доброго дня. Или утра.  Желая добра кому то, ты тем самым как бы желаешь добра и себе. Всегда стоит поступать с другими так как ты хотел бы чтоб поступали с тобой. И желать нужно тоже то, что хочется получить самому. Не стоит желать смерти или проклинать. В конце концов каждому вернётся то что он причинил, совершил, сказал… Не сегодня так завтра. Ни одно злое дело не избежит возмездия. Точно так же ни одно доброе дело не останется безнаказанным. Ты, Мильтон, можешь не желать мне в ответ доброго дня. Главное в том, что я это сказала. На душе у меня спокойно, никто не скребётся. Помыслы чисты и не смотря на то, что небо продолжает переливаться всеми сорока девятью оттенками серого, я тебе улыбаюсь и настроение у меня хорошее в превосходной степени!
- Знаешь, Ранческа, мне иногда кажется что за твоим многословием скрывается боль от того, что на самом деле тебе больше не с кем поговорить, кроме как со мной. Даже страшно представить, что было с тобой, как ты коротала дни, пока я не решил составить тебе компанию?
- Ты ничем не хуже других людей. Даже во многом лучше. Да, я ещё не очень хорошо тебя знаю, но то что успела узнать даёт мне право утверждать, что ты мне не враг и не собираешься причинить мне какие то неприятности. Я ведь права, а , котик?
Мильтон почему то отвёл глаза в сторону. Или Ранческе так просто показалось. Ведь в сущности как можно отвести глаза куда то если ты сам остаешься на месте ? Эти странные до смешного обороты речи всегда веселили Ранческу. Так что аж плакать хотелось. Тем временем бездна внутри  кошачьих зрачков сузилась и недовольно заворчав, задёрнула изумрудные занавески в кошачьих окнах, чтобы девочка не смогла до назначенного времени разглядеть то, что видеть ей пока было рано. На его губах появилась загадочная улыбка.
- Лучше расскажи что тебе снилось этой, хм… допустим ночью. С удовольствием послушаю твой рассказ, если конечно тебе не снилось ничего предосудительного и запрещённого к озвучиванию! В конце предложения Мильтон нарисовал в воздухе смешной смайл в виде ехидного кота и выжидающе посмотрел на девочку.
- Вижу, темнишь ты что то, не смотря на то что в комнате и так поганое освещение. Так ещё ты решил слегка сгустить краски и напустить словесного тумана. Ну да ладно, мы ведь здесь собрались не демагогию разводить, не упражняться в красноречии. Время неуклонно течёт и кто знает кому и сколько ещё его осталось? В общем, слушай.  – Ранческа сделала глоток горячего чая из чашки, любезно оказавшейся в её руках не известным науке способом, и начала свой рассказ.
                ***
… Проснулась я от назойливого шелеста в… даже не знаю как назвать это место.  По моему в реальности такого места и не существует. Но ведь в снах нам часто и снится что то необычное, имеющее лишь отдалённое сходство с реальностью.
Итак, первое, что я увидела, открыв свои глаза, была…книга. Большая такая, с руками, ногами и вполне человеческими глазами, расположенными на слегка потрёпанном переплёте, как раз над названием самой книги:  451 по Фаре.  Поскольку на книге была юбка болотного цвета и волосы , доходящие до золотистого тиснения на кожаном переплёте, я определила, что книга женского пола…или рода, и  решила что буду называть её Фара.
- Вставай, да вставай же! – продолжала тормошить меня Фара. –  Они уже близко, гораздо ближе, чем я рассчитывала и очень скоро могут найти нас здесь, если мы не поторопимся и не скроемся в каком-нибудь укромном месте, чтобы там затаиться и пережить весь этот ужас, который сейчас творится на улицах Граматерпянска.
- Граматерпянск? Что это? Город какой то? – я попросила Фару , сославшись на временную амнезию и частичную потерю памяти, вкратце прояснить для меня ситуацию, в которой мы волею случая оказались. Поднявшись на ноги с её помощью, я пыталась как можно быстрее приспособиться к особенностям своего нового тела, и держась за тёплую,  чуть шершавую ладонь Фары, торопливым шагом следовала за ней  хитросплетениями узких улочек окутанного клубами чёрного дыма города.
- Как, ты даже этого не помнишь? Граматерпянск – это наша столица, последний оплот абеткарийского сопротивления. Но как видишь, силы наших противников во много раз превосходят наши, мы терпим колоссальные потери в живой силе. Многие книги, ушедшие на фронт, превратились в макулатуру, некоторые потеряли свои тексты в результате контузии, кто то попал в плен, и там под воздействием многочисленных, ежедневных  пыток как телесных так и психологических, им сломили волю, поменяли переплёты, шрифты и откорректировали содержание их жизнеописаний красными чернилами. Тем, кто дольше всех сопротивлялся, вырывали страницы, выдёргивали нитки, которыми они были сшиты, подносили к огню, так что начинали обугливаться их оглавления. В конце концов сдавались все. Если не умирали.  Ты знаешь, что значит, когда тебе ногами, обутыми в тяжёлые армейские сапоги, бьют по точкам, по запятым и между глав? Перекручивают предложения, загоняют латинские символы под абзацы. Но самое страшное это когда тебя лишают читателей. Тебя изолируют в каком то глухом чулане и предают медленному , отвратительному забвению. Но мы, граматерпяне, будем держаться до последнего слова, до последней капли типографской краски или капли чернил. В конце концов враг будет разбит и победа будет за нами!
Следуя за Фарой, я озиралась на здания, мимо которых мы проходили, на брошенные прямо посреди проезжей части вещи, разбитые машины и велосипеды, воронки в асфальте и большое количество лежащих неподвижно книг, в тех местах, где их настигла смерть. Я никогда не задумывалась о том как выглядит бумажная смерть. Теперь увидела воочию: развороченные взрывом страницы, части переплёта, оторванные от тела и разбросанные по тротуарам и клумбам. Некоторые книги дымились и вид их был на мой взгляд ужаснее всего.
В моей целлюлозно-бумажной голове роились тысячи мыслей. Страх забрался ко мне под обложку, книжное сердце стучало так, что готово было выпрыгнуть , разбрызгивая свою типографскую краску на мостовую.
- Слушай, Фара, прости за нелепый вопрос, но ты можешь сказать как меня зовут? Стыдно признаться, но я совершенно ничего не помню. Такое ощущение, что я с плю и мне всё это просто сниться.
- Тебя зовут… - Фара недоверчиво посмотрела мне в глаза. Потом , кивнув каким то своим мыслям, сказала: Да, тебя зовут Фыва Олдж. Ты – избранная, мессия и спаситель нашего бедного народа, которого великая Богиня Кириллица послала в нашу изнывающую под гнётом орд Букварваров, королевство.
- Букварвары? Кто они такие и откуда пришли? Что им нужно от нас в конце концов?
- Букварвары очень древняя и чрезвычайно воинственная и агрессивная раса захватчиков, прибывшая к нам из -а высоких гор, глубоких морей и дремучих лесов. Их интересуют наши ресурсы и территории. Они захватывают наши библиотеки. Под словом мы, наши, я подразумеваю Абеткариев. Абеткарии – наш народ, чистый, добрый, трудолюбивый и абсолютно не воинственный. Мы имеем общих предков с букварварами, но однажды пути наших народов разошлись. И с тех пор они наращивали своё вооружение, подогревали мысли и чувства своего населения патриотическими, захватническими речами, лозунгами, кричалками. И в один далеко не прекрасный день они вероломно, без объявления войны напали на нашу территорию и  стали теснить наше плохо обученное и вооружённое сопротивление по всем фронтам. Лучшие представителя нашей миролюбивой нации, героически сдерживают продвижение противника, истекая кровью и отдавая свои бумажные жизни во имя жизни будущих поколений. Если конечно у нас есть какое то будущее, учитывая численность и превосходство в вооружении этого варварского нашествия.
- Значит я абеткарийка, Фара? Как и ты? Арии мне всегда нравились. В них много букв и они красиво поются.
- По поводу твоего происхождения я, если честно, доподлинно ничего  не знаю. Но раз ты здесь со мной и не совершаешь по отношению ко мне никаких агрессивных действий, то скорее всего так оно и есть. И возможно только от тебя зависит будущее нашего народа, нашей славной Абеткарии и всего цивилизованного мира читателей!
- Но что я одна могу сделать? Я и к телу своему никак привыкнуть пока не могу. И оружия никакого у меня нет. Один только переплёт твёрдый.  А уверенность в собственных силах тает с каждой минутой, проведённой в этом умирающем городе.
- Твоё главное оружие – это острое слово, разящие наповал рифмы и неиссякаемое творческое вдохновение!  Можешь раскрыть своё содержание и посмотреть – все твои страницы пусты. Ты сама будешь записывать свою историю на собственные страницы и только от тебя зависит, каким будет твой внутренний текст, будет ли твоя жизнь длинной как роман или яркой, но скоротечной как рассказ.  Будут ли тебя читать, спустя многие и многие годы. Или забудут вскоре после прочтения.
               
***
- Неужели тебе всё это только приснилось? – Мильтон проявлял живой интерес к рассказу Ранчески. Или по крайней мере убедительно делал вид, что повествование ему крайне интересно.
- Да, представь себе, мне это просто приснилось. Или не просто. Может это отголоски , проецирование каких то страшных событий из мира реального, того, что находится за пределами этой странной комнаты, являющейся своеобразным временным островком безопасности посреди моря ненависти, всеобщего помешательства, жажды разрушения  и заражающего сознание безумия.
- Скажи, там, во сне, ты переживала за судьбы жителей сказочной страны Абеткарии? Смогла ли ты разобраться самостоятельно в обстановке и определить где правда а где ложь, где чёрное а где светлое, и так ли на самом деле невинны и беззащитны  абеткарийцы, как в то же самое время жестоки, беспощадны и одержимы жаждой убийства  букварвары. Появилось ли у тебя хоть капелька сомнения в правдивости слов Фары, или ты свято уверовала в каждое произнесённое ею слово?
                ***
- Первые сомнения у меня возникли, когда мы зашли в какую-то грязную каморку, расположенную в зловонном переулке, погрязшего в многолетней стагнации района города. Внутри уже находилось несколько потрепанных фолиантов. Они сидели вокруг допотопного радиоприёмника и с жадностью ловили каждое слово, вырывающееся из динамиков. Бумажные лица у  них, озарённые тусклым светом встроенной в приёмник лампочки красного цвета, выражали восторг, решимость и жажду следовать каждому приказу, если таковые последуют, их, как догадалась я, государственного лидера.
- Слава глаголам! Слава графоманам! Смерть  орфографии и чистописанию! – поприветствовала всех с порога Фара и все дружно в один голос повторили ей те же слова. Потом они вопросительно посмотрели на меня. Ведь я , слегка опешив, промолчала. А это в свете происходящих событий, можно было расценивать в некотором роде как измену и симпатию к захватчикам.
Поскольку от этого сейчас  зависело самое моё существование, то я тоже крикнула «Слава глаголам!» и сделала характерный жест рукой, такой каким приветствовали друг друга Фара и находящиеся в помещении бойцы сопротивления.
На обложке одного крупного тома , как видно вожака этой небольшой группы, было написано имя …амлет.  Первая буква (а может их было и не одна?) отсутствовала – возможно последствия попадания вражеской пули. Он курил сигару и подозрительно смотрел на меня из под кустистых седых завитков выгравированного  на дорогой обложке названия.
Я поняла, что теперь мне понадобится вся моя выдержка, вся воля к жизни, ведь одно неверно произнесённое слово может отправить меня в печку или ещё хуже – в общественную уборную для сам знаешь каких грязных целей.
- Но ведь Фара что то говорила о твоей избранности, что ты призвана в этот мир чтобы спасти всех абеткарийцев от литературного порабощения и переписывания истории безжалостными букварварами? – оказалось, Мильтон внимательно слушал всё, что я ему рассказывала и по ходу повествования задавал интересующие его вопросы.
- Даже не знаю. Может миссия Фары и заключалась в том, чтобы каждому встреченному, больному амнезией и провалами в биографии, говорить что он спаситель, герой и вдохновлять его своими речами на свершение многочисленных литературных подвигов? Я не успела в этом разобраться, как рядом с нашим домом разорвался прилетевший неизвестно откуда снаряд, одну стену в комнате снесло взрывной волной и под обломками и тяжелыми плитами перекрытия оказались все, находившиеся внутри. Кроме меня, конечно же, иначе я сейчас и не общалась бы с тобой, Мильтон. Ведь всем известно, что смерть во сне может быть не менее реальной чем в реальности. По крайней мере убеждаться в этом у меня нет никакого желания.
Итак, с трудом выбравшись из под завала, я наскоро отряхнулась от пыли, откашлялась и всё таки попыталась добраться до Фары, чтобы убедиться:  жива она или нет. Я нашла её торчащую из груды битого кирпича руку. Она уже была холодной. Горящие угли из камина разлетелись в следствии взрыва, и некоторые попали на тела застывших в невообразимом положении бездыханных книг. До меня донёсся жуткий смрад тлеющей глянцевой бумаги. Не в силах более выносить этого я развернулась спиной к развалинам и побежала а случайно выбранном направлении . Без цели, без информации и надежды на то, что мне удастся вовремя проснуться до того, как моя целлюлозно-бумажная душа успеет распрощаться с моим  грубым, рабоче-крестьянским  экземпляром.
- А разве у книги есть душа? – иногда вопросы дотошного кота, придирающегося к каждому сказанному мной слову, начинали бесить. Жаль, под рукой не было ничего твёрдого и увесистого, одна только подушка. А так хотелось бы запустить в него чем-нибудь, чтобы стереть эту снисходительную ухмылку с его шерстяной морды.
- Душа есть у всего и у всех! Мы верим что у каждого человека есть душа, хотя никогда её не видели. Так почему же не может быть души у книги? Я думаю каждая книга, достойная чтения, обладает душой. Мы читаем и становимся духовно богаче, мы переживаем за персонажей, испытывает всевозможную гамму чувств и эмоций. Если книга нас цепляет – то это цепляет душа книги.  И прочитав её – частица книжной души навеки находит пристанище в глубине твоего сознания, твоего внутреннего мира и воспоминаниях, к которым ты нет-нет да и захочешь вернуться, чтобы вновь пережить, прочувствовать заново то, что уже однажды ты пережил…
- А кто же победил в противостоянии? Букварвары или абеткарии?
- Не знаю. Я ещё не досмотрела свой сон до конца. И возможно он мне уже никогда и не приснится. Но хочу тебе сказать, Мильтон, вид растерзанных изувеченных книг, лежащих то там то сям, страницы, вырванные из них и носимые ветром вдоль заваленных мусором улиц, книги, лишённые содержания и распятые на заборах – эти картины, увиденные мною во сне, до сих пор стоят у меня перед глазами. И слёзы наворачиваются на глаза. И хочется реветь и заламывать руки от бессилия что либо изменить. Ведь по сути своей, и букварвары и абеткарии – это один и тот де народ, по неизвестным причинам, а может напротив по хорошо организованному плану каких то недоброжелателей , стали испытывать друг к другу жёсткую антипатию, переросшую в книгоубийственное противостояние.