Превращения на выдуманной площади

Фигура гусеницы стояла на спинке стула и осматривала скульптуры на площади. Стул был поджарым, как петух. Гусеница пела песенку и при этом ей было чрезвычайно любопытно. Она бросала взгляды в объекты, которые творили новые вещи и так далее, пока какой-нибудь ловкий акробат своими движениями не прерывал поток процессов. Много гусениц соединилось в одной-единственной и через нее они вещали, как громадное око. Множество животных личностей переходило в соседнее множество духов, и этот круговорот превращений напоминал о философских исследований закулисья земной жизни, где обитали идеальные-материальные-тучи.
Пока гусеница плавала в воздухе, приседая на спинку стула, мимо нее прошел, бормоча под нос плохо связанные между собой словесные пудинги, матрос-фокусник. Он забрался на одну из скульптур и сделал вид, что обрел внешность и повадки туманной птицы. Птица клювом уткнулась в жидкий космос площади, пила ее сок, и потом взлетела и продырявила облако, обрастая мандариновой кожурой. Стул разрастался, как оживший камень, его хохолок, служивший верным украшением, помахивал петушиной лапкой тени матроса, которая осталась бормотать словесные истории на земле, в окружении культурных гигантов. Гусеница нацепила очки на крючковатый нос, который тут же ввинтился в ящик из-под комода и стал там искать рубашки и шляпы. Наконец, когда упражнение было выполнено, образ гусеницы нарядился в новенькую рубашечку и накинул на голову приличную шляпу, словно гусеница мечтала об идеальных пропорциях.
Площадь застыла в своем великолепии. Скульптуры ходила взад-вперед, стараясь быть вежливыми и чуткими. Они приветствовали себе подобных, кланялись, говорили ласковые узоры, которые хватали языками, как хамелеоны. Их материи сплющивались подобно растительным формам и они заезжали в готовые домики-антенны, чтобы там смотреть многоканальные обзоры и новостные фонтаны. Гусеница учуяла запах пиццы, слезла со стула, оставив после себя жидкий и клейкий след, и пошла в гости к поэтической скульптуре. Поэт сидел в кресле, подергивая усики и бакенбарды, посматривая на оконную раму, на компьютеризированную сеть, на интернет-голограмму, что-то шептал своей географической музе, которая гладила его по плечу. От него пахло жевательной резинкой и медом. Гусеница примостилась у голограммы и стала вбирать в себя выпечку, прежде поинтересовавшись, как у поэта-скульптуры-музы дела, их единая личность ответила положительно, и животное спокойно теперь поглощала предназначенный всем животным обед. Пиццу испекли пять подсолнухов, которые вечно сидели на кухне в раковине, обсуждая атмосферу домика-антенны. Она им казалась уж слишком диковинной, даже абсурдной, какой-то непостижимой, взвинченной. Один из подсолнухов читал только научно-популярные книги и пренебрегал художественными фантазиями, а пятый, замыкающий их круг-цепь-мотор, предпочитал, как и его отец-дедушка-прадедушка, художественные фильмы об исторических дворцах и хижинах, в которых находились постоянные-личности-эпохальных-побед.
Гусеница поедала пиццу, как медведь-лунатик, она поедала и распухала от лести.
- Вкуснятинка! Ням-ням! Готовят они сверхреально, - выпускала паром она буквы, родившиеся в ее ротовом мире.
На что поэт-пророк, стянув с себя мраморную ткань, отвечал:
- Мастера своего дела... м-мастера! Они - лучшие кулинары Великой Площади! Будьте здоровы, питайтесь, п-питайтесь.
Поэт включил фен и стал согревать волосы, которые потребовали шампуня.
Потом активизировался вентилятор, и в комнатке стало не так душно, как было в предыдущие минуты.
Муза достала из груди-кармана восковой цветок и бросила на ковер, лежавший посреди комнаты, как крупный рулон. Над домиком-антенной нависла небесная система, она втягивала в себя ячейки, и центральный командир, который командовал призрачными жителями Площади, вбросил фиолетовый и тонкий луч в огонек крыши.
Тотчас с поэтом что-то произошло. Он превратился в петуха, выбежал во двор и запрыгнул на стул, на спинке которого так часто восседала гусеница. Муза растаяла, как размятая глина. Гусеница издала смешок.
- Эх, вы так и не научились блокировать импульсы командира! - кинула она реплику в воздух.
Пять подсолнухов нырнули в комнату и засверкали, как фонарики.
Интернет-голограмма показывала свежую информацию.
Гусеница впечатала клейкое туловище в кресло, опять соединила нос с очками, и застыла сама, как статуя.
Она летела на мощной банановой кожуре сквозь пространство-время, сквозь галактики. Она видела, как рождалась вселенная. Объемный голос звучал в трехмерном пространстве.
- Наверно, это голос Бога, - заметила гусеница.
Вдруг она очнулась ото сна. Вылезла из голограммы, как медведь из своей уютной берлоги.
Перед ней предстал обычный земной мир в своей замкнутости и в своей величественности.
Поэт так и кукарекал на спинке стула. Матрос-фокусник вернулся из облачной командировки и лез целоваться к музе. Поэт в негодовании посылал в него вспышки молний. Подсолнухи-кулинары хихикнули и вернулись в кухонную раковину. Там было их гнездо. Гусеница вылезла на улицу и стала кусать зубами пространство площади. Она видела черно-белый видеоряд, который рассказывал о скульптурности происходящего и о мыслительных снах. Мальчик, похожий на шимпанзе, дал ей банан. Она откусила кусочек. И вдруг снова оказалась на спинке стула. Ей захотелось цитировать известных философов и художников. Она возомнила себя исследователем. Вот она уже пишет научную статью, вот работает в лаборатории и изучает анатомических бактерий. От очередной спячки ее отвлек громкий шорох. В траве чавкала мышь. Мышь превратилась в зубастую ящерицу и уплетала морковь. Большая-морская-свинка притворилась деревом. Его крона гладила небо. Гусеница и не заметила, как скульптуры вернулись на свои места и остекленели, а домики-антенны испарились, словно никогда и не стояли здесь, на этой Выдуманной Площади.
Животные всегда тут могли поесть и отыскать жилище. Они сливались-соединялись-сцеплялись со статуями.
Они словно перенимали от них мудрые сущности и образы. Их мировоззрение крепло, расширялось благодаря поэтическим и живописным мелодиям, которые распространялись со скоростью света, пока домики-антенны поглощали верхние сигналы, пока командир управлял потоком площади, ее видениями.
Гусеница пробормотала вслух заклинание и стала частью стула, а точнее его ножкой. Стул затих, его поджарый силуэт, напоминавший петушиный портрет, нашел опору в насыпи, на которую он как бы падал.
В музей площади вошли туристы. Они сгустились в ее начале, их вел экскурсовод. Всё теперь застыло и затихло тут. Приняло обыденное обличье. Гусеницы больше не было, был оставленный местным сторожем стул, на котором он обычно сидел, наблюдая за жизнью старинных памятников.
Великая Площадь продолжала жить. Ею интересовались.