Поэт и Муза

1

Борис Лексеич Суровешкин*
стишки щелкает, как орешки,
что в общем, в частности и в целом
мы вправе счесть полезным делом.

Живет с Пальмирой туч в соседстве,
как птичка божия, в чьем сердце,
воспламененном страстью к Музе,
уже нет места для иллюзий.

Что славы лавр? Что гонорары
и спорадические свары
литературных активистов?
Плоть актуальна. Дух неистов.

Рассудка язвы лечит лечо
под горним соусом, и нечо
в поэта злобно тыкать пальцем
и называть его страдальцем.

Величьем лирики контужен,
и ближним он, и дальним нужен
как прошлогодний снег. К тому же
бывают вещи и похуже.

Весь день он по квартирке ходит,
с пустой тетрадки глаз не сводит.
В душе унынье колобродит,
шипя, как змей из-под колоды.
Такие фокусы в природе
прелюдьи фортепьянной вроде.

Внезапно в ум его нисходит,
как луч, фантазм в прикиде — дама,
пространная, как панорама,
глубинногрудая, как яма.

Помимо тесного корсета
она в прозрачное одета,
что позволяет суть предмета
воочью видеть без лорнета, —
и не секрет, что дама эта —
мечта голодного поэта.

Прощай, духовная диета!
Конец стабильности и света.
Олимп фильтруется базаром,
угар желанья - божьим даром.

И вот в клубах плотско'го пару
уж не поэта зрим — котяру!
Радары врозь. Кровь в капиллярах
гудит от устремлений ярых.
В мозгу — туман, в ушах — фанфары,
и вспыхивает взор, как фары.

Мертвенно-бледен, как ханурик,
в объятьях виртуальной бури,
как будто обкурившись дури,
он начинает каламбурить,
то хохотать, то брови хмурить,
плясать и петь (но не халтурить),
короче, он не прочь амурить.

О, сублимация!.. О, тяга
к перу, что гонит нас с оттягом
шар смегм стиха впендюрить в лузу,
тем самым ублажая Музу!

Пинком изгнав унынья слизней,
полн впечатлений и харизмы,
вновь опьянен дыханьем жизни
Борис Лексеич Суровешкин.
Хрустят деньки, как кириешки,
и фюрер мосек, норовящих
втоптать поэта в долгий ящик,
яволит честь отдать: Зер гут!
Талант не прячется в закут,
зане себе расценку знает,
он в битву с ритмами вступает,
шутя размерами играет
и никому не досаждает
своим пристрастьем к языку.

Как говорил премудрый Плотин:
дух в платоническом улёте
не прохудит телесны боты,
и ежели поэт в охоте,
хотеть не грех — как раз напротив,
коль он способен буйство плоти
употребить с умом в работе.

2

Борис Лексеич Суровешкин
стишки щелкает, как орешки,
что в общем, в частности и в целом
мы вправе счесть полезным делом.

Знаток литературных специй
и лингвистических каденций,
он глубине ментальных фрикций
предпочитает твердость дикций.

Не цель оправдывает средства,
но дух экстатика, в чьем сердце,
воспламененном страстью к Музе,
уже нет места для иллюзий.

Не до банальных разговоров
за жизнь и чад ея, коль скоро
под нож словесной гильотины
ложится шмат двуногой глины.

И нет почетнее причины
для эксцентричного мужчины,
чем, бытовой бежа трясины,
достичь епической вершины,
где на витке спирали новом
вступить в контакт с любезным словом.

И правда, что' важнее встречи
души, одетой в плоть, и речи,
обутой в строф тугие краги,
на девственном листе бумаги?

Возможность следующей встречи!
Поскольку время не перечит
возгонке мыслей в хвост и в гриву
к духовному императиву.

Вот так — без шума, пыли, спешки
и уж, конечно, без усмешки —
судьбы вбивает в почву вешки
Борис Лексеич Суровешкин.

(в)