детинец

они состояли из черепицы, пения и трухи, рождаясь объятые карамелизированной пунцовостью света утренней зори, разбредались пыльными дорогами, меж тросниковых стеблей, раскосых кустов агавы, истошно бъющимся на лопостях ветрянных мельниц перекоти-полем вдаль, сливаясь с горизонтом. приземестые крыши укрывали их мшистые своды, погружая речную воду в тревожную рябь лучей в складках волн, они доплывали до дна, собирая жемчуг в горсти струнных пальцев, выпуская из губ вопли сирен вместе со стаями кислородных пузырьков.

приняв меня за гостя, они взращивали желчно-рыжие георгины из коленных впадин, преподнося в дар нелюдям, в которых не веровали, но знали, дыхание сосновых ветвей, собирая увиденное босыми ступнями в клинопись святых писаний, растирая пигменты почв в пальцах, коронация смерти личиной светоносной. они уходили оставляя гронами виноградин живую воду, что убивает морозистым ветром в пораженное сердечно-сосудистым, послевкусие сигарного дыма, цвета концентрированной кофейной гущей, несколько незбывшихся пророчеств и мнительность чародейства.

плененный их миражной красотой, как солнечным ударом в день затмения, я пытался запомнить каждую стертую черту поперек выжженной и выветренной кожи, пустынных изгибов зарнистых губ, колодцев, омутов глаз, засохших корок крови на ступнях. сурмы звенят, затягиваясь тягучим повидлом звука, они протягивают мне раскрытые ладони, предлагая пустится в путь подчененным звездам пилигримом, ярморочным ведуном.

моё место назначания – сон на твоих коленях, зактное небо моргает саблями ресниц, дождись.