Дачная усадьба

ДАЧНАЯ УСАДЬБА

  Живописные подъемы и серпантин маленькой деревенской Швейцарии, по обе стороны трассы майские пейзажи, испещренные кротовыми норами, подземными лабиринтами под низкорослыми курганами, выжженными полями. Четвертая стена загородного театра леса и нив — березовая поросль, отделяющая небесную гладь горизонта от иссохшего, еще не налившегося краской, травяного покрова. Но выйди из машины и найдешь обнаженные кисти голубой пролески, распушившуюся мать-и-мачеху, проклюнувшиеся на днях гроздья гиацинта. На подъезде к поселку высятся подпертые урбанистические истуканы — покосившиеся опоры электролиний с проводами на цирковых трапециях. Вытканный вручную гобелен из нависающих облаков, медленно плывущих, тянущихся друг за другом как локомотив господний, словно киборий защищает трехсотлетнюю волость от упреков светила. Речной приток с именем древнегреческой богини, царствующей над природным порядком и временами года, явился из орфических гимнов и гекзаметров Гомера; весенние мутные воды скрывают хороводы русалочьих трав и стигматы солнца. Земли здесь исполнены покоя, вечного сияния и щебетания птиц — и днем и ночью, и зимой и летом — они поют о неизменном. Душистые стога сена и зубчатые частоколы, хлева с козами и лошадиные стойла, бравые петухи и несушки, вальяжно разгуливающие по деревне и, конечно же, пятнистые вельветовые коровы, пасущиеся прямо у дороги — постоянные спутники каждого прибытия сюда.
  Дачный быт исконно непривередлив: вот алюминиевый рукомойник, вот бочки да бидоны со свежей водой из скважины, стол накрытый парусиной, покосившийся дровяник. Каждая дача — это маленький семейный музей и эрмитаж ковров — персидских, геометрически цветастых, косматых фризе, арабских с бахромой, внутри которых божественное око запечатлено в круглом медальоне по центру. Комоды с потрескавшимся лаком и отвинченными ручками; на стенах, отделанных вагонкой, можно встретить антиквариат в виде резных деревянных подсвечников или же старинных зеркал в рамах с рельефными рисунками и вязью бронзовых завитушек вокруг землянично-кедрового горельефа.
  Чудно потрескивают березовые дрова в печи — есть в этом что-то языческое, ритуальное. Дом выходит из зимней спячки, расправляет плечи и дышит — тут и там слышны похрустывания его остовов. Его тепло пробуждает застывшие в воздухе алхимические ароматы целебных трав и горькой полыни, настойки женьшеня с примесью винтажных французских духов — нотки жасмина, меда, черной смородины, прекрасно сочетаются с тоном южного древесно-мускусного аккорда. В комнате напротив расположен иконостас с образами святых — красный угол избы; на приалтарном столе — Holy Bible, Ветхий завет по Синодальному переводу, за окном — роща, не то с сикоморами, не то с яблонями — в этой точке разверзаются врата двоемирия, начинается долгий путь к синкретическим аффирмациям.
  Тудум-туду, тудум-туду электричек, мерное биение железнодорожного сердца отдает вибрацией в верандных стеклах, в которые постукивают набухшие почки рябин (как здорово бы здесь расположилась мастерская художника или писателя — напротив небольшой библиотеки, составленной сплошь из Цвейга, Шекспира, Гофмана и Гюго, но куда без пушкиниады, чеховщинки и набоковской музыки).
  На кухне, шинкуя салат, вспоминаю оду Пабло Неруды: «Этот красный помидор, живое солнце, сочное, неиссякаемое, ясное, — попадает в соусы чилийцев, обручившись с луковицей белой». Но что нам Чили, когда дни русский интеллигенции, будни советских выходцев из дворянских гнезд считай сочтены до осени. Да пребудут с нами газетные фуражки и пыхтящий самовар. «Митя, ты был в беседке?» / где-то ехидно подвывает фагот / гуттаперчевая голова Павла Иваныча выражает недоумение / отголоски чеховской дачи — рандеву в старой беседке, увитой плющом, любовные письмена средь банок с вареньем; сейчас бы надеть кашемировый халат, бабуши, домашнюю феску, сесть в кресло-качалку да слушать призрачное соло скрипки под арпеджиато арфы из «Шехерезады», но кто же будет перекапывать огород?
  Пока налюбуешься полком покатых соседских сараев, плясками шебутных трясогузок и полетом горделивых коршунов, то и дело отвлекаясь на шум от проезжающих тракторов, бороздящих не только просторы полей, но и космические пространства, пока перемоешь все фарфоровые сокровища усадьбы — уже и вечер настал. Время апостольских бесед о заветах и отступлении от них, о мерилах внутреннего созидания и силы духа, время медитативного раскачивания среди кренделевидных подушек уличных кресел, наблюдением за утонченным лунным рогом на беззвездном небе и угадыванием сумеречных силуэтов елей и сосен в недорисованном абрисе ночи.
  Костенелая осиновая парильня гудит пергаментным осиным коконом, парит с пузырчатым гаканьем, бурлит энергией огня и чистоты, а в мангале трещит щепа, распыляя маленькие звездочки-искорки перед глазами. Ломтики моцареллы, мандариновые дольки и горячий коньяк с перцовыми пряностями в букете из выделанной кожи, табака и сандалового дерева подводят черту за первым дачным днем, завтра нас разбудят арабески теней, играющие среди нагромождений занавесей, мозаик и картин с итальянскими мотивами, шелестящий на ветру тюль и мягкий свет советского плафона, оставленного на ночь в дальней комнате.
  Дачные чары властны над временем, городской суетой, простудами и заботами, все здесь живое, дышащее, откликающееся и разделяющее переживания, дарящее «счастье» — собранное по частям, по крупицам из устья реки, из любимых уст, из устной речи испокон веков; дачная усадьба — это божье при-счастие к сокровенному, к родовому, дача — это дар.

5 мая 2022 года

Иллюстрация: картина И.И. Левитана «На даче в сумерки»