Владимир Ионов

ВЛАДИМИР ИОНОВ
(1937 - 2003)

Сумерки. Тишь. Деревенское лето.
В свете прожектора – зелень густая,
Бронза скорбящих фигур, а налево –
Камень-гранит. На граните читаю:
Шесть Никитенковых, Мальцевых пятеро,
Трое Васильевых, трое Ракитских...
Это – одна лишь деревня утратила,
Это – строка лишь из горького списка.
Всех не запомнишь. И все ли сосчитаны?
И не ответит торжественный камень,
Все ли Ракитские спят под ракитами,
Все ли Васильевы – под васильками...

Вот она, мера, которой измерены
Годы пути от Москвы до Берлина!
Здесь имена, а могилы затеряны,
Может быть, где-то в чащобе полынной.
И невесёлое это занятие,
Всё же считаю снова и снова:
Шесть Никитенковых, Мальцевых пятеро…
Сколько ж погибло тогда Ивановых!

МАТЕРИНСКИЙ ХЛЕБ
Т.Г. Назаровой

Запомнилось: детдом, вторая группа,
Начальный счёт послевоенных лет.
Теплом казённым жиденького супа
Не каждый был накормлен и согрет.
Но был и хлеб. И никаким печеньям
Не повторить его особый вкус:
Пайковый, чтобы всем без исключенья,
Хоть пайки той хватало на укус.
Забудется ли? Осенью погожей,
Пройдя всю Белоруссию пешком,
На нищенку убогую похожа,
В детдом явилась женщина с мешком.
Мешок – послевоенное богатство –
Не горбился, пластался на спине.
Но скольким из детдомовского братства
Подумалось: «А может быть, ко мне?»
Она молчала радостно-устало,
Как пахарь на последней борозде.
Потом почти неслышно прошептала:
– Где Толя мой? Ведёркин Толя где?
Она пришла из самого Смоленска.
Не ехала, не веря в поезда.
Её вела в её наитье женском
Лишь ей одной известная звезда.
И привела. А Толька, конопатый
И лопоухий, ну совсем как я, –
Мой враг непримиримый и заклятый –
Спросил её: – Ты мама? Ты – моя?
Они уселись на скамье под липой.
Мать развязала тощий свой мешок
И не сдержала горестного всхлипа:
Весь хлеб истёрся в крошки, в порошок.
Но Толька (вместо глаз – блаженства щёлки,
И тот же самый, и совсем другой)
Уписывал его за обе щёки,
В мешок ныряя жадною рукой.
Мать плакала счастливыми слезами,
Не утирая, не скрывая их.
И весь детдом, как после наказанья,
Задумался о чём-то и затих…
Прошли года – и радости, и беды.
Я никогда от зависти не слеп.
Но до сих пор мне хочется отведать,
Каков на вкус он, материнский хлеб.

ЗА ЧАС ДО НАЧАЛА

За час до начала Великой войны
Ворваться б туда –
в предвоенные сны –
Внезапным сигналом всеобщей тревоги:
– Война на пороге!
Война на пороге!
Оставьте воскресное настроенье,
Проснитесь –
не будет у вас воскресенья.
Проснитесь –
прошу,
умоляю об этом –
За час до рассвета,
за час до рассвета.
И будьте готовы,
и будьте готовы.
Иначе –
как было –
начнётся всё снова.
И тысячи жизней –
из сна да в бессмертье.
Проснитесь!
Поверьте!
Проснитесь!
Поверьте!..